Однако в конце концов он все-таки ослабил свою хватку, и она сумела вырвать­ся из его рук, поднялась на ноги и вдруг почувствовала, что ждать осталось совсем недолго, и мысль о маленьком чиновнике вылетела у нее из головы под влиянием го­раздо более сильного побуждения, которое приказывало ей немедленно возвращаться домой, ложиться в постель и готовиться к решающему моменту, и она побежала до­мой так быстро, как только могла, хотя колени у нее подгибались... И когда она упа­ла, то даже не заметила, что лежит на земле; потом попыталась двинуться дальше на четвереньках...

Она ползла и ползла, упираясь в землю коленями и локтями, во рту у нее был  песок, из носа на грязные руки капала кровь (кровь на грязно-белой шкуре козлен­ка!), а из горла время от времени   вырывались какие-то   гортанные, невнятные   звуки.

Аллан попытался поставить ее на ноги, просунув руку ей под мышку, но она вдруг повисла на нем так тяжело и бессильно, что ему пришлось подхватить ее,  и, прижав к себе, положив ее руку себе на плечо, двинуться в путь. Так они ковыляли по берегу, а он бормотал ей на ухо:

— Он полицейский шпион, понимаешь, Лиза? Мое имя было у него в списке тех, кого разыскивает полиция! Свитнесс донес на меня, и теперь они думают, что я  замешан в этой истории с пожаром! Разве ты не видела, как он торопился уйти, что- о бы поскорее выдать меня фараонам? Если они схватят меня, я погиб, Лиза. Понимаешь? Это враг, Лиза! Если бы мы отпустили его, с нами было бы все кончено!  Ты понимаешь, что я говорю?

Она не могла произнести ни слова и едва ли слышала, что он говорил. Все ее внимание было сосредоточено на том, чтобы переставлять ноги и прислушиваться к голосам, звучавшим у нее внутри. Она только что почувствовала первые схватки, первое мимолетное прикосновение наступающих родов, слабый отзвук боли, легкую дрожь, неприятное ощущение в пояснице. Неужели начинается? Да! Она не ошиблась.

Она еще раз поставила правую ногу перед левой. Теперь левую ногу вперед. Опять правую. Началось. Возможно, пройдет еще много часов, целый день и еще це­лая ночь, но все равно уже началось. А она шла, еще находила в себе силы, чтобы идти, опираясь на Аллана. Нужно успеть домой до того, как пойдут воды. Она не хочет, чтобы, когда это произойдет, он был возле нее. Она попросит его позвать Мэри Даямонд. И Дока

Он все еще бормотал какие-то слова ей в ухо, но она не слышала его. Все ее восприятие снова было обращено внутрь, на то, что свершалось сейчас в ее измучен­ном, готовом разорваться от напряжения теле.

Мэри Даямонд позаботилась о том, чтобы им хватило горячей воды. Она послала Боя и Аллана за топливом для костра, хотя шел сильный дождь и надежды на то, что удастся разыскать в темноте что-нибудь сухое, было мало. Когда Мэри не нужно было отдавать им приказания, она сидела в фургоне, положив голову Лизы себе на колени, что-то мелодично напевала и вытирала пот с бледных щек роженицы, а в пе­рерыве между схватками старалась успокоить ее.

В углу сидел Док с часами в руках и следил за частотою схваток. Его карман­ный фонарь бросал яркую, режущую глаза полосу света на пол и матрас, где под пледом лежало бесформенное тело, похожее на тюк, и стонало. Док не возражал против присутствия Мэри Даямонд, хотя чувствовал, что эта крупная темнокожая женщина благодаря своим чисто интуитивным познаниям лишала его той руководящей роли, на которую он в этой критической ситуации мог претендовать. По правде го­воря, его даже несколько успокаивало присутствие Мэри. Иначе вся ответственность за благополучный исход родов тяжким бременем легла бы на его слабеющую память и почти уже утраченное искусство врача.

Аллан и Бой сидели под навесом и приглядывали за костром. Было темно, дождь непрерывно стучал о гофрированную жесть у них над головой. Оба молчали. Аллан сидел неподвижно и угрюмо, взволнованный тем, что происходило в фургоне, хотя и не хотел признаваться себе, что испуган: в конце концов роды — это совершенно естественное явление, роды происходят каждый день, каждую минуту... И тем не менее он вздрагивал всякий раз, когда из фургона доносились стоны Лизы, вздра­гивал прежде, чем успевал взять себя в руки и сказать себе, что все это вполне «естественно», и роды всегда происходят именно так и бывают болезненными, и само по себе это не должно вызывать тревоги. С этой мыслью трудно было свыкнуться, так как он вырос в том обществе и в ту эпоху, которые делали все, чтобы замаски­ровать внешние признаки человеческого страдания и кульминацию страдания, естест­венную кульминацию всей жизни — Смерть.

Аллан сердито сплюнул в пылающий костер. На листе жести стояли кастрюли с кипятком. Чад ел глаза, потому что печная труба, которая должна была отводить дым в широкую щель между задней стеной и шаткой крышей, опять неплотно при­легала к печке. Бой сидел на корточках рядом с отцом и разрезал кусок заплесневе­лой кожи на узкие полоски, из которых затем плел крепкую эластичную тесьму. Он тоже вздрагивал, когда слышал стоны; его худое лицо казалось прозрачно-бледным под шапкой грязных спутанных волос, которые Аллан подрезал ножом, когда они начинали падать на глаза. Отчужденноеть и независимость, в значительной мере оп­ределявшие его отношение к родителям с тех пор, как он подружился с Рен-Реном сейчас исчезли, и он снова казался маленьким и беспомощным и явно был подавлен совершавшейся драмой, смысла которой еще не понимал.

— Что с мамой? — внезапно спросил малыш. Он впервые заговорил о том, что должно было произойти, хотя уже давно все подметил.

— Она рожает ребенка,— ответил Аллан.

— Что значит «рожает ребенка»? — удивился Бой. — Это так больно?

— Мама давно носила ребенка в животе,— объяснил Аллан, обрадованный тем, что нарушилось молчание.— Теперь он должен родиться, и маме больно.

Лицо мальчика вдруг просветлело: он понял.

— Это как у крыс,— воскликнул он.— Дети вылезают из живота, как у крыс. Однажды я видел крысу, которая сидела под ящиком, в такой норке, и там было много шерсти и кусочков бумаги. Получилось как постель, а потом вдруг вылезло несколько маленьких крысят, совсем розовых, и они даже не умели ходить... Мне показал их Рен-Рен,— добавил он.

Бой был в таких же дружеских отношениях с крысами, как и со" всеми дру­гими живыми существами, обитавшими на Насыпи; зато Аллана возраставшее коли­чество крыс беспокоило и раздражало, и при первой же возможности он безжалостно их уничтожал. Однако, чтобы не нарушить этот столь редкий теперь контакт с сы­ном. Аллан ответил:

— Да, примерно так же, как у крыс. Только сейчас родится не крысенок, а ребенок, твой брат или сестра!

— Я не понимаю, что такое брат или сестра,— ответил Бой, продолжая зачем-то плести полоски кожи.— Он будет вот такой маленький? — спросил он, помолчав и не­много расставив ладони.

— Чуть побольше — примерно вот такой,— пояснил Аллан, показывая в воздухе предполагаемые размеры будущего ребенка.

— Тогда неудивительно, что это больно,— сказал мальчик, возвращаясь к своей работе.

Док и Мэри помогли Лизе перевернуться на спину и объяснили как вести себя, когда происходят схватки. Но едва ли она понимала, что ей говорили. Она слишком была поглощена болями, которые как волны прокатывались по ее телу, давали не­много передохнуть, а потом опять разрывали ее тело на части.

Еще одна потуга!

Мэри прошептала Лизе на ухо:

— Он здесь, наш бзби! Все в порядке!

Еще одно движение, и гладкое съежившееся тельце оказалось на простыне. Док подхватил его дрожашими руками и поднял высоко в воздух:

— Девочка!

Голос Дока прозвучал хрипло и торжествующе, его душила радость.

— Девочка!—повторила Мэри Даямонд.— Ты слышишь? У тебя родилась де­вочка, бэби! Теперь все в порядке!

Но Лиза лежала неподвижно, ни на что не реагируя после перенесенных стра­даний. Лишь через некоторое время она   улыбнулась  своими  искусанными  губами и не потому, что была особенно счастлива, родив наконец на свет этого ребенка, а просто чтобы показать, что она понимает их и благодарна им за помощь.