Лиза казалась еще бледнее, чем обычно. Беременность нарисовала синие круги у нее под глазами, которые смотрели на него и просили успокоиться, когда он воевал в этой тесноте с оконными шпингалетами. У нее немного округлились щеки и подборо­док, а над верхней губой появился легкий пушок. Все эти месяцы он разглядывал ее с восхищением и страхом, наблюдая, как она растет, полнеет, тяжелеет, у него на глазах все больше становится «женщиной», как женские формы все отчетливее проступают сквозь облик худенькой девочки piделают ее «зрелой» и совершенно неузнаваемой. Ее состояние требовало особой деликатности и такта, что порой ему казалось несколько обременительным. Теперь все изменилось. Лиза больше не была шаловливой девчонкой, с которой он мог просто поразвлечься; благодаря беременности она стала больше «его», но это сковывало Аллана, путало, налагало ответственность. Тем не менее он согласился, что ребенка нужно оставить. Они много говорили об этом и пришли к выводу, что так будет лучше Есего. Лиза хотела иметь ребенка, бэби (куклу), а у него несмотря на смя­тение и страх глубоко в подсознании было такое чувство, что ребенок обогатит его, что-то добавит в его жизнь, принесет не только заботы и обязанности, но и большую радость; так, по крайней мере, подсказывал Аллану инстинкт.

Тем не менее все то время, пока они жили на Апрель авеню, им приходилось не­легко. Беременность Лизы и ее состояние после родов требовали от Аллана сдержанно­сти, что лишало их многих радостей супружеской жизни. Младенец часто болел. В тес­ной квартире нечем было дышать. Случалось, после бессонной ночи Аллан вообще на­чинал жалеть, что затеял всю эту историю: как могли они оба быть настолько неосто­рожны, чтобы родить на свет ребенка, а он — настолько глуп, чтобы связаться с этой легкомысленной девицей, которая просидела двое суток на скамейке на Центральном вокзале, не решаясь сдвинуться с места из страха перед ворами и насильниками, и на­столько устала, глядя на беззвучно проносящиеся у нее над головой поезда, что была готова переспать с кем угодно, лишь бы ей предложили ночлег.

Она снова шепнула ему в темноте:

— Послушай, пора ложиться. Я хочу спать.

— Да, сейчас.

Аллан весь ушел в воспоминания, хотя вообще редко думал о прошлом. Все это вдруг как-то сразу иахльпгуло на него. Возможно, под действием тишины или панорамы Свитуотера, утопающего в огнях, а возможно, и от сознания того, что теперь он нако­нец свободен от всех и вся, находится вне пределов досягаемости и предоставлен само­му себе и своей изобретательности, своей способности победить в борьбе за существо­вание.

— Да, пошли спать.

Аллан обнял Лизу за плечи. Она вздохнула. Давно она не была ему такой близкой, как сейчас. Очень давно. Он почувствовал, как в нем растет желание.

Они разделись, стараясь как можно меньше шуметь, чтобы не разбудить Боя, ко­торый спал, засунув в рот большой палец; щеки его были выпачканы засохшим шоко­ладом. Аллан и Лиза оба слегка дрожали от холода.

Потом она прошептала:

— Тише, Аллан. Осторожнее... Ведь здесь Бой...

Аллан что-то пробурчал в ответ и крепко обнял ее; теперь ничто не могло его остановить. Она самозабвенно прижалась к нему, невольно отдаваясь силе его прими­тивной страсти.

— Только тише, прошу тебя...

Первое утро.

Их разбудили мухи. Бой капризничал, потому что хотел пить. Вчерашний лимонад стал теплым и невкусным. В их комнате на колесах было жарко и душно. Когда после небольшой потасовки малыша все-таки удалось одеть, Аллан открыл дверь и выпустил его на свежий воздух. Потом он свернул матрас и засунул его под сиденье, так что теперь им было где повернуться. Пора было готовить завтрак. Глядя в окно, Аллан видел желтый солнечный диск, дрожавший в утренней дымке над еще незастроенным хребтом Эббот-Хилл, который возвышался за бетонно-серой лентой Автострады между Насыпью и расположенными ниже восточными зонами города. Аллан зевал, чувствуя себя немного разбитым, но в общем он хорошо выспался. Вероятно, было уже поздно.

— Ты обещал приспособить мне сегодня печку.

— Ладно...

Сейчас Аллан не мог думать о будничных вещах: его все еще переполняли удиви­тельные сны минувшей ночи и огромная, не поддающаяся определенно радость оттого, что он смог досмотреть эти сны до конца и проснуться в тишине. Солнечная сера и фос­фор медленно прожигали себе путь сквозь грязное стекло, наполняя жаром их тесную комнатушку. Тишина и покой. Именно такими ему представлялись утра в их новой жизни. Что же касается мух, то с ними приходилось мириться.

Лиза уже оделась и рылась в сумке с продуктами.

— Если ты сейчас же не сложишь мне печку, я не смогу сварить кофе.

— Хорошо,— ответил он добродушно.— Мы сварим кофе на костре, а потом я возьмусь за печку.

Он вышел на воздух. Было сыро. Утренняя прохлада. Бриз принес слабый запах дыма и моря. Боя нигде не было видно. Вдали в тишине вдруг завыл мотор на малых оборотах: машина с мусором. Наверняка они уже работали, но сбрасывали свой воню­чий груз где-то очень далеко отсюда, на другой стороне Насыпи. Никакая опасность не угрожала Аллану с Лизой.

Между тем Аллан нашел несколько кирпичей и кусок жести, собрал немного ще­пок и обломков досок, сел на корточки и принялся разжигать костер в этом первобыт­ном очаге. И хотя дрова были мокрые от утренней росы, в конце концов они разгоре­лись.

Лиза вышла из фургона и налила в небольшую кастрюлю минеральной воды из бутылки. -

— Прекрасно, позавтракаем на свежем воздухе. Скоро вода в кастрюле закипела.

— Ты не видел Боя?

— Не видел,— ответил Аллан.— Но оставь его в покое: пусть он играет. Ему это на пользу. Проголодается — придет.

— А вдруг он уйдет куда-нибудь далеко и заблудится?

— Ну так покричит. Здесь отовсюду хорошо слышно. Пусть понемногу приучается к самостоятельности.

Лиза приготовила кофе из порошкового кофезаменителя, разлила его в две чашки. Они сидели каждый на своем автомобильном сиденье, которые Аллан прошлым вече­ром вытащил из старого кузова. Тусклое солнце с трудом пробивалось сквозь затянув­шую небо мглу. Лиза подняла голову и, отбросив волосы со лба и со щек, сказала:

— Можно даже загорать... Здесь почти совсем как в деревне. Но только гораздо лучше. В деревне так пусто... Так одиноко.

Когда-то очень давно они говорили о том, чтобы переехать куда-нибудь в сель­скую местность, в деревню. Деревня... Это слово звучало и необычно и соблазнительно для тех, кто никогда не выезжал дальше постоянно разраставшихся пригородов Свитуо­тера. Соблазнительно и в то же время тревожно: парк без ограды, леса без тропинок, равнины, холмы, хребты и горы... И все это лишено четких границ, четких и ясных очертаний. Некоторые обитатели Свитуотера любили деревню и проводили там (где, собственно?) все свои выходные дни и отпуска, хотя это стоило немалых денег и нема­лых усилий. Свитуотер все время разрастался, опутывая жителей густой сетью всевоз­можных препятствий, дороги из центра города к окраинам были длинные, невероятно длинные, даже если говорить только о расстоянии; а множество светофоров, пробки, где приходилось терять массу времени, и трудности, связанные с ориентированием, делали их почти непроезжими. И все-таки люди возвращались в город отдохнувшими и загорелыми и во весь голос превозносили до небес «деревню» и деревенское житье именно за то, что Аллану было всегда чуждо, враждебно и непонятно. При этом они употребляли такие выражения, как «девственный край», «красота природы», «полное безмолвие», «первозданность», «подлинность», «нетронутость»... После всех этих разго­воров Аллана уже не удовлетворяла «природа», которую он знал: парки и скверы, клумбы и декоративные кустарники, разбросанные по всему городу, лужайки в пар­ках, где траву регулярно подстригали, пешеходные дорожки, маленькие мостики через искусственные ручьи, пруды, где среди бумажек от мороженого и других отбросов пле­щутся полудикие утки и другая водоплавающая птица в ожидании кусочков хлеба, ко­торые им бросают посетители, главным образом дети. Повсюду стоят скамейки, на ко­торых можно посидеть, созерцая других любителей этой укрощенной «природы», при­шедших сюда со своими детскими колясками, своими собаками, друзьями и возлюб­ленными... И однако же, Аллану казалось, что он предпочитает именно такую «приро­ду», в небольших, точно отмеренных дозах.