— Что?

Алексей метнулся к ружью. Филиска испуганно замерла, не понимая, что происходит.

— Нет-нет, Алексей, — успокоила Гертруда, — не стоит беспокойства. Это всего лишь родичи моей подопечной.

Поставив ружьё на предохранитель, Алексей вернулся к столу и, аккуратно облокотив ствол об лавку, недоверчиво прислушался.

На улице стояла абсолютная тишина. Где-то вдалеке хрипловато покаркивали вороны. Ни шагов, ни голосов. Час от часу не легче. Какие, к чёрту, родичи?

— Родичи? А вы точно уверены, что это не нурманы?

— Конечно, — спокойно подтвердила старушка. — Её отец и старший брат. Уже совсем близко.

Повернулась к девушке и что-то сказала. Филиска вскочила, поспешно оправляя платье.

В дверь деликатно постучали.

Гертруда коротко ответила.

Дверь со скрипом отворилась. Пригнувшись, вошёл коренастый седоватый мужчина. В руке зловеще блеснул здоровенный выщербленный топор. Следом зашёл совсем молодой юноша с топориком поменьше, но почему-то тоже не особо располагающим к душевному равновесию.

Гости неуверенно замерли, привыкая к полумраку.

Алексей непринуждённым жестом подтянул ружьё. Гертруда заметила и предупреждающе подняла ладонь.

— Нет-нет, Алексей! Не берите грех на душу! Это не враги, поверьте мне.

Пожав плечами, Алексей положил ружьё на колени.

— Да нет, я ничего. Просто мне так будет спокойней.

Нет уж, бабушка, извините, но ружьишко пусть лучше будет под рукой. Родственники родственниками, но как говорится, бережёного бог бережёт. Кто его знает, что у них на уме. А как здесь умеют махаться топориками, уже до тошноты нагляделся, спасибо.

Проморгавшись, мужчины вытаращились на загадочного незнакомца и удивлённо переглянулись. Вьюнош как вьюнош. Разве только чересчур бледноват, безус и безбород, да и в одёжке чудной. Ну и, может, отстрижен коротко, непривычно. А бабы в деревне уже чего только и не наплели! Чудище, говорят, из лесу вышло невиданное. И мхом-то весь оброс, глаза как плошки, огнём плюётся, громом разит. Тьфу, балаболки! Язык без костей! И мелют, и мелют! Вот, правда, что ни говори, двух нурманов-то он как-то сразил, что есть, то есть…

Спокойно поблёскивая зеленоватыми глазами, юноша расслабленно держал руки на странной железной палке. Несмотря на кажущуюся простоту, от неё так и веяло каким-то хищным холодом недавнего смертоубийства.

Молчание затянулось.

— Кхм…

Опомнившись, отец сделал сложное движение бровями и медленно поставил топор к притолоке рядом с клюкой ведуньи. Сын поспешно повторил за отцом.

— Здрава будь, Гертруда. И ты здрав, странник неведомый, — отец отвесил низкий поклон. — Благодарствуем за Филиску, дочь нашу, — дёрнул за рукав замешкавшегося сына, таращившегося на чужака во все глаза. — От лиха тяжкого ты её избавил, а может, и от смерти лютой…

Сын поспешно поклонился.

Едва глянув на непонимающе хлопающего глазами ведьмака, Филиска пошла багрянцем и стыдливо потупилась. Эх, стыдно-то как! Истинную правду отец говорит. Избавил от лиха. А ведь сама так и не набралась смелости поблагодарить. Да и как! Уж дюже он строгий. Вроде с виду юный совсем, а в глаза глянешь, будто старик глубокий оттуда смотрит. Глянешь, и сразу жуть берёт.

Дождавшись, когда родичи умолкли, Гертруда встала и торжественно перевела:

— Алексей! Это отец Филиски, Еким, а это братец её старший, Онтей. Кланяется тебе её семья. Благодарит. Избавил ты её от позора, а может, и от смерти лютой.

Отложив ружьё, Алексей привстал и растерянно улыбнулся.

— Да, в общем-то, не за что…

Вот всегда так. Проклятое косноязычие. Вроде и в школе всякие сочинения писал на отлично, а как что сказать, красноречие словно отшибает. А ведь глянешь на всякие шоу по телику, некоторые ведущие балаболят часами без умолку, разве что пар изо рта не валит. Наверно, и правда на такое нужен особый талант. Хотя, что толку от их балабольства? Если только в качестве фонового звука для домохозяек. Как верно говорит Серёга, для такого дела особого ума не нужно, точнее, не мешки ворочать.

Гертруда перевела растерянно глядевшим родичам.

— Кхм, — озадаченно огладил бороду Еким. — Молвит-то как чудно. Однако вьюнош с виду хоть и молод, да, вижу, непрост. Эвона нурманов-то как приголубил, ажно глянуть на поганых было страшно… А что же он, али по-нашему совсем не разумеет?

— Откуда, — усмехнулась Гертруда, — конечно, не разумеет. Пришёл он из далёких краёв. Гостем моим будет.

— Ну-ну, — одобрительно глянул на гостя Еким. — Таких бы гостей да побольше…

— Ой, да что ж вы у порога-то стоите! — спохватилась Гертруда. — За стол проходите, пока не остыло…

— Благодарствую, хозяйка, — степенно поклонился отец. — Да только за полдень уже, а день осенний короток. Нам бы уже поспевать надобно. В деревне пять упокойников, да и поганцев тех двое, — брезгливо перекривился. — Правда, погань мы уже схоронили, всё чин по чину сделали, да только люди вот всё равно боятся, что в навий те оборотятся. Совета твоего просят.

— Совета? Да какой же тут ещё совет надобен, раз чин по чину, говоришь, сделали. Кол осиновый им в грудь вбили?

— Вбили, нешто не вбить! Самое наипервейшее!

— И то ладно. Голову к заду приставили?

— А как же! Приставили, как не приставить. Правда, одну только, у второго-то и приставлять ничего не осталось, — заволновался Еким. — Снёс её всю как есть, гость твой, незнамо как, но начисто снёс…

— А землицы сырой поверх насыпали?

— Насыпали. И землицы, и каменьев тяжёлых добавили… Да! И голову ту лошадиную, как ты говорила, сожгли. И закопали. С ними же.

— Так чего ж ещё им надобно! — удивлённо всплеснула руками Гертруда. — И так уже упокоили нурманов куда как надёжней! Пусть спят спокойно, так и скажи людям.

— Так-то оно так, — засомневался Еким. — А ежели что…

— А вот ежели что, — быстро перебила Гертруда, — то будет уже моя забота, так им и передай.

— Вот и благодарствую! — просиял Еким. — Пойду успокою людей. Ну дочь наша, — повернулся к Филиске, — пора и нам теперь домой возвращаться. Мать уже вся, поди, совсем там извелась.

Легонько вздохнув, Филиска понуро направилась к двери. Остановилась на пороге, обернулась и порывисто поклонилась.

— До свиданья, бабушка. Уж и не знаю теперь, сможем ли завтра свидеться. До свиданья, странник…

— Не печалься, доченька, — успокоила Гертруда. — Ступай с миром. Всё образуется.

Коротко поклонившись, мужчины прихватили топоры и вышли, аккуратно прикрыв дверь.

Алексей задумчиво уставился вслед.

Вот тебе и ещё один фокус. О том, что идут гости, сказала за минуту до прихода. Ладно, пусть секунд за сорок. Значит, шагов двадцать — двадцать пять неспешным шагом. Метров двадцать где-то получается. И точно не было ни малейшего звука, мох гасит шаги по-любому. Тогда как она узнала? И причём, что идут именно родственники?

— А как вы это делаете?

— Что это? — недоумённо взглянула Гертруда.

— Ну это, — неопределённо повёл рукой Алексей. — Узнали, что идут её родственники.

— Ах, это, — улыбнулась Гертруда. — Так это самое малое из подвластного мне умения. Конечно, может, моё откровение сейчас вас немного и напугает, но я вижу, вы далеко не робкого десятка. Что ж, открою вам правду, Алексей. Нынешнее моё ремесло, скажем так, имеет несколько особые свойства. Раньше бы, нет, опять путаю, скорее много позже, меня бы назвали ведьмой. А в тёмные средние века, пожалуй, без зазрения совести спалили бы на костре. Только вот за что, спрашивается? — раскрасневшись, подняла гневный взгляд, от которого стало как-то не по себе. — Ужель лишь за то, что мне доступно знание видеть дальше и глубже обычных людей? И это и есть христианская добродетель? Когда загубили тысячи ни в чём не повинных женщин? И многих из них лишь за то, что они всего лишь посмели отказать чересчур назойливым ухаживаниям скабрезных монахов! — гневно стукнула кулаком по столу. — Простите… Что-то я не к месту разгорячилась. Просто эти сегодняшние варвары-душегубы вновь разбередили то, что я никак не могу позабыть… Впрочем, что я вам рассказываю страшилки? Ведь и всё что произошло с вами, произошло не просто так. И, увы, Алексей, но рано или поздно, вам тоже придётся сделать тяжкий выбор, такова уж наша колдовская судьба.