— Давай сказывай, Микит, не робей!

Микит встрепенулся и задумчиво потеребил бороду.

— Да что тут скажешь. Верно говоришь, уж и не знаем куда деваться. И наверно, это ещё весной всё началось, да только мы тогда всё то на волков, то на медведей думали…

— Погоди, Микит, — перебила Гертруда, озабоченно глянув на заскучавшего Алексея, — не торопись. Дай-ка я и гостю моему поясню… Алексей, это люди из соседней деревни. У них произошло что-то пока неясное, но сильно их напугало, да так, что люд побежал из деревни. Пришли они к нам за помощью и очень надеются на ваше оружие. Этот мужчина, Микит, свояк Екима, остальные тоже его родственники. Он будет говорить, а я вам переведу в меру сил, хорошо?

Алексей неопределённо пожал плечами.

— Хорошо. Чем смогу, помогу.

— Продолжай, Микит, — кивнула Гертруда.

— Ну так вот, — ожил Микит, заинтересованно прислушиваясь к чудной ведовской речи. — Мыслим мы, кабы не с весны всё это дело началось, значится. Поначалу скот стал пропадать. Ну мало ли, в болото забрела, волки подрали, всяко бывает. Скотина-то ведь, она, ясно дело, тварь неразумная, какой с неё спрос. И так бы мы и думали, да летом беда случилась, пастушок наш пропал, Арся. Так-то он паря, конечно, малость ленивый был, что есть, то есть, но за скотиной приглядывал справно. Мы, значится, как так пропал? Куда? Искать его всем миром начали. Ну и нашли. Правда вот не его самого, а одёжку его растерзанную. И одёжка-то была не сразу вся, а частями. Как будто бежал он, сердешный, от кого-то, шибко бежал, да на бегу сбрасывал её с себя. Мы поначалу-то подумали, медведь задрал парня. Бывало уже так, ярится зверь, бежит следом, а ты не будь дурак, раз ему, шапку кинул, и беги со всех ног, пока он её терзает, значит. Потом скотина понемногу так и пропадала. Мы уже и не знали, что и думать. Потом ближе к осени девка у нас пропала на выданье. Мать криком кричит, ратуйте, люди добрые, пропало дитятко. И тут мы уж за дело взялись всерьёз. Лес вокруг, озеро и болото — всё до последнего корешка прочесали, что твоё сито. Цельную седмицу, почитай, искали. И нашли. Одежду её, кровь нашли, — в порыве чувств Микит глотнул сбитня и с силой вдарил чашкой о стол. — И руку, что от неё осталась! Но самое главное, следы. Не медвежьи то были следы, и даже не волчьи, а незнамо какие, зверя дивного. Как будто курица большая ходила, — тяжело вздохнув, поднял тоскливый взгляд, от которого невольно побежали мурашки. — Ну а народ-то как про то прознал, так из деревни и побежал кто куда. И мало того, лихо то из леса, видно, дюже человечиной прельстилось, в охотку вошло, и уже к самой околице подобралось… Да ты сам скажи, Онтей, — кивнул мужичку, угрюмо теребящему пустую кружку. — Как ты то чудище-то видал.

— Истинная правда, — вскинулся Онтей, — видал. Близко, вот как вас всех. Почитай у самой околицы его и видал, чудище-то это невиданное. А уж страху натерпелся, ни в жисть такое больше видать. Дело-то оно как было. Ведь бабы-то теперь без мужиков, что к озеру, что к реке, ни ногой, а уж в лес-то и вообще ни-ни. Ну а я тогда, помню ещё, приболел слегка. Да сам виноват. Верши намедни ставил, а вода-то уже дюже студёная, чай не лето на дворе. Ну вот, пока день провозился, пока рыбу выбирал, видно и прихватило спину-то ближе к вечеру. Скрутило, свербит, ажно зубы сводит. Ночь промаялся кое-как, думаю, ладно, денёк отлежусь, к вечеру, глядишь, и отпустит. А моя, как на грех, наутро бельё стирать затеялась. Пойдем, говорит, до реки проводишь, посторожишь. Боязно дюже, мол, мне одной. А я ей, куда сторожить, баба глупая, не видишь, я разогнуться не могу? Потерпит твоё бельё день-другой, ничего с ним не станется. А ей как приспичило. Слово за слово, так и побрехали мы с ней. Схватила она корзину, нос задрала да и шасть за дверь. Ну думаю, ладно, баба глупая. Что с тебя взять. Пойду как-нибудь, заодно и проучу тебя, дуру сварливую, самую малость. Топорик прихватил, да и за ней тихонько, значится, чтоб не увидала ненароком. Прокрался как тать на реку, глядь, а она уже на мостушке, знай себе плещется, словно та утка. Шваркает своими тряпками об воду, ажно рыба со страху на берег выпрыгивает. И куда только сразу вся боязнь подевалась. Ну я сижу себе тихонько, посмеиваюсь. Думаю, ишь баба как расхрабрилась. Пугануть тебя, что ли. Дождался, значит, когда она стирать закончила, тряпки в корзину побросала, ну и как волком завою. Она как завизжит, и в чём была, так в реку и кинулась. Я выскочил, и смех и грех. Чего орёшь, говорю, руку давай. А она знай себе визжит, плавать-то не умеет. Я её хвать за химок, вытащил кое-как. Смотрю, зубы стучат, губы синие. Ну думаю, замёрзла совсем баба. А ну беги, говорю, шибче до дому. А она уже и совсем ничего не соображает, в корзину свою вцепилась. Я уж осерчал, прикрикнул. Беги, говорю, скорей, лезь на печь, донесу уж твою корзину. Вроде поняла она, подол отжала, да и как домой прыснет. Да быстро так, аж позавидуешь, обычно не расшевелишь её, а тут как заяц пуганый скачет. Наверно, кунать её надо почаще… Ну так вот. Посмеялся я, посмеялся. Думаю, ладно. Домой идти надо. Хвать корзину, а она и вовсе неподъёмная. Пока она там барахталась, значит, воды-то дюже набрызгала. Тьфу, думаю, баба глупая. И напугать-то тебя нельзя по-человечески. Делать нечего, отжал всё бельё заново. Попробовал, поднял, вроде идти можно. Ну кое-как на пупок пристроил, чтобы спина не болела, значится, топорик за пояс, и поковылял себе наверх тихонько. Поначалу-то вроде ничего, шибко шёл, а потом спина как засвербит. Что делать, идти как-то надо. Остановился, малость передохнул, опять пошёл. Слышу, вроде как шелестит что-то за спиной. Обернулся, никого. Думаю, может, показалось, или леший балуется. Взял корзину, опять пошёл. Уже и околица вскорости показалась. Тут сзади как что-то хрустнет. Я как глянул, так и обмер, страсть-то какая! Стоит курица не курица, тело в чешуе змеиной, пасть длинная, как у щуки. Стоит, голову склонила набок, лапки с когтями к груди поджала и смотрит на меня так, моргаючи по-ящериному. А я стою, и шевельнуться не могу. Внутри ажно захолонуло всё. Сразу пастушок наш пропавший вспомнился. Ну, думаю, всё, Онтей, вот и смертынька твоя пришла. Она вдруг как пастью на меня клац, а я, не будь дурак, корзину ей в морду швырнул и бежать. Она, видно, поначалу замешкалась, в тряпках запуталась, потом чую, опять догоняет. Я ей топориком-то на бегу хрясь за спину, да не попал, видно, не с руки ведь. Она снова клац, кацавейку мне порвала и плечо чуток расцарапала. А деревня-то уж вот она, рукой подать. Собаки как залились. Навстречу мне бросились. Клычищи оскалили, брешут, ажно захлёбываются. Ну думаю, всё, не она, так они порвут нас сейчас под горячую руку на клочки с чудищем этим. И видно, напужали они её здорово лаем-то своим, а может, и ещё что, да только когда я оглянулся, её уже и след простыл. Ну я ни жив, ни мёртв, мужиков кликнул, собрались они, кто похрабрей, кто с дрекольем, кто с рогатинами, и пошли мы всем миром искать её, значит. На место пришли, где она отстала. Собаки-то уже почти успокоились, только шерсть дыбом. Рыщут, землю нюхают, а след никак не берут. Тут Гордой вперёд вышел, а охотник он знатный, мало кто ему из нас ровня. Присел вот так, тропку посмотрел, понюхал и говорит, нет, не пойму. Что-то тут нечисто. Обрывается след и всё тут. Как сквозь землю чудище провалилось. Тут уж мы и смекнули, что не простой тот зверь, и подход к нему совсем другой нужен. А намедни ешё Кривой Ларья у соседей был. Слух до них дошёл, что объявился в наших землях ведун молодой, что нурманов поганых громом разит. Покумекали мы, поговорили всем миром, да и решили сходить, попытать, значится, вдруг и согласишься ты, Олекший, — поднял выразительный взгляд, — помочь нам в беде нашей. А мы уж в долгу не останемся. Хочешь, зерна дадим, хочешь серебром возьми, только избавь от напасти лютой, — тяжело вздохнул, — потому как не будет нам теперь никакой жизни. Ведь не отстанет оно подобру-поздорову, пока нас всех не переведёт. Уж очень мы надеемся на тебя, да и на тебя, хозяйка, потому как если не вы, то больше нам и надеяться не на кого…