Странный шум привлек его внимание. Осторожно раздвигая ореховые кусты, он увидел впереди груду валежника. За нею чернела большая глубокая яма. Шум слышался оттуда. В ней то подпрыгивала, то исчезала рыжая спина большого зверя. С радостно забившимся сердцем, сжимая рогатину, Александр стал подкрадываться, как вдруг гнилой валежник под ногами проломился, и княжич полетел куда-то вниз. Там, на дне глинистой, намокшей от дождя ямы-западни, он оказался вдвоем с высоким горбатым теленком сохатого[15].

Длинноногий зверь, увидев своего недруга — человека, стал изо всех сил прыгать, стараясь выбраться из ямы, но глинистая, сырая почва обрывалась под копытами, и лосенок сваливался обратно. Тогда, обезумев от страха и злобы к человеку, он бросился на Александра с такой яростью, что подмял его под себя и начал топтать передними острыми раздвоенными копытцами. Борьба становилась долгой и ожесточенной. Александр, собрав последние силы, старался подняться, заслоняя от ударов лицо, и наконец, изловчившись, вытащил нож из-за пояса и всадил его лосенку в бок, но сам тут же упал под тяжестью навалившейся на него туши.

Только к вечеру его нашла Устя. Обеспокоенная, что княжича долго нет, вместе с собакой Буяном она бегала по лесу и звала Александра. Чуткий пес по следам привел ее к западне, и Устя увидела рыжую спину убитого лосенка, придавившего залитого кровью княжича.

Спустив в яму жерди, она помогла очнувшемуся Александру выбраться и довела до ручья. Там обмыла и вытерла своим платком кровавые ссадины, перевязала разбитую голову. Долго сидели они рядом на мшистом берегу, обсуждая, что делать, чтобы дружинник Тыря не поднял шума.

— Теперь твой дядька, наверное, захочет отвезти тебя немедля назад в Переяславль?

— А ты б не хотела, чтобы я сейчас уехал? — спросил Александр, пытливо вглядываясь в лицо девушки.

Устя вспыхнула, потупилась.

— У нас ведь скоро праздник Ивана Купалы. Будут гулянки и сбеганья. Девки и парни станут всю ночь песни петь, хороводы водить, костры жечь и через огонь прыгать. Венки по воде пускать, чтобы узнать свою судьбу. Может, и ты захочешь по лесу побродить? Коли счастье придет — найдешь цвет огненный папоротника-купальника.

— С тобой вместе, пожалуй, найду. — Александр поднялся. — Прежде чем в избу вернемся, с меня этот платок сними. Негоже мне в девичьем платке отцу твоему показываться.

Устя развязала окровавленный платок и налепила на голову Александра большие прохладные листья мать-и-мачехи, прикрыв ими ссадины. Придерживая листья рукой, а другой опираясь на рогатину, Александр медленно заковылял по тропинке.

Устя старательно выполоскала свой платок в ручье, затем догнала хромавшего Александра, но, подходя к дому, отстала и следила за ним издали, прячась за деревом.

Всегда спокойный дружинник Афанасий Тыря крайне всполошился, увидев израненного питомца. Ерема давно вернулся и уже несколько раз выбегал в лес и аукал, призывая Устю и молодого гостя.

Александр поднялся в избу, бормоча:

— Пустое! Скоро заживет…

Он долго сидел на скамье под образами и отмалчивался, пока Ерема с бабкой перевязывали ему голову тряпицами, смоченными отваром из лечебных трав. Тыря охал и причитал всхлипывая:

— Что-то мне теперь будет! Твоя головушка заживет, а моей, горемычной, целой не бывать! Разгневается князь-батюшка и сошлет меня по гроб жизни моей на Черное озеро — не уберег я тебя, Олексанька!

Стиснув зубы, стараясь скрыть острую боль, Александр сказал:

— Хватит тебе скулить! А на озеро вскоре мы оба поедем. Перед тобой, Ерема, я повинюсь: западню ты копал на оленя али на медведя, а свалился-то в нее по недосмотру я сам, тетеря!

И Александр рассказал, как он упал на лосенка-годовика, как тот его чуть не забил острыми копытцами и как ему пришлось, чтобы самому не погибнуть, заколоть его ножом.

Ерема качал головой:

— Говорил я тебе, княжич: зорко посматривай на затесы, что я на деревьях метил. А лучше не ходи ты один! У меня ведь западни изготовлены повсюду и на всякого зверя… Долго ль до беды. Ладно еще, что не на медведя ты свалился. А тушу лосиную я из ямы немедля достану, а то ночью волки ее почуют и сожрут. Зато теперь я попотчую тебя вареным лосиным языком и поджаренной печенкой. Устя, приведи поскорей с поскотины[16] коня — поеду за лосенком.

Александр пролежал на медвежьей шкуре три дня и три ночи в сильном жару, метался и бредил. Все его избитое тело нестерпимо ныло. Тыря, бабка и Устя поочередно сидели возле княжича, подавая ковш с квасом или смачивая его пылающую голову студеной водой.

Подошла ночь под Ивана Купалу. Александр очнулся. В раскрытое оконце падал жемчужный луч месяца, освещая расшитый красными узорами край Устиной рубахи. Девушка тихо сидела на скамье и сучила бесконечную нитку из льняной кудели.

— Где я? — спросил, с трудом приподнимаясь, Александр.

— Ох, Олексаша, — сказала Устя, — не вовремя ты захворал! Чаяла я с тобой в лес пойти сегодня искать огневой купальный цвет. Слышишь, как уже по лесу гуляют наши девушки, счастья ищут?

Княжич прислушался: где-то далеко звенели веселые песни и перекликались девичьи голоса.

— А где у вас костры жгут?

— Недалече. Там, где Перунова горка.

В избу вошел Тыря и прошептал, наклоняясь к Усте:

— За тобой там подружки пришли. Зовут на гулянку. Ты к ним ступай, а с княжичем я посижу.

Александр воскликнул:

— Невтерпеж больше лежать!.. Ступай себе, Устя! Со мной Афоня посидит и расскажет что-нибудь.

Отодвинув в угол прялку, Устя со вздохом выскользнула из избы. Потом послышались молодые голоса, звонкий смех и песня, постепенно затихавшая вдали.

Среди ночи Александр встал, разбудил дремавшего на скамье Тырю, и вместе они вышли в темноту. Держась за дружинника, княжич медленно шел лесом. Знакомой тропинкой они подошли к Перуновой горке. Ее легко было найти: оттуда слышались песни, сквозь деревья мелькали отблески огней. Раздвигая кусты, Александр приблизился и замер, ухватившись за дерево. Вокруг раскрашенных истуканов двигался хоровод. То он разбивался на пары, то вновь смыкался и шел в обратную сторону. Княжич с завистью, мысленно проклиная так не ко времени приключившуюся с ним хворобу, наблюдал, как плавными движениями скользили девушки и лихо отплясывали парни.

Он заметил, что Устя, с венком цветов на голове, шла рядом с кудрявым, веселым молодцом. Она беспечно распевала и задорно смеялась. Оба взялись за руки и быстро побежали кругом полянки, где посредине пылали красные огни и пары перепрыгивали через пламя. На мгновение они скрылись в густом дыму, перескочив через костер, потом снова смешались с толпой.

Утром Александр приказал седлать коней. Бабка уже сварила лосиный язык и приглашала откушать дичинки. Княжич торопился и хмурился, стараясь не смотреть на Устю.

Они выехали, когда солнце ярко светило и лес звенел от гомона птичьих голосов. Влажным блеском сверкали обрызганные росой зеленые листья. Впереди весело бежал Буян, обнюхивая следы.

Александр, стиснув зубы, перемогая ноющую боль во всем теле, сидел на коне, надвинув соболью шапку до самых бровей. За поскотиной, на песчаном бугре, стояла Устя в длинной белой рубахе с ярко расшитыми красными цветами на широких рукавах. Доехав до поворота, Александр оглянулся. Она махнула ему рукой.

— Прощай, лесовичка! — крикнул княжич.

— Прощай! Приезжай опять! — откликнулась Устя.

К вечеру всадники добрались до озера. Нашли утлый челнок, выдолбленный из цельного ствола. Коней взялся стеречь вместе с Тырей старый рыбак, обещавший также сварить ушицу к возвращению княжича с острова. На расспросы о том, кто живет на островке Затерянном, рыбак объяснил:

— Не про Даниила ли Острословца ты спрашиваешь? Есть у нас такой; то ли мних, то ли калика перехожий, то ли юродивый. Очень скудно живет, бедует, а красно говорит про всякие земли и диковинные народы. Всюду он побывал, все видел. Я его иной раз подкармливаю рыбешкой али сухарями, чтобы не голодал. Там, на острову, в часовенке, ты его и найдешь.