В Сен–Жан де–Люз у нас были разные приключения. Мы в первый раз видели море, мы научились кататься на велосипеде, а отец, приехавший на день рождения Дмитрия, привез с собой Тома, нашего любимого французского бульдога. Том исчез. Отец был расстроен. Мы целыми днями бродили по окрестностям и звали: «Том! Том! Сюда, Том!». Но он так и не нашелся.

Там же, в Сен–Жан де–Люз, я впервые проявила самостоятельность. Ускользнув от своих многочисленных стражей, я одна вошла в море. Волна сбила меня с ног и потащила за собой. Я решила, что настал мой последний час. Мои вопли услышал французский джентльмен средних лет, который, как был в одежде, бросился в неглубокую воду, вытащил меня и повел, пристыженную и дрожащую, к пляжному тенту, где находилась наша компания.

Отец, недоумевая, смотрел на нас. Мой перепачканный грязью спаситель строго сказал: «Сэр! Вы не должны отпускать такую маленькую девочку одну гулять по пляжу».

(Годы спустя в Париже Дмитрию понадобился адвокат, и ему рекомендовали молодого юриста, который оказался сыном моего спасителя.)

В конце сентября мы вернулись в Россию и, как обычно, провели несколько недель в Царском Селе перед тем, как уехать на зиму в Петербург.

Наши апартаменты в Царском Селе находились в Большом дворце Екатерины II. Молодая императрица часто приглашала нас в Александровский дворец поиграть с ее дочерьми, которых к тому времени у нее уже было две. Их детские апартаменты занимали целое крыло на верхнем этаже Александровского дворца. Комнаты, высокие и просторные, были отделаны кретоном и обставлены элегантной мебелью в желтых тонах. Это выглядело не только роскошно, но и создавало уют. Из окон были видны дворцовый сад и караульные помещения, а немного дальше, за решеткой высоких железных ворот, угол улицы.

Дочерей императора, как и нас, растила английская няня, в распоряжении которой были многочисленные русские няни и горничные, и весь персонал детской носил такую же установленную форму одежды, все белое с маленькой шапочкой из белого тюля. За одним лишь исключением: две из их русских нянь были крестьянками и носили великолепную русскую народную одежду.

Я и Дмитрий часами рассматривали игрушки наших юных кузин, это никогда не могло наскучить, настолько они были превосходны. Особенно меня восхищал подарок Ольге от президента Франции, когда она вместе с родителями побывала с визитом в этой стране. В чемоданчике из мягкой кожи была кукла с комплектом приданого: одежда, белье, шляпки, туфли и все принадлежности для туалетного столика, все сделано удивительно искусно и точно воспроизведено.

После раннего ужина мы вместе с нашими кузинами спускались вниз повидать императора и императрицу. Иногда наш отец и другие члены семьи пили с ними чай за круглым столом. Мы целовали руку императрицы, и она нас обнимала, потом император обнимал нас, а императрица брала с рук няни свою младшую дочь и усаживала ее возле себя на кресле. Мы, как старшие дети, тихонько устраивались в углу и рассматривали фотографии в альбомах, которые были разложены на всех столах.

Императрица беседовала с гостями и играла с дочерью. Император пил чай из стакана в золотом подстаканнике. Перед ним на столе лежала кипа больших белых конвертов, каждый с проходящим под печатью шелковым оранжевым шнурком, чтобы легче было вскрывать. Это были депеши от агентств с новостями, которые предполагалось на следующий день опубликовать в прессе. Закончив пить чай, он садился за стол и, тянув за шнурки, распечатывал депеши и читал их. Иногда он передавал какую нибудь императрице, но всегда без комментария, поскольку не было принято говорить о политике в семейном кругу.

Комната была будуаром императрицы, она большую часть времени проводила здесь, предпочитая ее всем другим, и испытывала ко всему в ней сентиментальную привязанность. Позже, когда она заново отделала дом, то оставила эту комнату точно такой, какой она была в начале ее замужества.

Комната была небольшой, но высокой и имела два широких окна. Шторы и обои были из розовато–лилового шелка, обивка кресел из того же материала, деревянные части окрашены в тот же цвет. На первый взгляд, это выглядело некрасиво, но было комфортно и доставляло радость. Повсюду стояли цветы в вазах, они росли в наружных ящиках за окнами.

Императрица обычно сидела в шезлонге, откинувшись на кружевные подушки. Позади нее стояла стеклянная ширма, предохраняющая от сквозняков, а ее ноги были укрыты сложенной вдвое кружевной шалью на подкладке из розовато–лилового муслина. Когда чаепитие заканчивалось, она звонком звала слуг, чтобы убрали со стола. Император, все еще держа в одной руке депеши, а в другой — мундштук, наподобие маленькой трубки, продолжал некоторое время беседовать с гостями. Потом, рассеянно поглаживая тыльной частью правой руки усы и бородку — его характерный жест, — обходил присутствующих, обнимал всех детей и покидал комнату. Затем императрица обнимала нас, и мы возвращались в апартаменты кузин, откуда нас забирали домой.

В тот год, когда мы вернулись в Петербург, было решено придать моим занятиям более систематический характер. Молодая блондинка учила меня русскому языку, другая — игре на фортепьяно, а дважды в неделю приходил священник обучать меня |акону Божьему.

Детей воспитывали в православной вере, приобщая их к церкви с рождения, а к семилетнему возрасту они считались достаточно сознательными, чтобы начать исповедоваться в своих грехах.

Вот и я той весной впервые пошла на исповедь. Ясно помню то волнение, с каким я вошла в холодную и пустую церковь, где меня ожидал священник, и, признаваясь в главном своем грехе — воровстве нескольких шоколадных конфет, пролила много слез.

Зима в Петербурге бесконечно долгая, пасмурная. День шел за днем, и все они были похожи. Обычно мы вставали в семь утра и завтракали при электрическом свете. Потом я готовила уроки, а в девять приходил кто нибудь из учителей. В одиннадцать мы шли на прогулку. В половине двенадцатого внизу у нас был второй завтрак — эту привилегию мы получили только в том году.

У отца часто бывали гости. Мы имели право отвечать на задаваемые нам вопросы, но запрещалось вмешиваться в разговор взрослых. Между блюдами полагалось держать кончики пальцев на краю стола и сидеть прямо, если мы забывали об этом, нам сразу же напоминали: «Мария, сядь прямо!» или «Дмитрий, убери локти со стола». Столовая выглядела несколько мрачной, на стенах были резные панели из темного дуба в ренессансном стиле. Стулья, неудобные и высокие, имели кожаную обивку цвета каштана и большие монограммы на задней стороне спинки.

После завтрака и кофе в гостиной мы часто выезжали на прогулку в экипаже. Со времени, когда мы находились под опекой нянек, церемония значительно упростилась. Специально в наше распоряжение были выделены экипаж и несколько пар лошадей, и мы всегда ездили с лакеем, который сидел рядом с огромным бородатым кучером. Поверх ливреи лакей надевал длинное красное пальто с капюшоном и шляпу с загнутыми боковыми полями. Нэнни Фрай обычно останавливала экипаж на набережной, мы высаживались, и лакей следовал за нами, пока мы медленно шли по тротуару. Ей нравилось, что люди собирались поглазеть на эту процессию, видеть, как солдаты и офицеры отдают честь. Часто в конце прогулки мы возвращались к экипажу в окружении толпы.

Мадемуазель Элен считала ненужным привлекать всеобщее внимание, а потому, пока мы совершали прогулку, лакей оставался рядом с кучером. После нашего возвращения мы, слегка закусив, спускались вниз к отцу, это было самое приятное время дня.

Два часа каждый вечер он читал нам вслух, сидя в большом кожаном кресле. Лампа с зеленым абажуром отбрасывала мягкий свет на страницы книги. Углы комнаты и очертания предметов скрадывал полумрак, было тепло, уютно и спокойно.

Читал он хорошо и с удовольствием. Мое неуемное воображение работало лучше всякого художника, я живо представляла себе все происходящее в этих увлекательных русских сказках. По ходу развития сюжета картины дополнялись множеством деталей, пока образы не становились почти реальностью. Когда отец переставал читать и обрывалась нить повествования, я словно пробуждалась от грез, и возвращение в обычную жизнь было тягостным. Закончив чтение, он вставал, а я не могла даже пошевелиться, все еще пребывая во власти прекрасных видений, кружащихся в голове.