Уже отключаясь, падая куда-то вниз, Татьяна отрицательно качнула головой.

— Нет! — сказала она. — Я никуда не поеду! Я хочу остаться здесь. Здесь мой дом!..

Сон был таким глубоким и таким сладким, что выстрели у сержанта под ухом хоть всю обойму из автомата, все равно бы не очнулся, а очнулся странно: от еле различимого, возникшего еще совсем далеко звука мотора. Сразу присел на топчане, преодолев непослушность собственной затекшей руки, схватил кружку с чаем, отхлебнул. Потом спросил:

— Этот не проезжал? «Кадиллак»?

— Не было!

— Да вот!.. Слышишь?

Но звук приближающегося мотора никак не напоминал «Кадиллак». Сурин чуть повернул голову, прислушался. Больше было похоже на газик. И шла машина вовсе не со стороны станции, звук приближался откуда-то из северной части города. Машина шла по пустому району. Многолетняя практика не позволяла ошибиться, по звуку можно было даже нарисовать на карте маршрут.

— Там же вообще никого не должно быть? — сказал Гребнев и вопросительно посмотрел на напарника. — Опять пьяный шофер указатели перепутал.

— Не думаю.

Поднявшись с топчана, Сурин накинул свой черный полушубок, затянул ремень. Он даже не глянул в сторону шкафчика с комбинезоном, взял автомат.

— Хватит на сегодня снов наяву. Пойдем встретим!

Он вышел и нарочно не притворил дверь. Снег, похоже, еще усилился. Сквозь мокрую вату раздражающе пищал и пищал в кружащей темноте дозиметр. Города стало почти не видно, он, как и ряды колючки, утонул в густо кружащемся потоке, только фонари остались. Яркие точки — оранжевые звезды, пробивая мрак, складывались в несимметричную фигуру. Прожектор залепило. Вокруг шлагбаума гуляла кривая темнота.

— Центральная! — сказал Гребнев в трубку. — Центральная! Четвертый пост беспокоит. Сержант Гребнев. — Из трубки в ответ раздалось сонное мычание. — Конечно, я прошу прощения, что разбудил, но у нас опять ЧП.

— Опять баба в окне? — спросили в трубке.

— Похоже, нас опять на таран брать будут. Пьяный по городу кружит.

В открытую дверь Гребнев видел, как Сурин, сделав несколько шагов, встал возле шлагбаума. Черный полушубок напарника на глазах зарастал снегом. Золотая кокарда на ушанке отсверкивала чуть-чуть. Сурин снял с плеча автомат, проверил.

— Я сообщу! — обещал дежурный, судя по изменению в голосе, он все-таки проснулся. — Что поделаешь, пришлем вам группу!

— Спасибо!

«Минут через десять — пятнадцать они приедут, — подумал Гребнев, подправляя опущенную на рычажки трубку. Он прислушался. Мотор звучал глухо, но уже совсем рядом. — Не успеют!..»

Напрягая глаза, Сурин смотрел сквозь несущийся снег.

Было такое впечатление, что из подъезда кто-то должен выйти.

«Пломбу сорвут. Снова пломбу сорвут. Придется новую ставить».

Рука непроизвольно сжалась и разжалась на автомате так, будто он соединил длинные рычажки пломбира. В голове играла тихая-тихая сонная флейта, опять захотелось спать. Он зевнул. Дверь дежурки закрылась, и, чиркая сапогами, чему-то улыбаясь, Гребнев шагнул к шлагбауму. Автомата в руках Гребнева не было. На этот раз он, так же как и Сурин, не надел защитного комбинезона.

— Сообщил?

Гребнев кивнул. Задирая голову, он посмотрел на почти ослепший прожектор, по горячему стеклу которого текла вода. Растопленный снег замерзал уже на черном ободе.

«Завтра смену не примут, заставят прожектор чистить ото льда. Если заметят. Хорошо бы не заметили. Надо будет утром вовремя выключить!»

Две прыгающие точки, две зажженные фары появились в другом конце улицы в соответствии с ожиданием. Потом стало видно, что это газик. Сурин еще раньше и по звуку мотора определил марку машины, но приятно оказалось проверить. За рулем сидел пьяный, это без всякого сомнения. Газик шел неровно. Потрепанный брезентовый верх был немного надорван, и слева от машины полоскало рывками треугольное небольшое полотнище, похожее на флаг. Сурину показалось, что возле башни машина притормозила немного, но не остановилась. Он даже услышал бешеный скрип рванувшихся колес. Газик на последних ста метрах прибавил, и его включенные фары ослепили стоящих у шлагбаума.

— Стреляй, Петрович!

— Рано!

Сурин не ошибся, в последний момент машина вильнула, колеса соскочили с асфальта и с ревом завертелись по обледенелой земле. Газик врезался в колючку. Фары его погасли. Мотор сразу заглох. Задранные колеса еще крутились. В свалившейся тишине опять зазвенел настырный дозиметр.

— Эй! Выходи! — крикнул Гребнев, вглядываясь в машину.

Краем сознания он уловил за шорохом снега и звоном дозиметра еще один звук. На сей раз точно проклятый «Кадиллак». «Кадиллак» шел с приличным опозданием, следовало щеголя наказать. С другой стороны, также по звуку двигателя можно было опознать БТР, но БТР был еще далеко, и двигалась опергруппа очень медленно.

— Выходите! — крикнул Сурин.

Он не услышал выстрела, увидел только, как опустилось стекло. Голову сверху обожгло. Автомат подпрыгнул в его руках. Свинец дважды с коротким интервалом хлестнул по брезентовому кузову, и опять стало тихо. Сурин пощупал, шапки на голове не было.

Отодвинув автомат на ремне, Сурин осторожно подошел и сильным нажатием распахнул дверцу. Из машины выпал человек. В свете прожектора запрокинулось немолодое лицо. Трехдневная щетина, мертвые глаза, казалось, хитро прищурились, кожаная куртка задралась, и Сурин разглядел на запястье убитого им водителя татуировку: красивый синий якорь, оплетенный морским чудовищем.

Прожектор совсем ослаб, в добавление к липкому снегу начались и какие-то перебои в электричестве. Как и городские фонари, он светил теперь неровно, как бы толчками. Желая рассмотреть убитого получше, Гребнев достал фонарик. Лицо мертвеца показалось странным, приходилось ему видеть странные лица, начисто лишенные волос, покрытые рыжими жидковатыми пятнами, лица, натянутые на череп, как сморщенные бледные маски из магазина смешных ужасов. На первый взгляд этот был почти нормальным, но, присмотревшись, Гребнев увидел перед собой застывшую странную гримасу. Коричневый шарф затянут на шее так сильно, будто он хотел удавиться. Возникло ощущение, что и после смерти человек все еще оставался в объятии невидимого методичного палача. Показавшийся в первый миг лукавым, прищур его темных глаз обернулся бездонной застывшей болью, кроме того, лицо мертвеца было в свете фонарика какого-то нереального соломенного цвета.

— У мамы было такое лицо в гробу, — сказал Сурин. — Точно такое же… — Он снял перчатку и голой рукой провел ото лба вниз по запрокинутому лицу незнакомца, закрыв ему глаза. — Мама у меня от рака горла умерла пять лет назад.

— Ты слышь, слышь!.. Счас объявят. — Язык у попутчика заплетался, но говорил тот по-русски без акцента. — На четвертый путь прибывает скорый поезд номер двести три «Москва — Киев», радиация поезда измеряется с головного вагона. Мы прибываем! Слышь?..

В поезде сыпали под водочку анекдотами, жутковатый юмор настраивал против воли, и сама собою вырисовывалась картинка если не русской Хиросимы, то чего-то подобного. Макар Иванович ехал в одном купе с возвращающимися в Киев челноками, он молчал, разглядывая огромные кожаные баулы, до отказа набитые такими же свернутыми туго баулами, в них возили дешевые продукты на продажу в столицу, и не решался померить пустую продовольственную тару на радиацию, не решался, хотя очень хотелось. Только перед тем, как покинуть вагон, он вынул и включил миниатюрный приборчик.

Дозиметр, купленный у японца, — изящная булавка, ее можно было просто воткнуть в отворот плаща или пиджака, никто не обратит внимания — нынешняя русская мода все перепутала- не поймут, кто-то, наверное, даже позавидует и сделает себе такую же. Почему не сделать, все, что нужно для такого украшения: толстая швейная игла, кусочек свинца и немного автомобильной краски. Оригинальное изделие, вполне товар для мелкого кооператива, вот только, в отличие от японской, такая булавочка не будет потрескивать при изменении радиационного фона. Собственно, он не купил дозиметр, а выменял его у вежливого Накумото Секо на металлическую матрешечку с маленьким треугольником, нарисованным на выпуклом животике. В треугольнике три красные точки. Матрешечка сочетала сразу два качества для японца: во-первых, «рашен сувенир», а во-вторых, жутковатая в таком сочетании символика. Подобный значок ставят в зонах повышенного радиоактивного загрязнения. На лбу матрешки было мелкими красными буковками написано: «Чернобыль АЭС».