— Не кидайся, казаче, — успокоил Гната Кабашный. — Здесь не те земляки, что тебе мерещатся.

— Были раньше и у меня промахи, — продолжал Гаркуша, — но батько, спасибо им, научили, как надо ярмарковать… Теперь я держу линию не на мужиков, а больше на девчат и подростков… Набираешь их за полцены, а работу спрашиваешь, как со взрослого мужика. Молодые, дешевые, здоровые, сил у них хватит, сумей только вытянуть. И бунтарей среди них меньше. Покапризничают, покричат, а чеченцами пригрозишь — и замолкнут.

— Почем же вы девчат набираете? — спросила Настя, поводя спиной, как от щекотки.

— За красоту — червонец надбавки, — выпалил Андрущенко. — Паныч только Савке доверяет горничных набирать…

— Тимоха, не спотыкайся, — оборвал его Гаркуша, который давно уже поджидал случая осадить приятеля, слишком уж распоясавшегося. Думает, наверное, что Гаркуша не замечает, как он, втиснув Настю между собой и соседом, то и дело пристает к ней с чаркой, чтоб пила, и как она иногда, сдерживая смех, дергает плечом, будто кто-то ее тайком щекочет. Все замечал, все запоминал Гаркуша, не собираясь ничего прощать… Но всему — свое время.

— Скажите, какие же служаночки ему нравятся? — поинтересовалась Настя. — Чернявые или белявые?

— Определенно не такие, как ты, — буркнул дед, — потому что иначе давно была б уже там.

— Ну да, чтоб динамит подложили! Это ж правда, что у вас там какую-то девчину насмерть завалило? — обратилась Настя к Гаркуше.

— Да это тот придурковатый Густав придумал… На что другое, так у него десятой клепки не хватает, а на это хватило.

— Из-за ревности все?

— А из-за чего другого? Горничную Серафиму наметил себе, а Фридрик Эдуардович отбил ее у него… Ну, Густав и решил им подстроить… То ли динамиту, то ли чего другого подложил, только весь флигель, в котором они легли, в воздух среди ночи подняло.

— Подумать только, — вздохнул Кабашный, — брат на брата из-за девки пошел!

— Вся Аскания проснулась от грохота. Сбежались сторожа, пожарники, а подойти боятся: может, еще рваться будет? Потом все-таки кинулись, вытащили из-под обломков голого Фридрика Эдуардовича, стали откачивать…

— А девчина все там? — ужаснулась Настя. — Пана откачивают, а про нее забыли?

— Кто же знал, что она там… Уже когда пана откачали, признался он, что и девушка была с ним, сказал, чтоб искали… Вытащили, да поздно! Зато уж и повелел он похоронить ее с почестями, белый камень поставил с золотыми буквами… И родителей вызвал, полсотни овец им отвалил, чтоб молчали… Теперь поехал куда-то в Швейцарию лечиться.

— А Густаву что? Так и прошло?

— Заслали в отцовский Дорнбург, живет теперь там вурдалаком.

— А говорили, что его в желтый дом отправили…

— Собирались, но потом на семейном совете как будто решили, что много шума будет, еще больше опозорятся…

— Позора боятся, — задумчиво промолвила Настя. — Белым камнем откупились. А что девчине век укоротили, то ничего.

— Брат на брата, — снова покачал головой Набатный и, помолчав, обратился к Гаркуше. — Ты мне вот что, Савка, посоветуй… Что, если подать прошение на высочайшее имя?

— Это по тому делу?

— По тому же.

— Гм, тонкая пряжа, Лукьян Свиридович, тонкая. Вряд ли что выйдет.

— Я многого не прошу… Пусть бы предоставили льготу пробивать колодцы до Перекопа… Ведь стоял я за веру, за батюшку-царя… А то разве мыслимо: с потрохами вылетел в трубу.

Андрущенко, не удержавшись, коротко хохотнул под стол, будто чем-то подавился.

— Ишь, смеются сейчас, как над блаженным… Смейтесь, заслужил!

Притих Тимоха, почувствовав себя неловко.

— Плакать здесь надо, а не смеяться, — неожиданно озверел Гаркуша. — Это как раз нас и губит! Мало того, что другие над нами смеются, давайте мы еще сами над собой.

— Простота, — сокрушенно покачал бородой Кабашный.

— Арапником надо выбивать из нас эту простоту! Нерасторопные, темные, недружные мы… Готовые капиталы, вместо того чтобы в дело вкладывать, в дымоходы затыкаем… Девок щекочем да затылки чешем, а другие тем временем нас на четвериках обскакивают!

— Ну, положим, — буркнул Тимоха, развалившись на стуле, как в тачанке. — У кой-кого из нас тоже четверики, как огонь…

— Дурень ты божий, — криво усмехнулся Гаркуша. — Слышишь звон, да не знаешь, где он… Сестра моя книжки из «Просвiти» выписывает, послушали б вы ее. Вся наша история там описана. Раздарила наши земли Екатерина графам да князьям, своим полюбовникам… И немцам, и грекам, и перегрекам, всем досталось, только нам, коренным, не попало!

— Так уж и не попало? — ехидно заметила Настя. — Кажется, есть, где коня попасти…

— Помолчи, — прикрикнул на наймичку дед, — не твоего ума дело…

— Говорили когда-то батько: вырастай, Савка, большим псом, потому что маленькая собачка — до конца дней щенок. Так оно и есть… Они полжизни по столицам да по заграницам, а мы тут должны с отарами, с чабанами, с черными бурями… Из седла не вылазишь, плетки из рук не выпускаешь, сколачивая им богатство. Разве ж не осточертеет? Неужели нам до самой смерти вот так все на побегушках быть у других, жить под чужими вывесками!..

Речь Гаркуши внезапно оборвалась на самой высокой ноте из-за досадного недоразумения, которое произошло на том углу стола, где между Андрущенко и Кабашным, разомлев, сидела Настя: Тимоха, дав под столом волю своим ручищам, вместо Насти спьяну ущипнул за колено деда.

— Настя, — возмутился дед, — не собаки ли завелись у нас под столом? То все по ногам топтались, а сейчас уже кусаются…

Гаркуша, разъярившись, поспешил выставить Тимоху за дверь:

— Поди на коней погляди… Понял?

Кое-как удалось замять конфуз.

Настя сидела пристыженная, сердитая, готовая к ссоре. Только Гнат Рябой спокойно дремал, поклевывая носом в тарелку.

— Трое братьев нас на один хутор, — вернулся погодя Савка опять к своему. — В гору растем, а вширь… Тесно уже нам становится!

— Так скажите своему Вольдемару, может, подвинется, — ужалила приказчика Настя. — У них же сто тысяч десятин.

— Придет время, Настя, и скажу, и подвинется. А может, и совсем с места сгоню!

— Дай боже нашему теляти..

— Ты у меня посмейся… Прорежутся и у нас зубы, дай срок… Не всегда нам у чужих в приказчиках ходить… Еще приеду я в Каховку не кому-нибудь нанимать сезонников, — себе сотнями набирать буду… А сейчас только и слышишь: то Фальцфейны, то Штиглицы, то Аскании, то Дорнбурги, а где ж наш рундук, где Украина, я вас спрашиваю?

— Ох, если б услыхал паныч, что его приказчик замышляет!

Гаркуша на мгновение растерялся. Простое предположение Насти немало обеспокоило его.

— Ты, Настя, гляди, — как-то сразу протрезвел Савка. — Что слыхала, то забыла. Ясно?

— Об этом, Савка, не тревожься, — вмешался старик. — Это она с жиру сегодня бесится…

Гаркуша успокоился, но разговор после этого уже не клеился.

Вскоре в дом ворвался Андрущенко, растрепанный, встревоженный.

— Слыхали стрельбу?

— Какую стрельбу? — с ненавистью посмотрел на приятеля Гаркуша.

— Пальба где-то внизу, возле пристани… Будто из револьверов садят!

Компания притихла.

— Из револьверов, говоришь? — поднялся дед.

— Как будто… Шум, и собаки брешут.

— Это, наверное, опять фабричных ловят, — высказал догадку старик. — Повадились из Херсона наших пильщиков бунтовать. В страстную пятницу сотские уже совсем было схватили одного, да… удержать не смогли. Сами пильщики и матросы отбили.

— В Конских плавнях у них маевка была, — сказала Настя злорадно.

— Что, что? — переспросил Гаркуша. — Маевка?

— Это у них праздник весенний такой, — объяснил Кабашный. — Выплывают на лодках в плавни, вроде погулять среда зелени, пиво попить… А потом сразу выбрасывают там красную хоругвь и речи под ней говорят…

— Опять, значит, поднимают голову, — нахмурился Гаркуша. — Мало им в пятом крови пустили… Так в стороне пристани, говоришь?

— Где-то там… И собачня брешет…