И тот, отложив палочку, опасливо, но охотно зашагал по палате.
— Ты уже совсем без подпорок ходишь? — говорил доктор третьему. — А сюда как прибыл? — Он помнил, «как прибыл» больной, но ему хотелось, чтобы слышала Ольга.
— На носилках доставили. Ни рукой, ни ногой не мог шевельнуть. Дома меня парили да натирали, а вся болезнь внутри оказалась.
— Этот из неверующих, — пояснил Иван Иванович. — Сначала не хотел принимать стланиковую настойку. Очень уж простое, мол, лекарство!
Ольге вспомнились рассуждения Павы Романовны, все знавшей с чужих слов, будто применение стланика вредно отражается на сердце и почках.
«А разве цинга меньше отражается на сердце, разве не разрушает всего человека? Пустая болтовня бездельников может подорвать доверие к любому начинанию». И опять то, что она убеждала себя, когда следовало просто порадоваться вместе с Иваном Ивановичем, неприятно поразило Ольгу.
— Мне душно здесь становится, Платон Артемович! — сказал Иван Иванович Логунову.
Они сидели в коридоре райкома и курили, передыхая после головомойки, заданной им Скоробогатовым. Логунову попало за предложение устроить на руднике центральный водоотлив и за недостаточное якобы использование оборудования; Ивана Ивановича Скоробогатов долго и нудно отчитывал за «выпад» в местной газете. Выпад усматривался в статье по вопросу о местных заболеваниях, в частности о цинге. Будто он, Аржанов, сеет панику среди приискового населения, распространяя вздорные и вредные басни.
— Я хотел обратить внимание на профилактику, то есть на предупреждение болезни, — угрюмо оправдывался Иван Иванович. — Замазывание, лакировка действительности никогда не приводили ни к чему хорошему. — Тут он умолк: какое-то смутное воспоминание об Ольге промелькнуло у него, но пока он пытался уловить возникшую ассоциацию, Скоробогатов уже твердо занял позицию.
— Вы коммунист и должны прежде всего считаться с местным руководством, — сказал он, поблескивая немигающими глазами. Обычно он обращался к партийцам на «ты», и только с Аржановым так почему-то не получалось. — Вы хотите стать народным героем! — язвительно намекнул он на популярность доктора среди якутов и эвенков. — Герои создаются большими делами… — Скоробогатов поджал тонкие губы, красное, обветренное лицо его совсем побагровело от раздражения, и он закричал, срываясь на фальцет. — Я как секретарь райкома предупреждаю вас, что ваши поступки будут наконец истолкованы нами в настоящем свете, и мы сделаем соответствующие оргвыводы…
— Я работаю не за страх, а за совесть, — сказал возмущенный Иван Иванович.
— Мы все работаем за совесть, — перебил Скоробогатов. — Это наша обязанность, и гордиться тут нечего. Каждый отдает по способности. Мы вам прощаем кое-что… Мы вам многое прощаем как крупному специалисту. Но если вы хотите, не считаясь ни с чем, создать особый ореол вокруг своей личности, то это попахивает очень нехорошо.
«И чего он ко мне привязывается?!» — думал Иван Иванович, выходя от Скоробогатова.
В приемной он столкнулся с Платоном Логуновым, и ему захотелось посоветоваться с этим симпатичным человеком…
Логунов удивился, увидев через час Ивана Ивановича, сидевшего на диванчике в коридоре.
— Вы еще здесь?
— Ждал, когда вы закончите беседу. Как вас проработали?
— Здорово, да бестолково, — ответил Логунов, еще не остывший после столкновения со Скоробогатовым. — Что-то ему наговорили, сам он в технике производства ничего не смыслит…
— Зачем ему смыслить? На то есть знающие люди, а он их прорабатывает.
— Он только в этом и видит свое назначение секретаря райкома: разносить, ставить на вид. — Логунов невесело улыбнулся. — Захожу к нему на днях, у него накурено, аж сине! «Что, спрашиваю, сидишь, словно в тумане?» — «У меня, говорит, бой быков сегодня…»
— Сам он бык, — мрачно буркнул Иван Иванович. — Бык, да еще мороженый!
— Почему мороженый?
Они посмотрели друг на друга, обоим представилось красное большое лицо Скоробогатова, его немигающие круглые глаза, и вдруг в коридоре раздался взрыв такого хохота, что пооткрывались двери кабинетов, из которых выглянули недоумевающие и даже испуганные сотрудники.
— Да-да-да! — басил протяжно Иван Иванович, тесня Логунова при выходе на крыльцо.
Оба торопились, как наозорничавшие школьники.
Ольга перечеркнула написанное и начала все снова: ей хотелось, чтобы маленькая заметка, которую можно прикрыть двумя ладонями, по-настоящему украсила газетный лист. Не просто сухой отчет о достижениях разведчиков прииска, не беглый пересказ событий, по которому скользнет торопливый взгляд читателя. Нет, читатель должен остановиться тут и задуматься. Как достичь этого?
— Оля, принеси мне стакан чаю! — попросил из своего кабинета Иван Иванович.
Он мог прекрасно обойтись без ее услуги, но ему так приятно было видеть возле себя любимую женщину.
— Сейчас! — рассеянно ответила она, не поднимаясь с места.
«Можно дать портреты живых людей — будет интереснее, но тогда я выйду из рамок обычной заметки…»
— Если тебе некогда, тогда не нужно! Я налью сам, — услышала она возглас мужа.
— Да зачем же! Я сказала — сейчас! — крикнула Ольга почти с раздражением и, быстро встав, пошла на кухню. Чайник уже остыл, она поставила его на электрическую плитку и снова задумалась.
«Отбросить показ работы и жизни разведчиков в тайге — это здесь все знают. Дать несколько строчек о моменте торжества — открытии богатого золота…»
— Ты не помнишь, куда я положил папку с копией нашего письма в обком… такая синяя? Что-то я ее не вижу, — говорил в соседней комнате Иван Иванович.
— Я убрала ее в правый ящик стола.
Ольга достала папку, принесла стакан чаю и остановилась в сторонке, отчужденно наблюдая, как большой, сильный мужчина, с прической ежиком и яркими глазами, — ее муж, энергичными движениями перелистывает бумаги.
О письме в обком Ольга узнала впервые не от него, а от Елены Денисовны, которая, будучи в курсе всех больничных дел, со страстным нетерпением ожидала ответа и в нем подобающего внушения Скоробогатову. Елена Денисовна не допускала мысли о том, что Гусева могут сделать снова заведующим больницей. Она была оптимисткой и верила в справедливость.
— Все у нас делается к лучшему, — говорила жена Хижняка. — И каждый обязательно получит по заслугам.
Но она не терпела проволочек. Промедление заставляло ее страдать.
— Конечно, надо разобраться как следует, — рассуждала она скрепя сердце. — Хозяйство громадное, дел множество. Шутка ли, целая область!
«А муж мне ничего не рассказал, — с горечью подумала Ольга. — Он даже накричал на меня тогда. Конечно, он делает большое дело, а у меня пустячки! Да спроси ты меня о чем-нибудь, — взмолилась она мысленно, — поинтересуйся хоть чуточку, чем я сейчас занята. Я тебе десять стаканов чаю принесу. Я тебе все подам и найду, ты так мало требуешь от меня». Душевный порыв, желание снова обрести ощущение полноты жизни подтолкнули ее к мужу, и она обняла его обеими руками.
— Ну что, писательница моя? — промолвил он, поворачивая лицо и целуя ее гладкую руку над сгибом локтя. — Соскучилась? Мне сегодня так влетело от Скоробогатова за мой литературный опус в газете, даже вспомнить тошно. Сразу отобьет охоту писать. Сейчас пойду к Логунову. Надо посоветоваться.
Лицо Ивана Ивановича сделалось далеким, рассеянным, и на сердце Ольги снова стало холодно.
На заседании райкома с беспартийным активом вопрос о стахановском движении неожиданно обернулся для Логунова неприятностью. Его обвинили в верхоглядстве, разбазаривании средств, чуть ли не в растрате… Особенно жестоко насел на него Скоробогатов.
— Нам отпускаются большие деньги на капитальное строительство, на рационализацию производства, но нужно и использовать их рационально, памятуя о необходимости беречь народные денежки, — убежденно говорил он, обводя присутствующих строгим взглядом. — Зачем понадобилось Логунову заменять четыре исправных водоотлива и половину буров-перфораторов? Полсотни новых перфораторов! В какую копеечку они обойдутся! Меньшая производительность старых могла с избытком компенсироваться повышением производительности труда бурильщиков! Логунов плохо, очень плохо использует внутренние ресурсы, бьет на внешний эффект. Такое отношение тормозит внедрение новых методов труда.