ЛИЦА:

Роман Петрович Панибратов, красивый брюнет с бородкой и в пенсне, одет элегантно, самоуверенные манеры.

Иван Иванович Небогатько, нищий студент, рыжий, в очках, робок.

Кирилл Владимирович Днепров, земский врач, очень полный и невозмутимый человек.

Яков Акимович Сердобский, большего роста, вспыльчивый и резкий.

Мария Ипполитовна Клинцова, красивая девушка лет 20-ти.

Дуня — горничная.

Действие происходит в Петербурге, в квартире Панибратова.

Сцена представляет изящный кабинет, книжные шкафы, письменный стол, диван. На стене оружие и портреты Карла Маркса и Лассаля.

Панибратов сидит в кресле, вытянув ноги, и курит, около него портсигар.

По другую сторону стола сидит Небогатько.

Пан. Не угодно ли папиросу? Недурны.

Неб. Благодарю… не курю.

Пан. Да что вы? Так возвратимся к нашим овцам, как говорят французы! Это уморительно, эта интимность с таким гусем.

Если бы он узнал, что я близок к революционным кругам, он бы с ума сошел. Да, нет, не поверит, ни за что не поверит! Он так убежден, что такой grand seigneur непременно их сторонник! На днях у баронессы Моргенштерн мы играли на биллиарде: представьте себе: я с чиновником особых поручений при обер-прокуроре синода, и этот гусь с лейб-гвардейским поручиком. И я ему говорю: Евгений Фомич, говорю, чем вы объясните у меня это «влечение — род недуга» к революционерам?! (хохочет). Так и говорю: «Я прямо, говорю, в восторге, когда могу сообщить для потомства в моих мемуарах что-нибудь эдакое экстраординарное из этой эпической борьбы двуглавого орла с многоголовой гидрой» (хохочет). А он каркает: «всегда рад, всегда рад быть полезным, архивы моего департамента к вашим услугам».

Неб. Но… скажите… вам не противно с ними.

Пан. Гадко… Ужасно, ужасно гадко. (Задумчиво). Ведь это форменные скоты. Но раз моя близость с ними необходима для дела (вздыхает), раз это полезно — я готов на все. (Пауза). Не знаю, как вы, молодой человек, как ваше поколение, но мой девиз: «цель оправдывает средства!» Я готов на притворство, на ложь, на подлог, если это надо для нашего святого дела. «А о Петре ведайте, что жизнь не дорога ему, жила бы только великая Россия». Или как говорил Дантон: «Пусть погибнет, мое имя, но пусть торжествует революция».

Неб. Я совершенно согласен. Вы — благородный человек, Роман Петрович. Пусть осуждают филистеры.

Пан. (махнув рукой). Ах, да пускай свет осуждает, ах, да пускай клянет молва.

Неб. Но не компрометируют ли вас в их глазах эти портреты, наши посещения.

Пан. Они у меня не бывают и за мною не следят. Да и кто же меня посещает — вы, да товарищ Гурий. А другим я запрещаю ходить ко мне (встает). Так вы передайте все, что я вам говорил, а через часок так вернитесь. Я денег раздобуду. Так и скажите — тысячу невозможно, но рублей 400 я достану (пожимает ему руку).

(Небогатько кланяется и уходит).

Панибратов один. Прохаживается. Потягивается.

Пан. Эх, хорошо жить на свете умному человеку!

Маша и Панибратов.

Маша (входя). Ты один?

Пан. Да. И сейчас уезжаю. Вернусь через часок, но дай Бог, если сумею дома пообедать, а после отправлюсь кое-куда, может быть денька на два.

Маша (топнув ногой). Да что ж это такое, наконец! (со слезами). Я не для того бросила маму и папу, чтобы тосковать и тосковать без конца!

Пан. (пожимая плечами). Ты думаешь, я рад что ли? Насколько я предпочел бы наслаждаться кейфом с моей кошечкой!

Маша. Это слова! А на деле я всегда одна! Не может быть, не может быть, чтобы ты не мог бросить дела на неделю.

Пан. (обнимая ее). Кошечка, никак не могу. Я обожаю тебя, ты знаешь; присядь-ка! Вот так, и я сяду у твоих ног. Кошечка, ты хоть и маленькая птичка, но у тебя благородное сердечко, и ты поймешь! Ведь я — революционер, это значит — борец за безумно страдающий народ против косной и страшной силы. Мои товарищи борются, напрягая все свои силы, отставать от них преступно! Не только моя совесть осудила бы меня, но ты сама. Подумай: разве ты в глубине души не гордишься мужеством твоего Романа? его беззаветной преданностью великому делу?

Маша (обнимая его голову). Милый! но мне скучно без тебя и так страшно за тебя! Ведь ты знаешь, я действительно была беспечной птичкой, я росла у папы словно в оранжерее и только мечтала много, да читала романы. О революции я и не думала. О любви правда много. Я как будто ждала тебя, когда ты приехал…

Пан. (смеясь). Ты сразу узнала меня и сказала «это он!» Все это я знаю.

Маша. Не смейся, гадкий! Я смело отдалась тебе, я поехала с тобой, очертя голову, бросила папу, маму. И вдруг — ты оказался революционером!

Пан. Тебе это не нравится?

Маша. Мне нравится. Я очень понимаю это. Ты — герой. Я сказала бы, что полюбила тебя в сто раз больше, когда узнала, что ты революционер, если бы я не увидала сразу, что ты герой, по этому лбу (целует его в лоб), по этим глазам, губам (целует его).

Пан. Милая!

Маша. Но ты вечно покидаешь меня! В Петербурге я никого не знаю… Да и не хочу знать. Я страшно горда, а мое положение ложное.

Пан. Ты не можешь упрекнуть меня, я же предупредил тебя, что женат.

Маша. Рома! Разве я упрекаю! Я только грущу, грущу.

Пан. А книги, духи, конфекты, которыми вас заваливает ваш поклонник, моя заколдованная принцесса?

Маша. Тебя, тебя мне нужно… Рома, уедем! Ну, ненадолго, ну на месяц! И ты выучи меня всему, и потом мы вместе будем делать революцию!

Пан. (хохочет). О мои невинные, широкие глазки (целует ее). Это придет, придет со временем. Но пока — терпение. Когда-нибудь и отдохнуть поедем и работать станем вместе. А теперь мне надо ехать. Без меня придет этот бледненький студентик за деньгами, так ты ему скажешь, что я сейчас приеду и извинишься, что это ты, плутовочка, меня задержала.

(Целует ее крепко и уходит).

Маша одна.

Маша (удивленно). Удивительный человек Рома. Уддивительный! Я уверена, что очень скоро он доведет дело до конца и низвергнет правительство. Тогда весь Петербург уберут красными флагами, и все будут в красных шапочках. Масса народа! Все будут ликовать. А Рома поедет в открытой коляске со мною. Музыка будет играть туш. Благодарный народ будет кричать: «да здравствует Панибратов, президент Русской республики!» А женщины будут спрашивать: «А кто эта красавица, что рядом с ним? его жена?» — Вот еще — жена! как бы не так! — пусть развратничает себе там где-то, — на теплых водах! Нет-с, это не жена его, это его свободная подруга, гражданка Мария Клинцова. (Задумчиво) Рома серьезно развил во мне революционный дух! И иногда мне приходят в голову мысли удивительные… и даже неприятные… хотя вместе сладкие… Мне думается, хорошо ли, что я живу такой птичкой? Женщина может быть очень полезной для революции. Не говоря уже о том, что элегантная дама всегда может провезти кучу прокламаций, но вообразите себе: я, красавица, молодая, вскакиваю в фригийской шапке на трибуну и восклицаю: «Граждане! Пойдемте освобождать братьев из Петропавловки! Умрем за свободу!» и т. д. Толпа растет, меня несут на носилках. Я машу саблей. «Вперед!» Вдруг предательский залп. Она, чудная красавица, вождь, кумир толпы, падает, хватаясь за сердце. Рома успевает приблизиться. «Мария!» А я замирающим голосом (со слезами): «Рома, я умираю… за народ… за свободу… живи, мое счастье!» И её молодая, нежная грудь, орошенная кровью, испускает последний вздох (плачет). Нет… не надо, чтобы убили, а только ранили, и то немножко. Так чтобы не испортили грудь, и потом…