Старички выглядели как игроки в гольф: клетчатые брюки, рубашки-поло, кроссовки. Они сверкали искусственными зубами, прикрывая лысину бейсболками.

В зал с шумом зашли дети. Мокрые после бассейна они прошлепали босиком по паркету к своему столику, оставляя следы. Через секунду появилась уборщица и принялась тщательно вытирать пол. Родители, не стесняясь, усадили своих чад на антикварные стулья, хорошо еще, что успели подстелить полотенца.

– Богатые уверены, что вселенная движется лишь ради них, – сказала Злата. – Свои деньги они не заработали, а получили в наследство. Ничего не умеют и без денег ничего из себя не представляют. Это не о всех. Старички честно работали всю жизнь. В Швейцарии люди начинают жить в шестьдесят пять, когда выходят на пенсию. Всю жизнь работают, экономят, а перед смертью хотят получить то, чего не успели. Как говорится – лучше поздно, чем никогда…

Вика вспомнила бабушку, ее натруженные руки, не знавшие маникюра. Она ничего не делала для себя – это было не принято.

Ее поколение не жило для себя: всегда было ради кого или чего стоило жить: родина, ленин, сталин, светлое будущее…

В те времена умели промывать мозги. Люди жили в коммуналках или «хрущевках» – в двух комнатах по три семьи, работали, как каторжные за копейки, а светлого будущего так и не увидели. Оно обошло их стороной, зато пришла новая жизнь – жестокая, как в джунглях, на выживание…

Если не будешь жить для себя, то никто за тебя этого не сделает. Величайшая глупость – забить на свою жизнь ради идеи или кого-то. Благодарности не дождешься ни от кого, тем более от Родины…

Голос Златы вернул ее в действительность:

– Тут ничего интересного. Сидишь, как в богадельне.

Они расплатились и вышли. Перед ними была горная гряда. Злата спросила, указав на вершину:

– Поднимемся? Предупреждаю, что подъем будет головокружительный.

По зубчатой железной дороге они поднялись до «Rochers-de-Naye». Дорога проходила почти по верхушке хребта, и скалы обрывались прямо под ногами. Временами поезд дергался, и все начинали визжать, а Вика громче всех. Если они сейчас рухнут, то смерть будет жуткой.

Вика представила покореженный вагончик, лежащий на камнях внизу и куски тел, непонятно чьих. Всюду – кровь, мозги, глаза, выплеснутые из глазниц. И эти здоровые птицы, что кружат над ними – беркуты или орлы, успеют расклевать их до приезда спасателей. До каких спасателей? Спасать уже будет нечего…

Но поезд благополучно прибыл на место назначения, и Вика вздохнула с облегчением.

Под ногами – густая пена облаков, а вокруг вздыбившееся кольцо гор с заснеженными верхушками – ощущение вечности, незыблемости, стабильности. Все в мире может рушиться, но только не Альпы. Они как стояли, так и будут стоять, неподвластные ни времени, ни политическим катаклизмам. Это успокаивало.

– Есть в мире что-нибудь надежнее, чем швейцарские Альпы? – спросила Вика.

– Разве что швейцарские банки, – засмеялась Злата.

Они долго карабкались по горам, сидели у обрыва, наслаждаясь близостью к небу.

Потом спустились в маленький средневековый городок с улочками, вымощенными булыжником, такими крутыми и узкими, что, казалось, время остановилось, и ты не в двадцать первом веке, а сотни лет назад. На всех домах висят флаги Швейцарии и кантона Во, на подоконниках – пышным цветом герань, на клумбах – эдельвейсы. Слышались звуки йодля, негромкий колокольный перезвон.

– Так устала, что не чувствую ног. И хочу есть, – пожаловалась Вика.

– Мы поедим в настоящей швейцарской харчевне.

Они зашли в домик, напоминающий шале, внутри было душно и шумно. Вдоль бревенчатых стен – массивные деревянные бочки, оленьи головы. Музыканты с альпийскими рожками наигрывали местный фольклор. Нужно быть швейцарцем, чтобы прийти в восторг от этой музыки. Народ подпевал, всюду краснели лица, сдобренные большим количеством местных вин. В зале царило какое-то громкое, хмельное буйство.

Вика с Златой уселись за непокрытый стол на грубую деревянную скамью.

– Что они едят? – поинтересовалась Вика.

– Фондю. Это местное блюдо довольно специфическое. Фондю могут переваривать только швейцарские желудки, но мы должны попробовать.

На стол был водружен чан с сырной массой, стоящий на спиртовке, и поднос с белым хлебом. Кельнер объяснил им правило: тот, кто уронит кусочек хлеба в чан, штрафуется, выставляя бутылку вина. Стало понятно, отчего в зале такой гам, видно, не один кусок хлеба был утоплен сегодня.

Сыр горячий и тягучий, стекает с куска хлеба, нанизанного на вилку. Вика на своем опыте убедилась – нелегкая это задача удержать кусок.

От прохладного местного вина или от всеобщей радости стало очень весело, несмотря на жесткое сиденье, запах дыма и совершенно неудобоваримое фондю.

Полностью утратив чувство времени, они не заметили, как просидели здесь несколько часов. Очнулись лишь тогда, когда кельнер предъявил счет.

После выпитого дорога вниз не казалось такой жуткой, и Вика мирно дремала на плече у Златы.

Было поздно возвращаться в Цюрих, и они сняли комнату в небольшом пансионе.

– Не в чем спать. Пижамки нет, – сказала Вика, выходя из ванной, завернутая в полотенце.

– Спи голышом, – посоветовала Злата.

Скинув полотенце, Вика нырнула под одеяло и зажмурилась от удовольствия: постельное белье было свежее, пахло лавандой и приятно холодило разгоряченную от вина и солнца кожу. Наслаждаясь тишиной, она медленно погружалась в сон. Послышался шорох за спиной, и Злата змейкой скользнула под одеяло.

– Какая ты сладкая! – прошептала она на ушко, прижимаясь к Вике.

– Ты еще лучше, чем я думала.

Вику ошеломили ее ласки, но она не сопротивлялась – ей было любопытно. Вскоре она уже стонала под умелыми руками Златы. С каждой секундой ласки становились все изысканнее, и Вика обмякла, не в силах сопротивляться. Злата продолжала ее ласкать, затрагивая все более чувствительные места. Вика откинула одеяло, желая ощутить ее ласки всей своей распаленной кожей, участившимся трепетом пульса, всеми вставшими дыбом мельчайшими волосками на теле. Она давила в себе вопли наслаждения, которые раздирали ее. В какой-то момент не выдержала и хрипло закричала.Потом они долго лежали без сил, прижавшись друг к другу…

* * *

С каждой ночью ласки становились все смелее, теперь Злата хотела не только ласкать сама, но и требовала таких же ласк от Вики.

– Нельзя только получать, нужно уметь и отдавать, – повторяла она.

Через пару недель эта связь уже тяготила Вику. Злата ревновала ее ко всем и даже устраивала допросы, если Вика где-то задерживалась.

Это была тирания любовью…

Сегодня у Вики фотоссесия купальников и белья «La Perla». Ее с двумя бразильянками отвезли в итальянский кантон Тичино. Выезжали из дождливого Цюриха, но лишь проскочили тоннель Сен-Готард, как оказались в цветущем лете. Всюду солнце, пальмы, магнолии. Автомобиль остановился у шикарного особняка с белыми колоннами, розовым бассейном и пальмовым садом…

Фотограф Клаудио – итальянец с черными кудрями до плеч и глазами, блестящими, как маслины, уже настраивал объектив фотокамеры.

Вике выдали черный купальник весь отделанный золотыми пряжками. В нем она выглядела шикарно – точеная, как статуэтка. Визажист намочил ей волосы и нанес немного мусса, получился «мокрый» эффект. Губы покрыл прозрачным блеском и сделал дымчатую подводку глаз.

Довольная собой, Вика поднялась и прошла к бассейну.

– Che bella ragazza! – услышала она вслед голос Клаудио.

Приятно, когда такой фотограф считает тебя красавицей. Вика одарила его лучезарной улыбкой и уселась в шезлонг, приняв эффектную позу. Клаудио подошел к ней, весь обвешанный камерами:

– Allora…

Внимательно посмотрел на нее и принялся снимать. Вика расцвела перед объективом. Клаудио работал быстро, пользуясь сразу несколькими камерами.

Потом знаком показал ей спуститься в воду. Она спустилась в бассейн и, намочив купальник, вынырнула, задержавшись руками за поребрик. Изогнувшись как можно сильнее, она подняла лицо и приоткрыла рот. Со всех сторон послышалось: