— Вы напыщенные идиоты, — вдруг сказал какой-то незнакомец в плаще, шляпе и маске. — Вы пустоголовые болваны и невежды!

— Вы кто такой, милостивый государь? — возмутился один из знатоков.

— Моё имя не имеет значения, — ответил незнакомец. — В этих картинах — свет, недоступный вашим недалёким умам и пустым душам. Вам проще ниспровергнуть их, обозвать старьём и бездарностью.

— Ну, раз вам они так нравятся, вот и прекрасно, — хмыкнул знаток. — Купите их и забирайте себе хоть все до последней. Смею предположить, что в предыдущий раз это именно вы сделали, не так ли? Это было весьма благородно. Умоляю, купите и спрячьте сии творения подальше. Этим вы окажете услугу людям с приличным вкусом, избавив их от созерцания этой мазни.

— Вы — дурак, милейший, — холодно сказал незнакомец.

— А вот это уже оскорбление! — вскричал знаток. — Я требую сатисфакции!

— К вашим услугам, — отозвался незнакомец.

Зрители-обыватели оживлённо шушукались. Вот так оборот! Никто и не ожидал, что на этой скучной, обречённой на провал выставке разразится такой презанятный скандал.

Тилль, слушавшая всё это с нараставшим испугом, взмолилась:

— Кто бы вы ни были, прошу вас, остановитесь! Не нужно этого делать...

— Госпожа автор, ваша честь стоит того, чтобы её защищать, — возразил незнакомец.

— Нет! Эти картины не стоят того, чтобы из-за них кто-то пострадал! — вскричала Тилль.

Но она не могла остановить поединок, который состоялся на крыльце галереи, под проливным дождём. Кто-то съездил и привёз старинные, но ещё отменно исправные дуэльные пистолеты. Дождь нещадно мочил франтоватый, щегольской костюм незнакомца в маске, капельки воды блестели на его лакированных туфлях. Одет он был, как для похода в театр. Эта безупречно белая рубашка с галстуком-бабочкой могла сейчас обагриться кровью... Пуля могла пробить эту бутоньерку на груди, а следом и сердце дерзкого храбреца. Рукой в перчатке он взял своё оружие.

— Ещё раз умоляю вас, не надо! — с отчаянием и почти без надежды обратилась к нему Тилль, над которой кто-то заботливо держал зонтик.

 — Не бойтесь, госпожа автор, — спокойно и почти весело ответил тот. — Всё обойдётся. Ну а если нет... То умереть за вас почту за честь.

Знаток-критик выстрелил и промахнулся, а выстрел незнакомца сбил с него шляпу и оцарапал голову. Если б пуля просвистела хоть на волосок ниже, не бывать бы ему в живых. Увидев на своих пальцах кровь, пролившуюся из царапины, горе-дуэлянт решил, что смертельно ранен, и хлопнулся в обморок.

— Трус, — холодно и звонко расхохотался победитель. — Ну, вот видите, госпожа автор! Зря вы боялись.

Тилль стояла ни жива ни мертва. Незнакомец отбросил пистолет, поклонился ей, дотронувшись до полей шляпы, и исчез прежде, чем кто-либо успел опомниться и задержать его.

Скандал привлёк к Тилль внимание, но не совсем то, которого она желала. О ней судачили, гадали, какие отношения её связывают с таинственным незнакомцем, вступившимся за честь её картин. Ей приписывали с ним любовную связь. Всё это было очень неприятно, грязно. Но, как ни странно, картины вдруг начали покупать. Большинство рассуждало: раз из-за них приключилась такая пикантная история, значит, в них что-то есть.

Но не такого признания хотела бы Тилль. Скандальная известность — не та известность, благодаря которой творчество остаётся в веках. Она долго не могла работать, не брала в руки кисть и даже карандашных набросков не делала. У неё в доме был хороший чай и хлеб с маслом, букеты осенних цветов стояли на столиках.

Однажды она пришла к стене полуразрушенной тюрьмы, на которой когда-то нарисовала зверя. Там остался только фон — ночное небо, луна и переплетённые ветки. Самого зверя не было.

Услышав шорох, она обернулась испуганно. За её спиной стоял незнакомец — тот самый, устроивший дуэль на выставке.

— Ну и ославили же вы меня, мой неизвестный доброжелатель, — с горькой усмешкой сказала Тилль. — Я, наверно, должна сказать вам спасибо, но почему-то не хочется.

А незнакомец снял маску и шляпу и оказался... Зирой.

— Опять я тебе не угодила. — Её губы дрогнули в подобии улыбки.

Как Тилль не узнала тогда её голос? Может, Зира его каким-то образом изменяла — ведь предел её способностей был неизвестен. Но Тилль больше интересовало другое:

— То, что ты говорила о моих работах, защищая их... Ты правда так считаешь? Раньше я слышала от тебя иное мнение.

— Я по-прежнему чужда тебе, — усмехнулась Зира. — Но не отказывай мне в способности понимать иные точки зрения, отличные от моей. Я никогда не оценю твоего творчества так, как ты хотела бы, оно никогда не будет мне близко, но чуждое — не значит плохое. И если мне непонятен свет, который излучают твои картины, это не значит, что он уродлив. Попытайся и ты взглянуть на меня иначе, выйди за рамки привычного восприятия. Я не прошу твоей любви — насильно мил не будешь. Но оставаться в стороне, когда тебя оскорбляют и топчут, я не могу.

Начинал накрапывать по-осеннему зябкий и неуютный дождик.

— Как твои летающие корабли? — спросила Тилль.

— Благодарю, прекрасно, — ответила Зира. — Грядёт большая война, в которой они пригодятся.

— Так вот, значит, какое применение ты нашла своим знаниям, — невесело усмехнулась Тилль. — Направить свой талант в русло убийства и разрушения — что может быть печальнее?

— У каждого свой путь, — сказала Зира. — И своё призвание. Но задумайся хотя бы на миг о том, что, быть может, всё это строится не ради убийства, а для твоей защиты. Посмотри на это под таким углом, прежде чем порицать.

Они помолчали — каждая о своём. Тилль съёжилась от печали, тревоги и страха.

— О какой войне ты говоришь? Не пугай меня...

— Хотела бы я тебя успокоить, — проговорила Зира. Пару мгновений поколебавшись, она всё-таки привлекла Тилль к себе за плечи, касаясь дыханием её лба, но не целуя. — Но я сделаю всё, чтобы тебя это коснулось как можно меньше.

Это была последняя мирная осень.

Город был на военном положении. Проблема с продовольствием стояла остро, до картин никому не было дела — найти бы пропитание, выжить бы. Тилль пришлось освоить работу на оружейной фабрике. Больше в её доме не было хорошего чая. Вообще никакого не осталось во всём городе.

— Всем в убежище! Воздушная тревога! Воздушная тревога!

Под страшный грохот все бежали в подземелье. Бежала и Тилль. Пришлось провести там несколько часов, пока всё не стихло.

Воздушные корабли врага сбросили на город много бомб. Картинная галерея, где когда-то выставлялись работы Тилль, сильно пострадала. Её дом чудом уцелел, только посуда побилась, упав с полок.

Она подметала осколки вазочки, когда в дверь постучали. На пороге стояла Зира — в офицерском мундире, с сединой в очень короткой стрижке. После длинных волос, с которыми Тилль видела её в последний раз, новая причёска выглядела непривычно, странно и лысо. У Тилль вырвалось только тихое «ах...» В следующий миг руки Зиры её подхватили, и она сама, не чуя ног под собой, прильнула к её груди.

— Родная моя... Родная, — вот всё, что шептали её мокрые от слёз губы.

— Нет, не родная. Я по-прежнему тебе чужда, — услышала она.

— Неважно, — плача и смеясь, бормотала Тилль. — Главное — ты жива, ты здесь...

— Здесь, — кивнула та. — Я — за тобой. Нужно перевезти тебя в более безопасное место, в глубокий тыл. Нас ждёт воздушное судно. Я сопровожу тебя к месту назначения, а потом снова — воевать. Работы ещё много, враг силён.

Это был первый полёт Тилль на такой машине. Она сидела в удобном кресле и держала в руках чашку своего любимого чая: Зира привезла ей целый ящик.

Они приземлились в тихом городке, куда не докатывался рокот битв. Снова шёл осенний дождь, капельки мерцали на мундире Зиры, прохладно поблёскивали глаза из-под козырька. Тилль приникла к капелькам щекой. Её затрясло.

— Пожалуйста, не улетай, я боюсь за тебя, останься...

— Не могу, — сказала Зира. Она сдалась и прижала Тилль к груди. — Я должна вернуться на службу.