Рано утром все семь полков, составляющие армию королевства Тооредаан, начали занимать позиции согласно утвержденному плану. Делалось все это по-армейски обстоятельно и неспешно.

И хотя пока еще не прозвучало ни единого выстрела, в воздухе уже почему-то отчетливо ощущался запах порохового дыма и крови. Наверное, из-за разыгравшегося воображения — этому бывают подвластны даже самые опытные солдаты. И немудрено. Они прекрасно знают, чем окончится этот день, и заранее могут представить пока еще чистый кусочек бесконечной равнины усыпанным трупами и насквозь пропитавшимся кровью. И понимают, что среди эти трупов вполне могут оказаться и они сами.

А жить охота любому. Даже солдату. Даже каторжнику, целыми днями только и жалующемуся на свою судьбу. Однако поставьте его перед выбором — продолжать влачить столь жалкое существование либо словить кусок свинца в брюхо или штык в горло — и он, несомненно, выберет первое. Надежда да страх — это самые крепкие кандалы, что удерживают узников, коими мы являемся все поголовно, на этой стороне Кромки.

Солдатам, пожалуй, было проще. Они хотя бы могли гладить и пестовать липкими от пота руками свое оружие, бесконечно поправлять трубки берендеек[2] со снаряженными накануне зарядами да пулевыми сумками и в тысячный раз за утро проверять, как наточены штыки и легко ли выхватываются из ножен тесаки.

А каторжники? Их оружием по-прежнему оставались лопаты да мотыги. Правда, чести драться за короля на поле брани они были лишены, но общая атмосфера волнения передавалась и им. И даже бессонная ночь, проведенная на земляных работах по укреплению батареи, не могла заставить каторжан сомкнуть глаза и забыться сном хоть на несколько минут перед первым в их жизни сражением.

А потом стало не до сна. Почти в полтора раз большая по численности армия республики Кредон стронулась с места и медленно, старательно пытаясь сохранить стрелковую линию, двинулась вперед…

Заговорили пушки. С обеих сторон. С того места, где находился Ренки с сослуживцами, было мало что видно, и это весьма затрудняло возможность оценить эффективность огня. Однако грохот был такой, что переговариваться нормальным голосом с приятелем, стоявшим буквально в двух шагах, стало невозможно.

Внезапно на батарее, за которой они располагались, что-то грохнуло. Сверкнуло пламя и повалил дым.

— Какого… спим! — выругавшись совсем уж неприлично, рявкнул капрал Доод. — Видите, на батарее взрыв! Значит, есть раненые. Первое звено, живо туда. Сначала вытаскивать офицеров и унтеров. Где госпиталь, все помнят? И если мне покажется, что вы недостаточно шустро бежите назад… Молите богов, чтобы следующее ядро разорвало вас в клочья!

Первое звено — это практически вся банда Готора. Ренки мгновенно сорвался с места и первым понесся туда, где к небу поднимался черный дым и слышались какие-то абсолютно нечеловеческие вопли.

«Вероятно, ранило верблюда», — подумал тогда Ренки. Хотя прекрасно знал, что никаких верблюдов на той батарее не было.

План, утвержденный генералом оу Краастом, был великолепен. Обидно только, что противник почему-то не желал ему следовать. Подошедшая на пару сотен шагов стрелковая линия кредонского воинства остановилась практически на границе убойного полета пули и начала неспешно обстреливать тооредаанцев, которые столь же неторопливо начали стрелять в ответ.

Грохоту прибавилось, равнину затянуло клубами дыма, однако пока обе стороны почти не понесли сколько-нибудь серьезных потерь. И вот, под защитой этого дыма, вместо того чтобы (как это полагалось по плану генерала оу Крааста) давить на центр, кредонцы предприняли решительную атаку на оба фланга королевских войск, разом испортив генералу всю битву.

Согласно принятой в те времена тактике спешить на поле боя никакой необходимости не было. Ибо никакой пользы от той спешки, кроме одного лишь вреда, случиться не могло. Главное — это сохранить четкое построение войск, не дать солдатам сбиться в кучу и перестрелять друг дружку в клубах дыма и уж тем более не позволить им сбежать с поля боя.

Иной раз лучше остановиться под градом пуль неприятеля, чтобы выправить сломавшийся из-за вражеского огня или неровностей рельефа строй, чем подойти к рубежу решительной атаки потерявшей всяческое управление толпой.

Именно в этом и состояла главная обязанность офицеров и сержантского состава — управлять автоматами, к мушкету приставленными, как сказал кто-то из великих военачальников прошлого[3].

А автоматы, как известно всякому сведущему в забавной механике человеку, есть предметы неодушевленные, лишь за счет работы разных рычажков, шестеренок и веревочек, скрытых внутри, создающие иллюзию некой разумной жизни.

Именно этому и посвящались все долгие часы обучения солдата — довести у него до автоматизма определенный набор действий и намертво вбить в его голову рефлекс слепого подчинения любым приказам командиров. До полного самозабвения и потери человеческих эмоций и желаний. А иначе под градом пуль и ядер просто не выстоять и сопротивление врагу не оказать.

Так что к тому времени, когда вражеская пехота вплотную подошла к батарее, охраняемой Шестым Гренадерским, при которой сейчас каторжная рота числилась санитарами, Ренки со товарищи уже успели дважды сбегать до госпиталя и обратно. Они транспортировали раненых, а возвращались на позиции с наполненными водой фляжками, которые задыхающиеся в пороховом дыму пушкари опустошали с пугающей стремительностью.

Да уж. Оказалось, что война — это совсем не то, что представлялось Ренки в мечтаниях. Пороховой дым, клубами которого все книжные герои столь живописно окутывались во время свершения очередных подвигов, оказался отнюдь не столь романтичен, как это описывалось в книгах. Он разъедал нос, легкие и глаза, заставляя кашлять, чихать и лить неподобающие герою слезы.

А раненые так и вообще вели себя абсолютно неподобающе. Вместо того чтобы, стоически пренебрегая болью, воодушевлять своих пока еще избежавших подобной участи товарищей словами о мужестве и верности королю, как то описывалось в романах, они визжали, стонали и дико кричали, употребляя при этом слова, которые не то что королю, но даже и дамам легкого поведения не скажешь без опасения прослыть грубияном и невежей. А еще они воняли кровью, дерьмом и блевотиной.

Боюсь, что и наш Ренки не смог в тот день удержать в себе завтрак, впервые столкнувшись со столь малоприятной стороной воинской жизни. Впрочем, он тут был не единственным таким. Мало кто из новичков мог «любоваться» на оторванные конечности, вывороченные животы или разорванные в клочья останки без душевного трепета и содрогания всего организма. Ибо это было действительно жутко.

А тем временем враг, приблизившись на расстояние шагов тридцать, дал последний залп и пошел в штыковую атаку.

Гренадеры Шестого, не дрогнув, выстояли под залпом, произведенным почти в упор, и им даже хватило выдержки выждать и, предварительно бросив гранаты, выстрелить с еще более короткой дистанции, прежде чем, повинуясь команде полковника оу Дезгоота, ринуться вперед, во встречную штыковую атаку.

Может, гранаты и этот удачный залп, может, рост гренадеров, традиционно отбираемых из самых высоких и крепких мужчин, а может, стреляющая с вершины холма батарея, но первый приступ Шестой Гренадерский отбил достаточно легко.

Легко, но не бескровно. Работы у каторжно-санитарной команды резко прибавилось.

А потом последовали второй, третий, четвертый приступы…

Проклятые «трусливые торгаши-республиканцы» оказались на редкость настырными и довольно стойкими солдатами. Несмотря на то что атаковать им теперь приходилось, чуть ли не шагая по телам своих товарищей, они продолжали неспешно продвигаться вперед, чтобы, дав залп, снова и снова бросаться в штыковые атаки.