Клебе вскочил с дивана и выглянул наружу. Больные лежали на общем балконе. Их было мало, шезлонга стояли далеко друг от друга.

Он принял решение и помчался наверх. Слава богу, дорожки были на месте, и обоев никто не сдирал. Когда он постучал и вошел к Инге, она смотрела в потолок. Руки ее, по лечебным правилам, которые ей внушили, были протянуты на одеяле. Он наскоро задал утренние вопросы и в сердечном тоне, почти как музыкальный ящик, запел:

— Милая, милая фрейлейн Кречмар. Не примите это за назойливость: у меня есть к вам одно предложение. Я хочу вас перевести в южную комнату, в прекрасную южную комнату. Это вам ничего не будет стоить, ни одного франка: вы будете продолжать платить столько же, сколько платите сейчас. Но вам будет несравненно лучше, удобнее в южной, с балконом, — ведь скоро вам придется проводить время на балконе, вы уже достаточно акклиматизировались. Мы сегодня же вас переведем.

— Не понимаю. Ведь те комнаты дороже, господин доктор?

— Но. я говорю — вас это совершенно не коснется. Поверьте, мы все думаем, чтобы вам было лучше, как. можно лучше, и чтобы вы поправлялись. Вы произвели на нас? такое впечатление, вы прямо нас всех покорили. Я просто буду счастлив, если вы примете предложение. Вы уже согласны, я вижу, согласны! И я сейчас распоряжусь, чтобы все приготовили.

Доктор Клебе попятился, жестикулируя успокоительно и благодарно. Раскланиваясь, он вышел в коридор. Под ложечкой у него что-то холодяще падало, — это были страдания самолюбия (так он решил), и нет, нет, он не мог пойти к мадам Риваш, ни за какие деньги! Он не мог, не хотел подвергать себя унижениям, он был не из тех господ, которые домогались благополучия недостойными средствами, нет, доктор Клебе не мог пойти к мадам Риваш, конец!

К майору? Да, может быть — к майору. Майор быстро вспыхивал н скоро остывал. Он был, в своем роде, близким человеком, воздух этого города поил его слишком долго, майор послушно шествовал сквозь строй санаторных коридоров, комнат и балконов — Напуганный солдат судьбы. Бунты, которые он устраивал, проходили бесследными паводками. Что говорить, он обладал сердцем!

Но все же он не шевельнулся, услышав голос Клебе, бесчувственным молчанием заставил доктора повторить униженно:

— Мы погорячились, господин майор, прошу вас…

— Это вы погорячились, — ответил майор, снова продолжительно помолчав. — А вы врач, вам горячиться нельзя.

— Врач, — подавленно сказал доктор Клебе, стоя в дверях, точно проситель. Он потянулся к креслу, как старик, и чуть не упал в него, сгорбившись, прижав руки к груди, стараясь подавить разгоравшийся кашель.

Майор не обернулся. Сквозь черные очки глядел он безжалостно в окно на недвижное горное пламя снегов.

— Врач, — успокоившись, повторил Клебе. — За ваше пребывание наверху, господин майор, вы должны были приобрести глаз, я хочу сказать — научиться видеть. И вы, наверно, подозреваете, что я не совсем здоров. Ну, да, я это называю расширением аорты, иногда — бронхитом, не все ли равно, ведь это — для пациентов. Не стану же я им рассказывать, что болен тем же, чем они, и что за десять лет пребывания наверху приобрел только боязнь перебраться вниз. Вам это знакомо, не правда ли? Я должен лечиться так же, как вы, может быть — немного меньше. И, простите, я не получаю пенсии. Вот откуда ковчег, в котором мы с вами плывем, господин майор. Он пойдет ко дну, если будет покинут обитателями. Не бросайте вашей каюты, господин майор. Я говорю с вами как с джентльменом.

Веки доктора Клебе покраснели, он извинялся с видом надменного человека, его рот перекашивала странная презрительная улыбка. Он высвободился из кресла и стоял с опущенной головой.

— Хорошо, — сказал майор, не отрываясь от окна, — я пока останусь.

Инга лежала плашмя. Ей было больно и страшно поворачиваться. Ей казалось, будто упругий полый шар перекатывается в боку, когда она чуть-чуть меняла положение. Она боялась, что шар сожмет сердце пли горло и задушит ее.

Покашиваясь на доктора Штум а, она говорила, осторожно дыша:

— Но потом началось это прокалывание второй, третий раз, все в одно и то же место… Ужасно!.. Я больше не дамся… Не дам себя мучить… Нельзя ваши правила распространять на всех. Я не правило. Я исключение… Мне больно… Вы говорили — я буду в футбол играть, а я еще не подымаюсь с постели. Знаете, как это называется? Это свинство…

Чтобы сберечь заряд своего раздражения, она отвернула лицо от Штума.

— Вам ведь ясно писал ваш коллега, — сказала она в стенку, — вы не имеете права!.. Я убегу…

Она потихоньку взглянула на него. Он был серьезен. Он слушал ее вдумчиво — не как ребенка и даже не как больного, — ему хотелось почувствовать ее доводы.

— Нельзя прекращать вдувания, — сказал он, — Сегодня газ пошел. Я вдул пятьдесят кубиков. Надо продолжать. Надеюсь — мы обойдемся без пережигания спаек.

— Мне о вас так хорошо говорили, — чуть-чуть мягче сказала Инга.

— Поддуем немного сегодня вечером, — улыбнулся он.

— Милый, — сказала она умоляющим голосом. — Я вас очень люблю. Я вас так люблю! Ну, как хотите, так и люблю… как вы хотите? — спросила она тихо. — Хотите?

Она с опаской приподняла и протянула руку.

— Только прошу вас: не надо больше колоть!

Он погладил ее кисть. Черт знает, как ему напоминала Инга жену! Когда она зажмурилась и крашеная каемка ресниц подернулась заблестевшей нитью слезы, он почувствовал, что сейчас наклонится и прижмется щекой к ее лицу. Но вместо этого он произнес наставительно:

— Есть только один способ борьбы с туберкулезом: позиционная война. Больной должен окапываться и постепенно сжимать траншеи вокруг противника. Шаг за шагом.

— Ах, ведь никто не знает, как должны вестись войны. Иначе они не проигрывались бы. А вы — швейцарец и никогда не воевали.

— Я стоял всю мировую войну в горах, на позициях, — возразил Штум. Он осанился, и его губы поползли книзу, как от обиды.

— Нет, вы — не солдат!

— Это можно установить только на поле сражения.

Он, кажется, всерьез обижался. Еще минута — и он заговорил бы о Вильгельме Телле. Она засмеялась — беззвучно, чтобы не вызвать кашля.

— Никакого не надо поля сражения. Все равно видно, что вы добряк.

Ее улыбка вдруг исчезла.

— Ведь правда, я поправлюсь?

— Не сомневаюсь.

— Смотрите. Я вам верю.

Она простилась с ним неожиданно весело, и сразу все показалось ей приятным и ясным. Несколько минут она с удовольствием думала о Штуме. Он ни капельки не был похож на доктора. Руки? Руки — может быть, немножко. У Левшина в руках докторского было больше. И потом — он не смущался так, как Штум. Ужасно забавно Штум отводил в сторону глаза!.. Может быть, он влюблен? Левшин не влюблен. Нет.

Инга достала зеркальце. Но ей неприятно было разглядывать себя. Худоба увеличилась за последнее время, и пудра еще больше мертвила проступающую желтизну кожи.

Пришел Карл. Он легко выкатил Ингу в кровати на балкон, приподняв бесшумные колеса на пороге. Инга нарочно заставила его подвинуть кровать влево, потом — вправо, немножко вперед и потом — назад: ее развлекала сияющая румянцем физиономия Карла.

Когда он откланялся, Инга, зажмуриваясь, а затем медленно приоткрывая веки и сквозь ресницы щурясь на снежно-солнечные горы, начала вслушиваться в жизнь балконов. Кое-где покашливали и щелкали крышками плевательниц. Едва внятно долетало ленивое перевертывание книжной страницы.

Внизу на общей террасе шелестели газетой.

И вдруг на соседний балкон, к Левшину, быстро вошла доктор Гофман. Ее нельзя было не узнать по стуку каблуков. Она села на шезлонг, заскрипевший под ее тяжестью. «Точно пришла домой», — с досадой подумала Инга.

— Что случилось? — спросил Левшин,

— Ужасно!

Слышно было ее бушевавшее дыхание — она, наверно, бежала по лестнице.

— Вы знаете… новый пациент, — я вам рассказывала, — юноша лет девятнадцати. Сегодня я исследовала его мокроту. Вышла из лаборатории, потом возвращаюсь и застаю Клебе за микроскопом. Ну что, спрашивает он, нашли бациллы у молодого человека? Нет, говорю, не нашла. А это чей препарат в микроскопе, его? Его. Так я, говорит, сейчас нашел у него… две бациллы, можете дальше не искать. Я не могла возразить. Как только он вышел, я бросилась к микроскопу и принялась искать. Я ничего не нашла. Хорошо, что сохранился материал: я приготовила новый препарат, опять стала искать, и опять безрезультатно. Через час Клебе является, и я говорю ему, что ничего не могла обнаружить, исследование отрицательное, бацилл нет. И знаете, что он мне отвечает? «Я сказал, чтобы вы не тратили время на эту капитель. Все равно сейчас ничего не изменится: я уже объявил молодому человеку, что, к сожалению, у него бациллы найдены»…