9/22 января

В 2 часа звонок. Отпирать или нет? Отперла. Мелитта [Левина. — М. Г.]. Мы как раз писали письмо в П.Э.Н. клуб. Рассказали ей, в чем дело. Она энергично стала уговаривать Яна не отказываться. Предложила мне ехать с ней немедленно в консульство. Поехали. Разузнали. Вызвали по телефону Яна. Послали в Лондон письмо-экспресс. Значит, Ян едет, если, конечно, все будет благополучно.

[…] поехали к Зайцевым. Застали всех дома, даже Тэффи. Зайцевы огорчились, что не тысяча, но старались показать, что довольны. Мы сидели, болтали, пахнуло Москвой, чем-то старым.

13/26 января.

[…] пришла Мелитта, как всегда, бодрая и энергичная. Через полчаса она с Яном уехала за визой, которая уже пришла из Лондона. Кроме того, в Префектуру за обратной визой. […]

14/27 января (вторник).

[…] Ян уже готовится к Лондону. Временами упрекает меня, что я «подбила» его на эту поездку.

Заходила Каллаш¹ за книгами Яна. Будет читать лекции по литературе. Национальный комитет, наконец, взялся за ум и организовывает ряд чтений для рабочих. Среди них будет Бердяев, Карташев. […]

Днем были Осоргин² и Алданов. Я люблю их обоих. Мне с ними легко и весело. Говорили о Зайцеве. Последний отказался от места. Осоргин боится, что у него, т. е. у Бориса, разовьется туберкулез. Мне кажется, что ему трудно служить, вставать в 8 ч. и т. д., но иметь верных 1000 фр. в месяц — великое успокоение. Писатели живут не по средствам. Индивидуальные вечера стали давать меньше. Говорят, что у Ремизова дефицит. […]

15/28 января (среда).

Ян просматривает английские слова, изрядно забытые им. […] Перед сном Ян вслух читал Анатоля Франс: «Ан Панфуфль» — восхищался, говорил, что без этой книги Франс не был бы понятен. […] Мережковский волнуется насчет вечера, который будет у М. С. [Цетлиной. — М. Г.]. З. Н. говорила Яну дерзости — это ее манера на людях говорить неприятности человеку, с которым она, когда бывает наедине, мила. Для женщины в возрасте 56 лет даже жутковато!

16/29 января.

Письма от Кэтти Розенберг и из издательства Фишер: покупают «Митину любовь». Условия — 1000 марок при чем Яну 750, а Кэтти 250. […] Яна это немного подбодрило. Он повеселел. Мучается, у кого достать денег на Лондон, до возвращения оттуда, когда ему возместят все издержки.

«Раут» у Алдановых. Вернулись поздно. Было около 30 чел. Главный центр серьезно-шуточных разговоров был на диване, где сидели Тэффи, Степун³ и Ян. Другие подходили, уходили, меняли места. За столом общего разговора не завязалось. […]

1 февраля

[…] Доклад Шестова был интересен, хотя и не до конца для меня ясен. Потом говорили Бердяев, какой-то юноша Лурье и, наконец, Степун. […]

Завтра Ян едет в Лондон. […] «Многое отдал бы, чтобы не ехать», — сказал он мне вчера.

6 февраля.

[…] Около семи хозяйский продолжительный звонок Яна. Устал. […] Англичане сердечнее французов, проще.

9 февраля.

[…] Вчера была З. Н. [Гиппиус. — М. Г.]. Любезна со мной до подозрительности. В чем дело? Вечер. Но она понимает, что я не могу распространять им билеты. Думала долго. Додумалась вот до чего: мне кажется, что она в статье об Яне скажет много неприятного. Не простит она ни его успехов, ни Лондона и т. д. Вот и думает приручить меня. Почти 5 лет не замечала моего присутствия, а теперь: «Почему не бываете, пришли бы, полежали у меня на кушетке, отдохнули бы». […] Ведь с Яном как было? Приручала. Написала хвалебную рецензию. Хотела его приобщить к ним. Заменить Философова⁴. Пыталась с ним вместе писать пьесу. Пыталась стать его доверенной помимо меня. Когда ничего из этого не удалось, а значение Яна все растет, она решила — пора начать его бранить, а то, неровен час, еще ему и премию присудят. […] Ее считают умной, сильной, злой и развратной. А она не так умна, он умнее. Сильна со слабыми, гораздо добрее, чем кажется и развратность лишь умственная и сильно преувеличенная. Он же человек с оригинальным и образованным умом, представляется нарочно юродивым, чтобы проводить то, что хочет. К людям равнодушен. Они оба считают всех глупее, чем они есть, а потому часто попадают впросак.

11 февраля.

[…] Со Степуном хорошо беседовать, он хорошо правит рулем разговора, не дает сворачивать в сторону. Говорили о художественности в литературе. Конечно, о Достоевском. […] Степун гов[орит], что важно, обогатило ли произведение мир или нет. Для него так же важны спутанные таланты, как и чистые, и Достоевский выше Флобера, хотя, конечно, у Флобера неизмеримо больше искусства. […]

12 февраля.

[…] Ян был в синема и у Мережковских. — «Я их утешил сегодня, сказал, что Нобелевскую премию получит Дм. С., — вас и в Англии все знают! Потом сказал, что моя „Митина любовь“ все никак не устроится у французов. Он и повеселел. Даже спросил — да чем же вы живете?». […]

15 февраля.

[…] Поспорили о том, добра ли Ек. П. Пешкова. Я сказала, что доброй ее не считаю. […] что у Ек. П. двигатель не доброта, а личная драма, одиночество, желание и вечное желание подняться в глазах Алексея Максимовича (Горького), отсутствие жалости к отдельному лицу, а жалость вообще. Отсутствие воображения. Все это плодотворно влияет на ее деятельность. Личное обаяние, умение третировать людей — тоже полезно.

23 февраля.

Вчера весь день в гостях. После Манухиных — Осоргины, где был «five o'clock». Масса народу и все те же. Яну все казалось, что он у Ландау. «Думаю, что это он мне вина не предлагает». Конечно, спор о России, продолжение Степунского доклада. Опять 2 партии: одна благословляет революцию, потому что некоторые возвысились, а другая проклинает, ибо разрушено все и большинство пало, потеряло образ человеческий. […]

Опаздываем на обед к Мироновым. Все уже за столом. Обед ультра-русский, очень вкусные ватрушки. […] Сажают рядом с Милюковым. […] Куприн уже красен. Бальмонт с Еленой опоздали. Он в задирчивом настроении, но его перчатку никто не поднял и он обижен. […] Куприн быстро уехал к Малявину. Мы тоже решили ехать туда. У Малявина все знакомые: Черный, Куприны, Писаревские, Спировичи, Алексинские, Ельяшевич. […]

1 марта.

Приезд на Аlb'y. Устала ужасно. Ек. М. [Лопатина⁵. — М. Г.] встретила нас на вокзале, О. Л. [Еремеева. — М. Г.] — дома. […]

2 марта

Ол. Л. и Ек. М. очень заботливы и рады нам. Ек. М. читает в церкви, а потому целую неделю она будет очень занята. Были блины, они не ели — постятся. […]

8 марта.

[…] За обедом Ян сообщил о внезапной смерти Г. Ев. Львова. Умер легко, ночью. […] Мне жаль его. Он не желал революции, всю жизнь думал, как бы предотвратить ее, а история поставила его во главе революции. […] все вышло в его жизни так, как он не хотел⁶. […]

9 марта.

[…] Мы долго говорили о нем [Львове. — М. Г.]. Разбирали, почему он при всех своих моральных достоинствах все же многого не понимал ни в русском мужике, ни в революции. Я помню, как после лекции Яна, где он выступил противником революции и обвинял весь русский народ сверху до низу, а не только высший класс, как делают «февралисты», Львов сказал мне, показывая на сердце: «У меня мужик здесь». Ну, как при таком отношении строить государство? […]