Был Катаев. Собирает приветствия англичанам. Ему очень нравятся «Скифы» Блока. Ян с ним разговаривал очень любовно. […]

7/20 ноября.

Был Тальников и сообщил, что английская эскадра обстреливает Кронштадт. […]

В городе волнение. Идут аресты. Кажется, социалистов всех видов.

8/22 ноября.

[…] — Высшие классы, — сказал Ян, — это действенные классы, а народ, аморфная масса. Так называемая интеллигенция и писатели — это кобель на привязи, кто не пройдет, так и брешет, поскакивает, из ошейника вылезает. […]

11/24 ноября.

[…] Ян сказал: «Как это сочетать, — революционеры всегда за свободы, а как только власть в их руках, то мгновенно, разрешив свободу слова, они закрывают все газеты, кроме своей. Революция производится во имя борьбы против насилия, а как только власть захвачена, так сейчас же и казни. Вот Петлюра уже расстреливает офицеров Добровольческой армии». […]

Ян рассказал, что сегодня гулял в порту. Заводил разговоры насчет Петлюры — все относятся к нему отрицательно, многие ругают его матерно.

13/26 ноября.

[…] В порт пришел английский миноносец, ждут броненосца. […] На улицах большие толпы. […]

14/27 ноября.

[…] Забастовка прекратилась: вышли «Одесские Новости». […]

— Вероятно, англичане заняли почту, телеграф и электрическую станцию — сказал Ян.

В пять часов нам дали электричество, и какая радость. […]

17/30 ноября.

Приехал к Яну Гроссман¹⁴, высокий, худой и самоуверенный человек, говорит гладко, несколько певуче. Он явился просить у Яна выборных рассказов из его произведений. […]

— Из современников только вас, — говорит он с улыбкой, — из умерших: Герцена, Гоголя, Кольцова, Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Толстого, Тургенева и других. Разные лица будут делать выборки, например, Островского подаст профессор Варнеке, Достоевского — я.

— Значит, в каждой книге будет критическая статья? И это будет относиться и к живым авторам? — спросил Ян.

— Да, но можно сделать по другому принципу, — стал объяснять Гроссман: — В данном случае не будет какого-нибудь исследования, а вы сами сделаете выбор произведений.

— Что такое избранные произведения, — перебил Ян: — это не самые лучшие, а разнообразные. Можно отметить характерные черты в творчестве.

— Да, — согласился Гроссман, — учебные цели. […]

— Что же я с собой делаю? Я выбираю шесть листов лучших, следовательно, все остальные я считаю плохими?

— Да, к современному автору неудобно прилагать такое заглавие, вы правы, — соглашается Гроссман, — лучше назвать «Избранные страницы». […]

Гроссман производит впечатление очень культурного человека, вероятно, с ним иметь дело будет приятно, хотя он человек холодный. […]

19 ноября/2 декабря.

Ян вспоминал, как в год войны Горький говорил в «Юридическом Обществе», что он боится, «как бы Россия не навалилась на Европу своим брюхом». — А теперь он не боится, если Россия навалится на Европу «большевицким» брюхом, — сказал Ян зло. […]

20 ноября/3 декабря.

[…] Гроссман просит у Яна два тома — один рассказов, другой стихов, издание должно быть в пять тысяч экземпляров. […]

21 ноября/4 декабря.

[…] Дома у нас вчера был пир, который затянулся до трех часов вечера. Все были благодушно настроены. Вспоминали Куровского. Буковецкий говорил, что он последнее время от них отстранялся. Ян вспомнил, что и он испытал это раз, когда приехал в Одессу и пережил точно измену женщины — Куровский как будто ушел от него, началась у него в то время дружба с Соколовичем, «а между тем, я пережил с ним то, чего не переживал ни с кем — опьянение от мира». И тут Ян вдался в воспоминания о их путешествии, когда их восхищало все — и кабачок в Париже, и восход солнца в Альпах, и вьюга, и немецкие города…

Говорили о Федорове. Ян сказал: — «Всегда в моем сердце найдется капля любви к нему, ибо раз мне пришлось пережить с ним так много хорошего, что забыть я этого не могу. Ночь в Петербурге, Невский, мы едем к Палкину, где много красивых женщин, мы пьем вино, а завтра Федоров едет в Одессу, чтоб отправиться в Америку. Разве это не прекрасно? И как он не понимает, что я всегда с ним очень деликатен, стараюсь умаливать свои успехи, а он относится по-свински. […]»

Наконец, Ян стал уговаривать Буковецкого писать нечто вроде дневника. — «При твоем уме, наблюдательности, это будет очень интересно. […] Ты, хотя, в некотором отношении, сумасшедший, но все же человек ты замечательный, тонкий». Нилус тоже поддерживал. Решили, что он начнет писать Яна, и во время сеансов Ян преподаст ему «искусство писать». Все были возбуждены, конечно, от вина. […]

23 ноября/6 декабря.

[…] Жена Плеханова говорила, что Горький сказал, что «пора покончить с врагами советской власти». Это Горький, который писал все время прошлой зимой против Советской власти. Андреева в Петербурге издает строжайшие декреты. Вот, когда проявилась ее жестокость. Пятницкий рассказывал, что она в четырнадцать лет перерезывала кошкам горло! […]

26 ноября/9 декабря.

[…] Вчера вечером был у нас Цетлин. Многое мне в нем нравится, он хорошо разбирается в людях. Много интересного он рассказывал о Савинкове¹⁵. […] Он человек сильный, жизнь у него редкая по приключениям. Рассказывать он любит. Впрочем, молчалив. Керенского презирает и ненавидит. […]

Савинков теперь в Сибири, зимой жил в Москве. Он за диктатора и республику. Зимой он был в Ростове, где вел дела вместе с Корниловым¹⁶. […] Корнилова он не считает умным. […] Между Савинковым и Корниловым были такие отношения, что они иногда говорили: «А пожалуй, кому-нибудь из нас придется другого вешать». — «Пускай я лучше вас повешу», — шутил Савинков […]

28 ноября/11 дек.

[…] Вчера убито много в стычке между немцами и легионерами. […] Петлюровцы приблизились к Одессе. […]

29 ноября/12 дек.

[…] Мы — в республике. Петлюровские войска вошли беспрепятственно в город. […] По последним сведениям, Гетман арестован. Киев взят. Поведение союзников непонятно. […] Сегодня, вместе с политическими, выпущено из тюрьмы и много уголовных. Вероятно, большевицкое движение начнется, если десанта не будет. […]

Петлюровские войска в касках, вероятно, взятых от немцев. […]

30 ноября/13 декабря.

Опять началась жизнь московская. Сидим дома, так как на улицах стреляют, раздевают. Кажется, вводится осадное положение, выходить из дому можно до девяти часов вечера. Вчера выпустили восемьсот уголовных. Ждем гостей. Ожидание паршивое. […]

Вчера мы за ужином угощали грушами. Ян был подавлен. Он говорил, что прошлую ночь три часа сидел на постели, охватив руками колени, и не мог заснуть.

— Что я за эти часы передумал. И какое у меня презрение ко всему!.. […]

2/15 декабря.

Пошли все гулять. День туманный. На Дерибасовской много народу. Около кафэ Робина стоят добровольцы. Мы вступили во французскую зону. Дошли до Ришельевской лестницы. На Николаевском бульваре грязно, толпится народ. По дороге встретили Катаева.

На бульваре баррикады, добровольцы, легионеры. Ян чувствует к ним нежность, как будто они — часть России. […]

4/17 декабря.

Сегодня десант в десять тысяч человек. Об этом мы знали еще вчера вечером.