— Жалко отпускать вас с заставы.

— Ну и не отпускайте! — чистосердечно воскликнул Ярцев.

Начальник отряда улыбнулся.

— Ладно,— сказал он, подумав.— Еще годок поработайте на заставе, а там обязательно — в штаб.

Прошел год, но перевели не Ярцева, а начальника отряда.

Вскоре на инспекторской застава вновь получила отличную оценку.

Поверяющий, генерал — начальник штаба округа,— сказал:

—Собирайтесь, товарищ Ярцев, в округ. Совсем...

И уехал.

Но в округ Ярцев не попал. Генерал вдруг изменил свое решение:

— Пусть-ка он еще покомандует заставой! — И бросил Ярцева на оперативно важное направление, в Реги-равон.

На заставе было неблагополучно.

— Скорей наводите порядок! — напутствовал генерал.— А мы тем временем подберем должность в округе.

Ярцев с жаром принялся за дело, и уже следующей осенью подразделение стало одним из лучших.

Тут бы генералу самое время выполнить обещание, но он собрался в отставку. А Ярцев даже обрадовался: не хотелось расставаться с заставой, с людьми, которых успел полюбить.

Шло время.

В прошлом году командование отрядом принял полковник Заозерный. Узнав, что Ярцев «засиделся» на заставе, он позвонил в округ:

— Надо выдвигать человека!

Начальник войск округа согласился:

— Правильно.

И через неделю позвонил сам:

— Заберем Ярцева в соседний отряд. С повышением.

Однако полковник не захотел отпускать Ярцева:

— Сами что-нибудь придумаем, товарищ генерал.

Начальник войск усмехнулся.

— Ну, придумывайте! — Он знал, как трудно расставаться с хорошим офицером.

Затем как-то освободилась должность в отделении службы, и Заозерный тут же связался с генералом:

— Я насчет Ярцева...

— Поздно,— с сожалением ответил генерал. Оказывается, Москва уже прислала другого офицера, из Забайкалья.

Конечно, Ярцев мог подождать (по правде говоря, ему и теперь жалко было расставаться с заставой), но почему все только обещают ему и ничего не делают?!.

Так стала расти обида. А тут вдруг еще это письмо от друга...

Сразу капитан Ярцев почувствовал себя разбитым, и напряжение последних дней обрушилось на него страшной усталостью. Хотелось лечь и выспаться, и ни о чем не думать. Лечь и приказать не трогать, не будить его до завтра... До послезавтра!..

— Товарищ капитан!

— Слушаю.

Старшина Пологалов принес накладные и надо было проверить их, подписать.

Едва за старшиной захлопнулась дверь, как вошли командиры отделений. Ярцев просмотрел их конспекты.

Потом приехал оружейный мастер, и начальник заставы показывал ему боевую технику. Потом беседовал с пограничниками. Потом инструктировал наряды...

А когда опустилось солнце, устало повел плечами.

«Не плохо бы сейчас на курорт!» — подумал он, вспоминая своего заместителя.

В ЧИСТЫХ ВОДАХ

Электричка осторожно подкатила к перрону.

Лейтенант Пулатов пропустил вперед Горского. Капитан сошел на платформу, одной рукой придерживая плащ, другой—шляпу. Он казался удрученным и молчал.

Пулатову тоже не хотелось разговаривать: слишком неожиданной была их встреча, и в голове не укладывалось, что вот есть человек, который мечтает о той же девушке, что и он.

Пулатов был знаком с ней третью неделю, с того самого дня, как убедился, что телевидение— величайшее изобретение человеческого гения. На экране возник лесопитомник. Пулатов узнал, что здесь, оказывается, находится одно из редчайших растений мира—гинкго. Его называют «живым ископаемым», потому что оно известно еще с палеозойской эры. Гинкго относится к хвойным растениям, хотя у него широкие клиновидные листья. В естественном виде оно сохранилось только в горах Южного Китая.

Больше ничего о гинкго Пулатов не слышал: внимание его привлекла научная сотрудница питомника, миловидная девушка, с короткой прической, очень смущавшаяся перед объективом.

Корреспондент телевидения обратился к ней с каким-то вопросом и назвал Людмилой Андреевной.

Пулатов тут же запомнил это имя, а на следующий день, кое-как справившись с процедурами, помчался в Чистые воды.

Вот так же тогда накрапывал дождь, и по перрону гулял ветер. Готовился к отправлению скорый «Москва—Южногорск». Поблескивали цельнометаллические вагоны. На стеклах застыли крупные капли.

По перрону, прижав к коленям платье, уныло брела продавщица мороженого. Да вот она и сейчас идет навстречу. Увидела лейтенанта и улыбнулась. Третью неделю он покупал у нее мороженое и всегда был в отличном настроении.

Сегодня продавщица удивилась: лейтенант едва заметно кивнул ей. А она уже достала эскимо.

На полшага позади офицера шел молодой человек в плаще и шляпе. Он тоже кивнул девушке и тоже не взял мороженое.

Она вздохнула.

Лейтенант остановился, и человек в плаще тоже остановился. Мимо них медленно поплыл скорый.

Из тамбура спального вагона высунулась усатая физиономия:

— Эскимо-о!

Продавщица поймала деньги и вложила в ладонь отъезжающему две порции мороженного в блестящей обертке.

Поезд, словно решив, что больше задерживаться нечего, прибавил скорость. Усы исчезли, и девушка посмотрела в ту сторону, куда удалялся лейтенант. Но его уже не было. Не было и человека в плаще.

Продавщица поправила лоток с мороженым и побрела к платформе, куда прибывала очередная электричка...

Пулатов в нерешительности остановился на привокзальной площади. Горский тоже остановился. Оба молчали.

Дождь перестал.

Дугой высекая искры, по кругу медленно шел трамвай.

«Догоню! — решил лейтенант, но с места не двинулся.

Горский переминался с ноги на ногу. Видно, ему было неловко.

Пулатов с досадой подумал о Людмиле:

«Вот как можно ошибиться в человеке!»

...Тогда он нашел ее и, будто невзначай, спрятался от дождя именно в том павильоне, где была она. Потом они вместе ехали в город и он сел в тот же автобус тоже будто случайно. Она сошла у вокзала, и он сошел тоже. Он решил: будь что будет! — догнал ее, извинился и рассказал, как увидел в телевизоре. Она очень смутилась и, пробормотав что-то несвязное, постаралась от него избавиться. Но он все-таки проводил ее до дому.

Оказывается, она жила не в Чистых водах. Они довольно долго ехали в электричке, и все время она чувствовала себя стесненно.

А на завтра он пришел опять. И послезавтра. И так каждый день вот уже третью неделю...

Лейтенант недружелюбно посмотрел на Горского.

«А может быть она не дарила ему фотографию?»— мелькнула спасительная мысль.

Но он тут же вспомнил, что Люся отлично знает Лермонтова и, конечно, только она могла ответить Горскому лермонтовскими словами: «На крутой скале, где построен павильон, называемый Эоловой арфой...» Только она, потому что раньше много лет жила на Кавказе, где каждый считает Лермонтова своим поэтом и знает наизусть. Впрочем, какое это имело значение?..

Горский кивнул в сторону Желтых скал:

— И там, наверное (как вы думаете?), «мелькают пестрые шляпки любительниц уединения. А возле такой шляпки всегда можно заметить или военную фуражку,— Горский решил не ссориться и последние слова произнес мягко,— или круглую шляпу.»

— Безобразную круглую шляпу,— сердито поправил лейтенант.

— Почему безобразную?—Горский снял шляпу, повертел в руках.— По-моему, красивая шляпа.

— Безобразную!— упрямо повторил лейтенант.— Вы опять перефразировали Лермонтова. А Лермонтов сказал безобразную.— И не желая больше разговаривать, отвернулся.

— Стойте!—Горский взял его за рукав кителя.— Вы напрасно на меня сердитесь.

— Я не сержусь!— глядя исподлобья, ответил Пулатов.

Горский усмехнулся:

— Нет, сердитесь. И я вот что предлагаю. Давайте вместе поедем к ней и скажем...

— Никуда я не поеду,— отрезал лейтенант.— И вообще, дорогой товарищ, идите-ка вы своей дорогой... Ну, назначили вам свидание — идите на свидание!..