И вдруг произнес скороговоркой, точно обрадовался, что вспомнил:

— Страшно захотелось курить. Была махорка. С фронта предпочитаю махорку. В какой-то витрине оторвал кусочек газеты…

— Возможно, все так и было, — сказал Ярцев. — Но тем не менее прошу вас пройти с нами.

У дежурной по гостинице капитан узнал, что жена Ефремова на совещании в столице республики. Сегодня должна вернуться.

Хорошо живется на свете, когда есть верные друзья — Пахта и Хунук. Пахта — среднеазиатская овчарка с рыжей короткой шерстью. Хунук — неопределенной породы, с длинными лапами. Косматая морда смахивает на пуделя. Глаз выбит. Может быть, потому назвали его Хунук.[7]

Пахта и Хунук знают свое дело: хозяйским рыком сгоняют овец в укрытие, оберегают их.

Весело потрескивает кизяк. В котле жарится мясо, перемешанное с луком и морковью. Таир, молодой чабан, деревянной ложкой отодвинул крышку. Кряхтя, к котлу подошел старый Хол. На ладони у него хрустящая пресная лепешка — фатир.

Невидимый за барханами, плыл катер. Хол прислушался. Любит он тихую ночь, бледное пламя костра, яркие звезды. И еще крепкий нас.[8]

Костер медленно догорал. Так же медленно тянулась ночь.

Таир прилег и закрыл глаза. Старый Хол тоже начал дремать, время от времени покрикивая на Пахту и Хунука, когда они слишком громко лаяли.

Молодой чабан заснул, широко разбросав руки. Здесь, за барханами, почти нет комаров, и сны такие сладкие. А стариковский сон чуток. Хол слышал, как возвращался катер, потом прошел поезд. И опять шум винтов… Но в предрассветный час и ему захотелось спать. А тут вдруг словно с цепи сорвались Пахта и Хунук.

Старик разбудил помощника — ведь рядом граница.

Тревожно заблеяли овцы. Таир подошел к воротам, заглянул в кошару. Овцы метались: попробуй тут разберись, в чем дело?

Собаки уже охрипли от лая.

— Смотри! — вдруг окликнул старый Хол своего помощника.

Таир тоже увидел, как в небе разрывалась сигнальная ракета.

Старший сержант Боярун, лучший инструктор службы собак отряда, прорабатывал тот же след, что и Ковалдин. Его Дозор также вскоре вышел к железной дороге. Примерно через два километра от отметки 1-400, где рельсы делали очередной поворот, Дозор насторожился. Он сошел с полотна и нерешительно остановился возле едва различимого отпечатка следа, оставленного человеком, обутым в кауши.[9]

«Чабан, — подумал старший сержант. — Но почему не заметно, что прошла отара? И почему след ведет к барханам, если утром отара обычно направляется к реке?»

Он стал искать начало следа. Пересек рельсы, вернулся по шпалам назад — нигде ничего. Значит, это прошел нарушитель границы. Он, должно быть, надел кауши, чтобы сбить пограничников с толку, когда спрыгнул с поезда.

Складной линейкой Боярун измерил общую длину следа от заднего среза пятки до средней точки изгиба носка, затем определил ширину подметки. Измерения записал в небольшой блокнот и пошел по следу.

Отпечаток другого кауша обнаружил сразу же, через метр. Потом опять левый след и правый на таком же расстоянии друг от друга. Ясно: человек бежал. Отпечатки были нечеткие, а затем и вовсе пропали: уже занесло песком.

За одним из барханов сержант увидел кошару. Рядом, возле потухшего костра, сидел старый Хол.

Вскоре Бояруну стало известно, что на рассвете Пахта и Хунук подняли страшный лай, потом заволновалась отара. А когда чабаны увидели ракету, догадались: в кошаре — чужой. Таир побежал на заставу.

Хол же решил не выгонять овец из укрытия до прихода пограничников.

«Значит, нарушитель еще в кошаре», — подумал Боярун и быстро наметил план действий.

Застоявшаяся отара с веселым блеянием ринулась навстречу солнцу, толкаясь и застревая в распахнутых настежь воротах.

Когда овцы освободили кошару, старый Хол впустил туда Пахту и Хунука. Они с громким лаем влетели в кошару. В это же время на противоположной стене появился Боярун. Он увидел прижавшегося к стене человека с занесенным над головой ножом.

— Руки вверх!

Человек обернулся на голос, и собаки сбили его с ног.

Полковник Заозерный сидел за столом капитана Ярцева — спокойный и даже, казалось, равнодушный.

Рядом стоял начальник КПП, выполнявший роль переводчика. До этого полковник обращался к задержанному по-русски и по-английски, но тот не понимал.

Местное наречие оказалось ему знакомым, и он охотно заговорил, сразу сообщив, что фамилия его Мухаммедов. Абдулло Мухаммедов. Бедный человек. Как перешел границу — сам удивляется. Шел ночью в Фирюзевар, да, видно, заплутал. Просит отпустить домой: брат тяжело болен, единственный брат, и у него ребятишки.

— Ребятишки, говорите? — переспросил полковник.

Мансуров перевел.

— Ребятишки. Бедный человек. Отпустите, помочь надо, — запричитал Мухаммедов.

Он знал, что ничего компрометирующего у него пограничники не нашли. Нож в брезентовом чехле — так ведь у всех ножи!

Мухаммедов говорил быстро, не сбиваясь, словно повторяя хорошо заученный урок. Он часто произносил слова «бедный человек», будто хотел заставить пограничников поверить в это.

Пока Заозерный не пытался направить разговор в нужное русло. Он просто слушал. Нарушитель между тем продолжал развивать свою легенду. Он не думал, что это пограничная река. Потом пошли пески. А ведь пески — всюду пески. И вдруг железная дорога. Он удивился: неужели за те пять лет, что он не был у брата, среди песков проложили рельсы. И тут загудел паровоз. Он испугался и побежал. За барханами различил кошару. Обрадовался, что сейчас все выяснит у чабанов. Но сторожевые псы прижали его к дувалу, и, спасаясь от них, он очутился в кошаре. Бедному человеку всегда не везет.

— Значит, вы просите отправить вас к брату? — проговорил полковник.

Мансуров опять перевел, и задержанный усиленно закивал.

Он сидел перед полковником в помятых полотняных брюках и порванной на локтях рубахе. Подпоясывавший ее синий выцветший платок сейчас лежал на столе.

Брюки у Мухаммедова задрались. Полковник видел ступню с высоким подъемом. Еще раньше, как только ввели задержанного, он на глаз определил, что рост его примерно метр семьдесят сантиметров. Значит, пограничники правильно прочли след.

Мухаммедов медленно повернулся к окну. У него было смуглое лицо, покрытое каплями пота, хотя в этот ранний час еще не было жарко. Стараясь скрыть волнение, он ждал, какой еще зададут вопрос.

Из своей многолетней практики полковник знал, что от следующего вопроса будет зависеть многое. Нужно обязательно спросить не то, к чему приготовился задержанный, и он спросил, казалось, самое безобидное:

— У вас, Мухаммедов, большая семья?

— Холост, — тут же ответил тот на своем родном языке.

Расчет оказался правильным: нарушитель границы ответил, не дожидаясь переводчика. Полковник сделал вид, что не заметил его оплошности. Но сам Мухаммедов не смог этого скрыть.

— Куда вы дели шест? — продолжал наступать полковник.

— Шест? — оторопело переспросил Мухаммедов.

— Хотите, я расскажу, как вы перешли границу?

Задержанный вцепился в подлокотники кресла.

— Я ничего не знаю! — Он по-прежнему отвечал на родном языке.

— Шест был полым? — вдруг догадался начальник отряда.

— Я ничего не знаю!

— Подумайте хорошенько, — сказал полковник. — У вас еще есть время.

В этот ранний час на заставе, как всегда, было тихо. Но, против обыкновения, никто не спал. Одни пограничники устроились на завалинке перед казармой, другие, словно тени, бродили взад и вперед. Никто не взялся за кий, никто не хотел ехать с водовозкой. Даже Бегалин, для которого лишний раз окунуться в реку было величайшим наслаждением. И может быть, впервые за все время службы на границе он не думал о том, что скоро поднимется солнце, станет трудно дышать.