Иванов не мог не поехать на похороны. Сестра Валя, оставшаяся вдовой с тремя детьми, была единственным родным человеком в Москве. Иванов не был близок с покойным зятем: тот жил в постоянных командировках. Но его необычная смерть уязвила Иванова, и горечь от такого известия не проходила, становилась с каждым часом сильнее и резче. Иванов чувствовал приближение какой-то странной ясности и решимости, но от этого приближения обида за родную сестру и ее трех осиротевших девчонок не становилась слабее.

Никаких хлопот, никаких хождений за справками, разрешениями, никаких поездок за венками не потребовалось. Нужно было просто приехать к определенному часу в определенное место. Иванов взял такси, приехал на вокзал и, словно бы кому-то назло, без билета сел в отходящую электричку. Народу было почему-то битком. Вскоре пришлось уступать место и торчать в тамбуре, воняющем застарелой табачной гарью. Курильщики раздражали нарколога, пожалуй, не меньше, чем алкоголики, табачная вонь повсюду стояла в Москве. Достаточно было в час пик пройти от театра Ермоловой до Моссовета, чтобы голова закружилась от табачного дыма.

— Мальчики, может, перестанете курить? — не удержался Иванов и сделал попытку свести дело к юмору. — Как же будете с девчонками-то целоваться…

— Хо! — парни заржали. — Девчонки сами палят.

— Ну, я бы с такими не стал даже разговаривать.

— А мы и не разговариваем.

Иванов был не рад общению с новейшим поколением, он вышел из вагона с чувством возрастающей горечи.

Дорогу к кладбищу указали ему тотчас. Он не стал ждать автобуса и пошел пешком по тропе. Она бежала через овражек, заросший высокими цветами морковника, потом через поле озимой ржи. Хлеба стояли уже по пояс. У Иванова было еще время, и он не спешил. С удовольствием, давно не испытываемым, он миновал рожь, сориентировался на зеленую кладбищенскую стену дерев, над которой виднелись церковное пятиглавие и шпиль колокольни. Он свернул с тропы, прямо на обширный луг. Всполошенные его появлением чибисы вскоре затихли, перестали пищать и метаться, зато жаворонок по-весеннему заливался вверху. Он трепыхался, поднимаясь все выше и выше, но журчащий его голос все равно был яснее и громче урчания машин на ближней дороге.

Иванов огляделся. Москва, казалось, навсегда исчезла куда-то. Лишь ажурные опоры высоковольтных линий напоминали о размахе технической цивилизации. Невдалеке стояли навесы отгонного совхозного пастбища. На другой стороне луга виднелось какое-то строящееся сооружение. Любопытство, так не свойственное возрасту Иванова, заставило его приблизиться к этой непонятной махине.

— Что это вы строите? — спросил Иванов у парня в джинсах. Мощный загорелый торс строителя венчала черная, давно не стриженная голова. Эта голова не сразу повернулась в сторону Иванова:

— Как вам сказать…

— Так и скажите, как есть, — произнес Иванов. — Что такое? Ежели не секрет.

— Это наша атомная установка.

— Да?

— Честное слово.

— А что она будет делать, когда построите? — не унимался Иванов. Ему почему-то нравился этот парень.

— Кажется, тяжелую воду. Шеф, объясните товарищу. Необходимы подробности.

Из недр сооружения вылез и по легкой стремянке, по-флотски, то есть передом, спустился другой строитель, тоже в джинсах. Его окладистая каштаново-рыжеватая борода кое-где была серебряной от седин. Эта трехцветная масть и бросалась в глаза прежде всего. Бородач застыл на предпоследней ступени стремянки:

— Иванов? Саша?

Голос оказался сочным, по-мальчишески чистым и до смешного знакомым. Иванов недоуменно молчал, разглядывая. Наконец нарколога осенило:

— Медведев, что ли?

…От него в самом прямом смысле пахло потом. Мускулистые руки и впрямь напоминали что-то по-медвежьи лесное и основательное, кряжистая фигура была такой же подвижной.

— Ну, братец! — радовался Медведев. — Не ждал я такой встречи. Как ты тут очутился?

Иванов коротко рассказал, «как он тут очутился». Лицо Медведева сразу переменилось. Он сжал кулаки, раздвинул и словно хотел вдребезги расшибить их друг о друга, но в последний момент как бы опомнился, разжал пальцы, крепко и резко сцепил их и так же резко разъединил руки. Казалось, он рявкнет сейчас в бессильном отчаянии, но вместо этого сдержанно то ли крякнул, то ли кашлянул:

— Ну и что? Сейчас похороны?

Иванов кивнул. Медведев крикнул:

— Витя, там провод под напряжением! Смотри. И брось мне рубаху, пожалуйста. Я встретил старого друга…

Они пошли через ту же рожь, в сторону кладбища. Иванов был рад встрече, особенно взволновало его то, что Медведев назвал его «старым другом». Мог ли он, Иванов, назвать «старым другом» его, Медведева? Нет, пожалуй. Не мог и никогда не осмелился бы. Восхищение этим человеком и пусть маленькая, но разница в годах, смешанные с боязнью фамильярности, так и оставались нетронутыми все эти десять лет, пронесшиеся с такой быстротой. Иванов тотчас устыдился этой мысли о быстроте. Для Медведева годы эти прошли не так-то, наверное, и быстро. Иванов не стал спрашивать об этих годах. Он со стыдом вспомнил о том, что даже не знал, где Медведев отбывал шестилетний срок, не написал ему ни разу и даже не пытался узнать адрес. Угадывая покаянные мысли Иванова, Медведев похлопал его по спине:

— Старина, я прекрасно знаю, что такое Москва. А что случилось со Славкой? Я слышал, он стал инвалидом.

Иванов рассказал о дорожной аварии, после которой Зуев навсегда покинул военный флот.

— Никто не верит, что за рулем был не он, — закончил нарколог.

— Все равно, этого нужно было ожидать, — произнес Медведев. — Кстати, а как Наталья? Все еще бегает за каждым смазливым студентом?

— Не совсем…

Иванову не хотелось говорить про Наталью. Разговор обязательно привел бы к Бришу и через него к Любе и детям Медведева. Знал ли Медведев о замужестве Любы? Судя по всему — знал, а если и не знал, то Иванову лучше было помалкивать.

…Несколько служебных машин — «уазиков» с воинскими номерами — стояло у железных ворот. Группа людей — человек пятнадцать, в том числе сестра Валя с тремя племянницами, — вышла из автобуса. Иванов помахал, давая знать, что он здесь. Люди торопливо прошли в глубь кладбища. «А вы кто?» — грубо спросил один из них, когда Иванов и Медведев пошли следом.

Иванов прищурился. Захотелось ответить тем же вопросом, но он сдержался:

— Я шурин покойного. Вы, вероятно, знаете, что значит шурин. А это… это мой знакомый.

Иванов и сейчас постеснялся назвать Медведева другом.

— Пройдите, — человек с траурной красной повязкой с недовольным видом окинул их взглядом и отвернулся. Кто-то уже говорил над могилой. Иванов не успел и опомниться, как гроб, обитый красным, был опущен и земля посыпалась. Не прошло и десяти минут, как временный деревянный обелиск уже стоял на своем месте. Две девочки — одна из них была в школьной форме — положили на землю цветы. Сестра Валя, держа за руку третью, самую младшую, тоже положила цветы. Иванов легонько сжал ее за предплечье. Она не оглянулась, но Иванов видел, что глаза ее были сухими. Она спросила:

— Поедешь с нами? Или у тебя своя машина.

— Поеду на электричке.

Смутное, неосознанное раздражение помешало ему сказать о том, что он встретил Медведева. Валя махала кому-то, совсем обыденно.

Иванов отвернулся, сжимая зубы. «Что с нами? — думал нарколог. — Мы разучились даже плакать. Женщины и то разучились…»

Медведева рядом не было.

Растерянно и тихонько пошел Иванов от могилы своего зятя. Остановился. Ограды, кресты, могильные плиты, холмики — все это обросло крапивой и тем же морковником, но церковь была действующая. Кое-где плавал легкий пух одуванчиков. Иванов остановился, чтобы сообразить, где он и что должно быть дальше. На глаза попалась деревянная, крашенная зеленой краской оградка. Она ограничивала небольшое пространство со скамеечкой и невысокой бетонной стелой. На стеле был выдавлен маленький православный крестик, а под ним буквы, крашенные когда-то под золото. «Грузь Евгений Мартынович» — прочитал Иванов. Цифры, обозначавшие время рождения и смерти, разъединяла небольшая черточка вроде тире. «Неужели это и есть жизнь? — ужаснулся Иванов. — Это коротенькое тире между двумя датами. Непостижимо…»