— Что? — снова перепугался профессор. — Почему вы меня не пропускаете? Что вам надо?

— Чш! — парень приставил палец к губам. — Вы арестованы! Предъявите документы. Если вы настоящий профессор, мы не будем вас задерживать. А если поддельный… Справочку, справочку! Живо!

Только теперь бритый профессор начал понимать особенности рабочего юмора. «Все живые организмы имеют дырочку для клизмы», — пропел лимитчик. Он уже пробовал плясать чечетку. Бритый профессор глядел на него с восхищением и страхом.

Везде имелись свои лицедеи, уж так издавна повелось в столице, почему бы не быть им и в среде лимитчиков? Впрочем, в профессорской палате из этого нового московского сословия имелось всего двое. Сухощавый брюнет, сосед профессора по тумбочке, он же мастер одного из заводов, считал себя коренным москвичом. Он редко вступал в разговоры, читал да читал Юлиана Семенова. Даже ночью. Один он на сеансах гипнотерапии никогда не блевал: ведро его, подставляемое к изголовью топчана, всегда выносили сухим. Когда молодой чернобородый гипнотизер после долгих и вкрадчивых внушений переходил наконец на крик и начинал перескакивать от одного к другому, прыская из пульверизатора в рот и в нос этиловым спиртом, мастер только фыркал. Он спокойно садился на топчане и на ощупь искал ногами тапочки. Другие в это время изрыгали остатки больничного завтрака…

После сеансов гипнотерапии лимитчики, не теряя времени, восстанавливали потерянные калории за счет передач. «Боря? — удивлялся артист (может быть, он и был настоящий артист, хотя и работал такелажником). — Ты почему не блюешь? Это же неприлично в конце-то концов. Хоть бы разок нарочно рыгнул, уважил бы чернобородого мага».

Мастер Боря не отвечал. Тогда артист из лимитчиков забывал про домашние помидоры, вскакивал, быстро превращал синий застиранный халат в тогу, выставлял правую ногу вперед и принимал позу римского сенатора. В таком виде ему легче вещалось. Самые крамольные истины, от которых бритый профессор только ежился, ерзал и открякивался, низвергались тогда на слушателей. И даже худощавый брюнет Боря на минуту забывал свое детективно-шпионское чтиво. Но, накидав как бы мимоходом всего, новоявленный диссидент без всякого перехода заканчивал свою лекцию весьма неожиданно: «Скажите, какой смысл обедать и завтракать? Учтите, моему организму тоже нужны белки! Я публично отказываюсь блевать! Подумаешь, гипнозист. Да я его сам загипножу! Пусть не тратит напрасно свой первосортный спирт! Советские люди не допустят, чтобы зеленый змий попал в красную книгу!»

Профессора даже подбрасывало от возмущения. Казалось, он вот-вот побежит куда-то звонить: «Вот вы! Совсем еще молодые люди! По сравнению со мной, конечно! Почему вы-то оказались в больнице?» — «Потому, — отвечал второй лимитчик, носивший рыжие баки. — Потому, что мы идем к своей цели намного быстрее». — «Во-вторых, век космических скоростей, — подхватывал артист. — В-третьих, мы все делаем за двоих, и пьем и вкалываем. За себя и за того парня. А он, понимаешь, спиртом в нос… Да возьми хоть слона и того вытравит! Нет, я чихал на эти сеансы…» — «А сколько у вас заработок? — не унимался профессор. — Вот у вас лично? И что говорит жена, когда не приносите денег?» — «Моя жена старше вашей. Она говорит: я сама заработаю».

Профессору было бы лучше, если б он не начинал разговор о женах. Раз в неделю его навещала супруга, совсем молодая женщина, и артист, не упускал случая подшутить: то ее называл он дочкой, то его называл тятей. Она приходила обычно в то время, когда профессор смотрел в холле телевизор, и сразу у них возникала конфликтная ситуация. В конце встречи супруги начинали кричать друг на друга. «С чего бы это? — задумчиво говорил лимитчик с рыжими баками. — Ну им-то чего не хватает? Ладно, моя орет. А эта чего шипит? Как шина проколотая». Артист терпеливо объяснял, отчего злится профессорская жена: «Ты что, не видишь? Он как неопытный новобранец, все патроны расстрелял в молодости. Теперь остался без боеприпасов».

Однажды после того, как профессор посмотрел телевизор, лимитчики решили вылечить его от импотенции..

«Значит, так — дирижировал артист. — Сначала мы его загипнозим… Дальше, ты будешь внушать в левое ухо, а я в правое, так?»

Сухощавый брюнет Боря впервые обратил на них внимание и, отложив Юлиана Семенова, с любопытством слушал: «Усыпляем, после внушаем: вы здоровы, профессор! Как бык! Вам никогда и нигде не надо бояться! Бор-р-ря? Я вижу, ты тоже хочешь участвовать. Ну, втроем-то мы его так загипнозим! Он уснет, как цуцик, никакое сообщение ТАСС не разбудит. А то, понимаешь, моей зарплате завидует… Приготовились!»

Профессор, ничего не подозревая, вернулся из холла, прополоскал у крана искусственные челюсти и улегся в кровать. Артист подсел поближе и начал, не мигая, глядеть ему в глаза. «Что вы так на меня смотрите?» — удивился профессор. «Расслабились! — „гипнотизер“ начал водить ладонями над большой бритой профессорской головой. — Тело расслаблено! Дышите глубже! Хорошо. Вам очень спокойно. Не думайте. Вы ничего не должны думать, вам хорошо. Вы спите. Вы спите. Вы..» — «Да не будет он усыпляться! — не выдержал тот, что с рыжими баками. — Он же часа полтора днем дрыхнул! Так храпел, что дребезжали стекла в окне». Профессор и впрямь «усыпляться» не побежал, побежал жаловаться дежурной сестре…

Такие, либо подобные этому, случаи происходили каждодневно, но сегодня спор между профессором и лимитчиками разгорелся всерьез и без скидок. Артист доказывал: если жена зарабатывает больше мужа, мужу ничего, кроме пивной, и не остается. Жена, если сама не прикладывается, бежит в партком, тогда муж заводится еще больше.

Профессор возразил:

— Возьми и заработай больше жены! На то ты и мужчина.

— Мужчина? — неожиданно заговорил сухощавый брюнет, читавший Юлиана Семенова. — Да ведь у заработка есть потолок! Выше не прыгнешь.

— Вот именно, дорогой профессор, — артист говорил сегодня без всякой иронии. — Как только я сделаю больше, меня — бемс! И срезали. Да еще и нормы выработки пересмотрят.

— По науке, решающее слово за механизацией, — не сдавался профессор. — Нормы пересматриваются только в связи с ростом производительности труда…

— Да бросьте вы со своей наукой! — заговорили все сразу. — Наука…

— Политэкономия? Да? А хлеб по этой науке дешевле сена, это наука?

— А почему мы продаем сырье? Лес, нефть, газ? И руду тоже продаем. А оттуда-то что везем? Хлеб да синтетику на золото. Это наука?

— Да если хочешь знать, — заключил лимитчик с рыжими баками, — мы и в больнице-то из-за твоей политэкономии.

— Это еще почему? — удивился бритый профессор. — Ты пьешь, а виновата политэкономия? Ну вот скажи, почему ты пьешь?

— Потому что продают. А ты? — лимитчик перешел на «ты» еще прежде профессора. — Ежели я не буду пить, твою зарплату придется срезать.

Профессор опять побежал, вернее, пошел скорым шагом жаловаться.

— Александр Николаевич, — поймал он Иванова в коридоре. — Я еще раз прошу оградить меня от хулиганских действий! Они просто оскорбляют меня…

— Что вы хотите? — тихо и не очень любезно спросил торопившийся нарколог.

— Переведите меня в другую палату.

— Хорошо, мы учтем вашу просьбу.

— Вы понимаете, они все трое против меня. И не только против меня, они…

Иванов не успел дослушать профессора. В это время сестра сообщила, что внизу в вестибюле его спрашивает какой-то Медведев.

Иванов быстро спустился на первый этаж. Своим ключом открыл дверь в вестибюль. Медведев ждал у входа вместе с молодым человеком, находящимся в сомнамбулическом состоянии. Медведев сказал:

— Виктор, ты согласен поговорить с врачом? Это Александр Николаевич, мой давний знакомый. Помнишь, он приезжал к нам?

Виктор молча, равнодушно пожал плечами. У него был вид изнуренного человека, который силится что-то припомнить и никак не может.

На ключ закрывая за собой все двери, Иванов привел посетителей в свой кабинет.