(Махает шпагой.)
Володя. Ха-ха-ха! Право, ты забавен. Но моя шпага лучше и длиннее твоей, как же я стану драться? На моей стороне двойной перевес.
Феденька. Послушай, я подумаю, что ты трусишь, если будешь еще отговариваться.
Володя. Трушу! о, теперь я так же хочу драться, как и ты. Но не хочу, чтоб бой был неравный, поменяемся шпагами — и я готов.
Феденька. Если ты думаешь, что моя хуже, то я нарочно оставлю ее у себя.
Володя. Не забудь, что, кроме того, я сильнее тебя.
Феденька. А я ловче тебя и лучше фехтую. Ну, становись.
Володя. Погоди немного.
Быстро приближается к Феденьке, вырывает у него шпагу и бросает ему свою.
Феденька. Ах, боже мой! что ты делаешь!
Володя. Теперь мы можем драться.
Феденька. Отдай мне мою шпагу.
Володя. Я тебе говорю, возьми мою и кончим скорей; ну, защищайся!
Феденька. Я иначе не буду драться, как ровными шпагами. На софе много шпаг, пойдем и выберем ровные.
Володя. Хорошо.
Феденька. Поторопимся.
Идут к софе, выбирают ровные шпаги.
Вот теперь прекрасно; ну, не теряем времени.
Володя. С радостью.
Становятся в позицию; в ту минуту Видовский и Дальвиль входят.
Те же, Видовский и Дальвиль.
Феденька (в испуге). Боже!.. мой папенька!..
Видовский. Феденька и ты, милый Володя, хотите ли взять меня своим посредником?
Володя. Очень хорошо!
Дальвиль. А что скажет monsieur Theodore?
Феденька. Папенька, я ожидаю ваших приказаний.
Видовский. Итак, если вы меня делаете своим судьею, то я начинаю: Феденька виноват кругом, но я надеюсь, что он постарается исправить свои ошибки.
Феденька. Да, папенька, я чувствую, что виноват. Умоляю вас, научите меня, как просить прощения у Володи.
Видовский. Нет, я тебе ничего не скажу; помни только, что ты оскорбил того, кого прежде любил.
Феденька. Если он мне позволит, то я с радостью готов обнять его.
Володя (идет к нему). Поди сюда, милый Феденька.
Феденька.
Володя.
Феденька.
Володя.
Феденька.
Феденька и Володя (вместе).
(Обнимаются и целуются.)
Дальвиль. Вот славные дети!
Видовский. Теперь, Феденька, проси у меня прощенья. (Протягивает ему руку, Феденька целует ее.) Ты сегодня очень оскорбил меня и обещал исправиться. Прощаю тебе, всё забыто. Надеюсь, что этот случай заставит тебя быть скромнее и что с этого дня ты будешь стараться хорошо учиться и вести себя.
Феденька. Да, папенька, будьте уверены, что с сегодня я не сделаю ничего для вас неприятного. (Целует его руку.)
(Ласкается к Видовскому.)
Видовский. Ну хорошо, я на тебя надеюсь… Теперь, друзья, идите в залу, танцуйте, веселитесь хорошенько.
Феденька. Пойдем, Володя.
Володя. Пойдем, милый Феденька; и прошу сдержать слово, больше не ссориться.
Уходят.
Видовский и Дальвиль.
Видовский. Я горю нетерпением увидеть отца Володи и рассказать ему эту забавную историю.
Дальвиль. Но прежде заставьте Феденьку танцевать с Сонюшкой.
Видовский. Да, непременно! Пойдемте.
Утро в редакции*
Кабинет, опрятно и довольно роскошно убранный; по стенам развешано множество портретов писателей и артистов: на книжных шкафах бюсты Вольтера, Руссо, Пушкина, Крылова, Шиллера и Гете. У стены письменный стол, уставленный разными красивыми безделками, в систематическом порядке, и покрытый бумагами и книгами. Семячко, журналист, сидит у стола.
Семячко. Пропасть дела. Мало того что пиши, да пиши еще наскоро, на заказ, пиши под мерку наборщика: именно столько, сколько надо в нумер. А тут, глядишь, придется что-нибудь выбросить, и опять добавляй; и всё в меру и в строку. Чуть свет бесчеловечные наборщики пришлют тебе несколько форм корректуры… сиди, читай да думай о том, что написать к завтрашнему нумеру. А тут принесут газеты; смотришь, какой-нибудь благоприятель уж и позаботится поздравить тебя с добрым утром. Сердиться на него не стоит, а всё досадно. Чуть успокоишься, сядешь за перо, — звонят в колокольчик… И ворвется какой-нибудь посетитель; друг он, не друг, а так, посетитель. Потом другой, третий… толкуй с ними… Очень приятно!..