1 Ср. грамоты, рассылавшиеся из Троице-Сергиева монастыря Авраамием Палицыным и Дионисием Зобниновским (ААЭ. Т. 2. С. 341-343).2 Казанская история. С. 76.3 Там же.4 Ефрем Сирин, авва Дорофей. Поучения. Л. 302-302об.5 Соборник из 71 слова. Л. 133. Ср.: Пс. 78: 2-3.6 Кузнецов Б.В. События Смуты в массовых представлениях современников. С. 8-9.

Завершение Смуты в "Истории"

«История, како грех ради наших...» в авторской композиции продолжается подробным Сказанием об осаде Троицкого монастыря. Анализ этого произведения увел бы нас несколько в сторону от темы работы, поэтому обратимся к последним главам «Истории», посвященным концу «смущения».Рассказ о завершении Смуты (неудача посольства, создание двух ополчений, освобождение Москвы и избрание Романова) обладает одной интересной особенностью: активным персонажем этой истории становится сам Троицкий келарь, «старец Аврамий». Повествуя от третьего лица (но закончив сочинение указанием его автора), Палицын представляет себя организатором и вдохновителем всех ключевых событий, положивших конец «смущению». Не упоминая о своем участии в посольстве, «старец Аврамий» «переносится» в Лавру из Москвы и начинает рассылать по городам грамоты, объединившие людей в ополчения; впоследствии он понуждает медлящего Пожарского двинуться из Ярославля на столицу, затем уговаривает казаков не уходить и продолжать бой, в результате чего Москва оказывается освобождена. Наконец, костромское посольство, призванное умолить Михаила Федоровича взойти на престол, стало успешным благодаря речам архиепископа и «келаря Аврамия», убедившим инокиню Марфу благословить сына на царство (Сказание, 221-225, 235). Примечательно, что в описании взятия Китай-города 22 октября подчеркивается, что произошло оно «на память иже во святых отца нашего Аверкиа, епископа Иерапольскаго по словеси святаго Сергия чюдотворца» (Аверкий - мирское имя Палицына до пострига; 22 октября празднуется память многих святых первых веков христианства. См.: Сказание, 228)1. Келарь, очевидно, стремился войти в историю не только как автор сочинения о Смуте, но и как один из активнейших персонажей героической эпохи.Конец Смуты знаменуется в «Истории», как и в иных публицистических сочинениях первой четверти XVII в., избранием на престол Романова, причем призыв к спасительному покаянию, завершивший «Историю, како грех ради наших...», обретает прямое продолжение в заключительных главах памятника. Палицын рассказывает, что участники Земского собора постились три дня, а избранию Михаила предшествовало долгожданное всенародное покаяние: в 1613 г. совершилось то, что единственно способно было остановить череду бедствий и вернуть милость Господа людям. Вслед за покаянием стране был послан истинный государь: «благой совет» людей об избрании Романова воплощен в жизнь Богом («...но и сие всем известно бысть, яко не от человек, но воистинну от Бога избран великий сей царь и государь»); в результате всем бедам приходит «утешение» (Сказание, 231, 237). После такого события «смута», важнейшая составляющая которой - казни, посылаемые свыше нераскаявшимся грешникам, становится невозможной: прегрешения общества искупаются, и Господь вновь покровительствует народу. Истинная власть возвращается в государство: «...и седе Богом дарованный благоверный и благородный, прежде рождениа его от Бога избранный и из чрева матерняя помазанный великий государь царь и великий князь Михаил Федоровичь всея великиа Росиа самодержец на своем на царьском столе Московского государьства, восприим скипетр Росийскиа державы многых государьств» (Сказание, 238). Книжник специально молит читателей «не зазреть» словам об избранничестве Михаила прежде рождения, так как речь идет об избрании от Бога. Рассказы о знаках, указавших на будущее ребенка в то время, когда он находился в утробе матери или пребывал в малолетстве, хорошо известны в агиографии. Палицын не пишет о подобных знамениях, однако видит доказательство своей идеи в опалах, наложенных Годуновым на Шуйских и Романовых: волхвы предсказали нечестивому царю будущее, предопределенное Всевышним (идея будет развита в сочинениях второй половины XVII в.2).

1 Роль Троицкого монастыря и активное участие Палицына в завершающих событиях Смуты и первых лет правления Романова подчеркивается во многих документах эпохи. В чин венчания Михаила был включен молебен Живоначальной Троице и преподобному Сергию (см.: СГГД. Т. 3. М., 1822. С. 72).2 См.: Ульяновский В.И. Смутное время. С. 128.

Подведем итоги

«История» Палицына - памятник, объединивший массу актуальных идей Смутного времени. Начало Смуты связывается здесь с восшествием на престол пораженного гордыней Годунова, причем объяснения автора, касающиеся Бориса, весьма характерны для книжности эпохи. После того как Господь пресек жизнь грешного царя, люди целовали крест расстриге, попущенному на страну в наказание, в результате чего богохранимое царство оказалось близко к конечному осквернению. Палицын недаром называет смерть Лжедмитрия великим чудом: посланная Отрепьеву «злая смерть» - милость Господа, давшего людям еще одну возможность покаяться. Здесь логика объяснений книжника раскрывается особенно ярко: «Мы же вся Росиа, смотрении Божиа и строительства его не сматряюще к себе и не разсуждающе, от каковых зол избави нас Господь» (Сказание, 115). «Смотрение» и «строительство» - благой Божий промысел, включающий в себя и посылаемые христианам казни; «злая смерть» Лжедмитрия - часть Божьего устроения, которое не заметило общество. Господь попустил самозванца и пресек его жизнь, назидая людей, однако реакция их была настолько неверна («безумство и гордость вместо благодарениа праведномстителю предложися за се»), что казни (описание которых включает эсхатологические топосы) распространились по всей России. Завершение Смуты Палицын связал с истинным избранием (Михаила Романова), возвратившим России благодать, что, в свою очередь, традиционно для документов, созданных после 1613 г.Насколько уникальны либо типичны описания книжника, какое место занимает «История» среди источников начала XVII в. и какую роль играют в ней мифологемы, полнее раскрывающиеся у иных авторов, - понять будет возможно, лишь изучив, какую картину Смуты представляли читателям современники келаря.

Глава 4. Природа власти и "Домостроительство" ("Временник" Ивана Тимофеева)

Незадолго до этой войны случились странные явления: видны были по ночам огненные столпы на небе, которые, сталкиваясь друг с другом, представляли сражения воинов; они светили подобно месяцу. Иногда восходили две и три луны, два и три солнца вместе; страшные бури низвергали городские ворота и колокольни; женщины и животные производили на свет множество уродов; рыбы исчезали в воде, птицы в воздухе, дичь в лесах; мясо же, употребляемое в пищу, не имело вкуса, сколько его ни приправляли; волки и псы пожирали друг друга...Конрад Буссов. Московская хроника

«Временник» - крайне интересный памятник Смуты: описания дьяка Ивана Тимофеева символичны и весьма необычно включают ряд важных мифологем древнерусской книжности. Оригинальное сочинение заслуживает самого пристального внимания.

Иван Грозный: проблема осуждения царя

По утверждению И. Тимофеева, корни Смуты восходят ко временам правления Ивана Грозного: «Нынешнея всея земля розгласие яко прообразуя оттуду до зде» (Временник, 12). «Временник» начинается с описания царствования Ивана IV, и уже этот рассказ оказывается непрост для понимания.В литературе, посвященной источнику, хорошо известен «парадокс», привлекавший внимание как русских, так и зарубежных исследователей. «Характеризуя Грозного, Тимофеев явно впадает в противоречие с самим собою», - писала, в частности, О.А. Державина1. Речь идет о достаточно полярных высказываниях книжника об отце «благого государя» Федора.В начале «Временника» Тимофеев утверждает идеи, получившие окончательное оформление в царствование Ивана IV: «превысочайший и преславнейший» из всех бывших правителей государь Иван Васильевич, восславляемый из конца в конец небес, происходил от царского корня, неискоренимого вовеки и восходящего через Рюрика к обладателю вселенной императору Августу. Представления о богоизбранности рода особенно важны в этих рассуждениях: «благочестивых благочестивнейши, законно же и святолепно сынови от отец доднесь происхождаху» (Временник, 11). Иван IV «причтется» прежним царям не только по родству, но и по благочестию, утверждает автор «Временника». Впоследствии в тексте будет упомянуто о благоверии государя (Временник, 16). Тем не менее именно правление «преславнейшего и благоверного» царя стало прологом грядущих бедствий.Закончив рассказ о высоком роде Рюриковичей, Тимофеев отмечает, что сам Иван был «к ярости удобь подвижен», и вслед за этим обращается к описанию опричнины. По словам автора «Временника», возникла она в результате «ярости» государя, который возненавидел собственные города и разделил страну надвое, чем разжег на себя Божий гнев. Сотворив такое в собственной земле, «на ню руку не благословя наложи», Грозный привел все государство к беде, «даже оно и доныне неутверженым от грех колеблемо» (Временник, 12). Описания опричников весьма интересны: царь положил на них «тьмообразные знамения», одев воинов с головы до ног в черное и повелев иметь черных коней - «по всему воя своя яко бесоподобны слуги сотвори»; по образу опричников можно судить об их сущности (Временник, 12-13). Опричнина - богопротивное дело и основа будущих бед.Дальнейшие порицания относятся к новгородскому походу Грозного (1569/70 г.) - погром, в результате которого город утонул в крови, описан красочно, происходившее уподоблено 78-му и 79-му псалмам, в которых идет речь о разрушении Иерусалима язычниками, к Господу возносятся молитвы покарать неверных, проливших кровь, как воду. Цитаты из 78-го псалма, содержащего пророчество о гибели Иерусалима, использовались в древнерусской книжности2; в описании Тимофеева аналогичная кара обрушилась на резиденцию Грозного: разгром Новгорода повлек за собой нашествие татар на Москву (Временник, 14).Очевидно, что книжник ярко порицает царя Ивана и описывает греховность его дел. Однако далее автор «Временника» рассказывает несколько иное: после смерти Грозного бояре и знатные люди начали творить «волю свою» и вскоре погибли, прельщенные Борисом: как подлинный православный государь Иван не допускал греховного своеволия в подданных, спасая их от греха гордыни (Временник, 16). Сразу вслед за этим Тимофеев рассуждает о том, что не его «худости» дело говорить плохо о православном царе не только из-за «величества» сана, но и из-за благочестия правителя, крепкого в православии, начитанного творений Отцов Церкви; не подобает подданным злословить на царей, «лепотнее бо есть царьско безобразие жития молчанием покрытии, якоже ризою» (Временник, 17). Утверждение повторяется в тексте несколько раз (Временник, 23, 33).Приведенные описания, казалось бы, создают внутреннее противоречие: упомянув о ризе, которой необходимо покрывать дурные дела государей, автор «Временника» постоянно поднимает ее покров. В главе об Иване Ивановиче Тимофеев пишет, что наследник был женат трижды, но не из-за смерти супруг, а в результате гнева правителя, насильно постригшего жен сына в монахини; сам царевич умер с муками, избитый отцом за то, что хотел удержать его от «некоего неподобства» (Временник, 19). Убив своего двоюродного брата Владимира Андреевича вместе с женой и сыном, Грозный, «яко лов некий уловив сладок, вкупе со убийцы воскликну, гласу на воздух вознесше», а затем мученическою смертью умертвил рабов брата и отдал на поругание девушек-служанок; оставшуюся в живых дочь Владимира царь выдал замуж за худородного короля: ей пришлось жить среди еретиков до тех пор, пока Федор Иванович не возвратил неповинную девушку «от тамо сущаго нечестия... во свет сего благочестия» (Временник, 23-24). К приближенному Богдану Вельскому царь пылал нечестивой страстью (Временник, 46).Все подобные рассказы, казалось бы, мало соответствуют утверждениям Тимофеева о необходимости скрывать грехи государей. Обратим внимание на слова о грядущем воздаянии: кровь погубленных царем родственников «до века яко Авеля вопиет на Каина» (Временник, 23). «До века» означает до конца времен и до Страшного суда, когда дела каждого, а среди прочих и царя Ивана, будут судимы Господом - именно тогда, по утверждению Тимофеева, станет известно точное число убитых Грозным в Новгороде (Временник, 13). Книжник подчеркивает мысль о том, что злодеяния правителя будут обличены на Страшном суде, но приэтом не порицает его напрямую и не называет грешником3. Неоднозначность образов, созданных писателями Смуты, отмечал Д.С. Лихачев: «психологизм» новой литературы определялся, по мнению исследователя, зарождением нового отношения к личности и повышением интереса к человеческому характеру в начале XVII в. Описания Ивана Грозного, Бориса Годунова и других персонажей как будто «сотканы из противоположных качеств»; подобный прием отражает новое для древнерусской книжности представление о том, что никто из людей не безгрешен4. Замечания эти, безусловно, справедливы, но зачастую данный феномен относится лишь к форме, не раскрывая суть сказанного авторами. «Противоречивые» описания чаще всего не остаются простым набором контрастных характеристик, а подчиняются внутренней логике рассказа5. Общий для публицистов начала XVII в. интерес к обнаружению положительных и отрицательных черт человеческой личности в определенной степени затрудняет понимание логики источника, однако подобное затруднение является своеобразным сигналом для реконструкции системы представлений, заключенной в тексте. На этом пути канадская исследовательница М. Свобода предложила особое разрешение «противоречия» «Временника».В центре внимания Тимофеева, по словам Свободы, оказывается богопоставленность не царской власти как таковой (она не вызывает сомнения у книжника), а богопоставленность отдельных государей6. Рассматривая понятия, несколько раз встречающиеся в памятнике, автор статьи пишет, что дьяк разделяет всех царей на «сущих», «первосущих» и «не сущих», причем в основе подобного разделения лежит не легитимность, а моральные качества правителя. «Сущий» царь - «получивший власть в соответствии с традиционными законами престолонаследия», «первосущим» считается государь, не только обладающий законным правом на престол, но и соблюдающий определенные этические нормы; наконец, правитель, который ведет себя неверно, может превратиться из «первосущего» в «не сущего». Последнее, по мнению М. Свободы, произошло с Иваном Грозным: будучи «сущим» по рождению и «первосущим» по жизни, в результате моральных изъянов и недостойных действий царь стал «не сущим»7. Такое предположение разрешает «парадокс» «Временника»: слова Тимофеева о том, что порицать государей недопустимо, относятся только к «первосущим» царям; книжник осуждает Грозного уже как «не сущего»8.Несмотря на кажущуюся логичность, предложенная модель остается искусственной: привлекая отдельные понятия и наделяя их значениями, которые не постулировал сам автор, М. Свобода создала интерпретацию, заметно отдаляющуюся от контекста «Временника». Системы разделения царей на «сущих», «не сущих» и «первосущих» у Тимофеева нет. «Не сущими» царями, что вполне естественно, называются здесь люди, которых дьяк не считал подлинными государями, достойными высочайшего царского чина (правители 1598-1613 гг.). Под «первосущими» подразумеваются государи-Калитичи, правившие страной вплоть до прерывания рода в 1598 г. («о царюющих убо нами вправду первосущих царех, - а не иже по них богопустнех на то именех онех...». Временник, 33). В рамках предложенной М. Свободой модели решать вопрос о том, является ли царь «первосущим», «сущим» или «не сущим» и как осуществляются переходы между этими состояниями, приходится самому исследователю, прямые же утверждения книжника нередко игнорируются9. Так, предположение о том, что Иван IV в описаниях Тимофеева «предтеча антихриста», основано на «демоническом» описании опричнины и на том факте, что действия Грозного подготовили приход в страну антихриста-Лжедмитрия10. Оба наблюдения справедливы, однако приписывать собственную (весьма яркую) оценку ситуации средневековому автору вряд ли правомерно. Ключевая идея, призванная разрешить «парадокс» - о том, что в результате неправильного поведения и отрицательных черт характера Грозный превратился из «первосущего» в «не сущего» и утратил наследственное право на престол11, - абсолютно необоснованна. Автор «Временника» не говорил ни о чем подобном. Между правителем, падшим во грех, и человеком, не имеющим прав на трон московских государей, принципиальная разница; Грозный, безусловно, оставался для Тимофеева истинным царем, о чем свидетельствуют многие утверждения книжника. Как верно заметил по этому поводу Б.А. Успенский, «не поведение, но предназначение определяет истинного царя; поэтому царь может быть тираном (как, например, Иван Грозный), но это ни в коей мере не говорит о том, что он не на своем месте. Итак, различаются цари по Божьему промыслу и цари по собственной воле... Поэтому Лжедмитрий, в отличие от Ивана Грозного, с точки зрения Ивана Тимофеева, не является царем (хотя он и был законно поставлен на царство), он - "самоцарь"»12.Ключевые объяснения, определившие рассказ Тимофеева об Иване Грозном, требуют раскрытия: природа «противоречий» в начале «Временника» ясна не до конца.