1 Хронограф 1617 г. (БЛДР. Т. 14. С. 560).2 Новый летописец // ПСРЛ. Т. 14. Ч. 1. С. 50.3 Там же. С. 128-129.4 Вельский летописец // ПСРЛ. Т. 34. С 239,244,262; Мазуринский летописец // ПСРЛ. Т. 31. С 149, 156.5 Пискаревский летописец // ПСРЛ. Т. 34. С. 194.6 Там же. С. 196.7 Там же. С. 197-201,205.8 Там же. С 207.9 Там же. С. 211, 219.10 Московский летописец // ПСРЛ. Т. 34. С. 221-222.11 Несмотря на то, что во многих официальных документах, созданных при Михаиле Романове, избрание Годунова и правление Шуйского представлялись как вполне законные акты.12 В XX в. начало и конец Смуты, как и природу самого феномена, традиционно определяли через социально-политические отношения (ср.: «Хорошо известно, что Смута началась с восстания жителей южных окраин против центральных властей в Москве»: Флоря Б.Н. Русское общество в Смутное время / Исторические записки. Вып. 6. М., 2003. С. 34). Оценка распространялась при этом и на современников событий. По мнению Д. В. Лисейцева, Смута в представлениях людей XVII в. продолжалась до 1619 г.; мысль о прекращении Смуты в 1613 г., утверждавшуюся не только в книжности и летописях, но и, в частности, Посольским приказом, исследователь считает официальной концепцией, «далекой от реального положения вещей». В качестве доказательства выдвигаются следующие факты: 1) кризис в стране продолжался вплоть до 1618 г., 2) многие памятники говорят об этом времени как о «шатком и беспутном», 3) материалы «Слова и дела» фиксируют неуважительное отношение к Михаилу Романову, 4) большинство сказаний о Смуте заканчиваются не 1613, а 1619 г. (Лисейцев Д.В. Еще раз о происхождении... С. 5-7; Он же. Смутное время... С. 322-323). Выводы представляются, однако, весьма спорными: отождествлять Смуту с беспорядками, «шаткостью и беспутством» можно, лишь оценивая это явление; представления современников о природе бедствий связывают Смуту с грехами общества и казнями, не прекращавшимися со времени правления Годунова до избрания Романова, которое возвратило Божью милость людям. Материалы «Слова и дела» отражают совершенно особое восприятие царей новой династии, сложившееся во многом в результате Смуты, но не свидетельствующее о ее продолжении до 1619 г. в сознании современников (в документах «Слова и дела» не обнаруживается никакой привязки к этой дате). Наконец, памятники начала XVII в. могут говорить как о событиях самой Смуты, так и предшествующих и последующих событиях. Предположение Д.В. Лисейцева о том, что символическими началом и концом Смуты становятся явления комет в 1604 и 1619 гг. (первое свидетельствовало о бедах, грядущих на Русь, второе - о бедах, знаменуемых уже не русским, а полякам), также не представляется убедительным (см.: Он же. Еще раз о происхождении... С. 5-7). Рассказы о явлении комет взяты из разных источников, причем в каждом из них не говорится о другом знамении - связь выстроена исследователем, но не авторами XVII в. (явление кометы при Борисе знаменовало грядущие беды, подобно массе иных описанных знамений, а аналогичное явление в 1619 г. в свою очередь знаменовало поражение вторгшихся в страну врагов). Оба сообщения не связаны с хронологическими границами Смуты. Оценки иностранцев и другие данные, внеположные объяснениям русских авторов, тем более не раскрывают их представления о Смуте и времени ее завершения (см.: Он же. Смутное время... С. 324-325). В то же время предположения о «реальных представлениях» людей, не оставивших после себя записей, вынужденно носят гипотетический характер и легко оспариваются.

«Всемирный дом» и природа Смуты

«Временник» завершается двумя притчами о вдовстве Московского государства1, которые особым образом раскрывают представления Тимофеева о природе всей Смуты. Дьяк утверждает, что во времена царствования Бориса в государстве случилось великое «пременение чинов» по доносам: «им же начата изменения чином от первых до в последних... еже худородныя на благородных возводя он степени, кроме меры и времене» (Временник, 75). О том же пишет и Палицын: обретя престол, Борис стремился утвердить на нем «свое семя»; «рабом же на господий отлико попусти клеветати, яко ни зрети не смеющее на холопей своих; и многим рабом имениа господьскаа отдаа, и великие дары доводцом от него бываху. С великим же опасением друг с другом глаголаше и брат з братом и отец с сыном» (Сказание, 104). Описания книжников сходятся в еще одном важном эпизоде. По словам Тимофеева, покупая молчание людей, правитель раздавал многим не только высокие чины, но также золото и серебро из казны, причем настолько щедро, что люди «самим в себе смеющемся, глаголаху, яко не вемы, чесо ради такого многое дарование туне прияхом»; ради этого Годунов истощал царские ризницы (Временник, 42). В описании Палицына Борис также покупал молчание и «вводил в кротость» людей за счет царских палат: после московского пожара правитель раздал пострадавшим деньги - «комуждо и не по достоиньству, но вдвое и втрое повеле давати погоревшим на домовное строение от царскиа казны. Боляром же и инеем от царскиа полаты сущим повеле бесчисленно имати, не токмо на домовное строение, но и на ино что кто хощет» (Сказание, 103).Проблема, о которой упоминают многие источники Смуты, имеет глубокие корни; во «Временнике» Тимофеева природа таких описаний раскрывается достаточно хорошо.«Пременение чинов» началось со времени правления Ивана IV: именно он впервые несвойственно возвысил раба - Симеона Бекбулатовича, посадив его на царство вместо себя, «играя» таким образом «Божьими людьми» (Временник, 12). Как справедливо отметил по этому поводу Д. Роуланд, «these words by Timofeev imply that Ivan violated a divine trust. The people he was "playing" with were not his but God's»2. Если в описании Палицына действия Бориса привели ко всеобщему страху и недоверию, когда люди боялись друг друга, то по словам Тимофеева подобное совершил Грозный: опричнина рассекла страну на две части, что прообразовало будущие события.В конце «Временника» Тимофеев утверждает, что всеобщее разделение, когда «мы друг друзе любовным союзом растояхомся», ведет к ослаблению государства и укреплению врагов - лишь богоугодное единение людей способно защитить страну от бед и остановить Смуту. Речь идет не о военном и политическом объединении: люди утратили «любовный союз», без которого не обрести прощение свыше. Последствия подобного разделения будут страшны, «не уже к тому живем, но о всекупно погибели земных пред Богом в будущем безответни обрящемся ответницы» (Временник, 163). Иван Грозный разделил страну «яко секирою» и, как заключает книжник, «сим смятелюди вся»: раскол, сотворенный царем, вызвал гнев Господа и вся земля начала «колебаться». Смута была отсрочена правлением благого Федора, однако уже при нем «рабы», не скорбя о почившем Иване, «с гордостью в лепоту ся облекоша» и «волю свою творити нача», вскоре подпав под власть Годунова и окончательно погибнув (Временник, 12, 16).Тимофеев осуждает не только всеобщее разделение: важнейшим злом оказывается «пременение чинов». Процесс, начало которого обнаруживается уже во время правления Ивана IV, стал подлинным бедствием. В описании книжника Грозный не только разделил страну опричниной, но и убил и изгнал многих вельмож, а вместо них с любовью принял приезжих иностранцев - врагов, которым нельзя верить «во веки». Это - первый факт «пременения мест», когда недостойные люди, подобно злым слугам из притчи, заняли неподобающее им место, в дальнейшем такое «пременение» расцвело при Борисе Годунове. Сама коронация боярина знаменовала путь ко всеобщему «пременению» - вельможа «наскакал» на царство через подобство, во главе государства стал человек, возвеличившийся не по естеству. Это, в свою очередь, открыло дверь многим иным (Временник, 75). Еще до избрания, при Федоре, Годунов одаривал и возвышал людей выше всякой меры, также не «по естеству», покупая их молчание; подобное возвышение привело к губительным последствиям: вместо дьяков, власть которым дана «по избранию благоволения», правитель поставил иных - «не сущих» (Временник, 75). Все новые и новые «хужайшие» люди занимали не свойственные им чины. «Не сущий» царь во главе страны изменил всю иерархическую систему власти, подменив «сущих» «не сущими» на всех ступенях - от первых до последних.Разрушение системы привело к умножению греха: отбросив страх перед царем и Богом, «не сущие» начальники начали разорять имения господ. Государство уподобляется в это время стаду, ведомому слепым пастырем, - всех овец расхитили волки (Временник, 76). Важно, что такое бедствие прямо связывается Тимофеевым с забвением страха Божьего: Христос - «добрый пастырь», истинная власть имеет Божественную природу и основывается на спасительном страхе, прообразующем страх перед Господом. Боярин, самовольно «наскакавший» на царство, и люди, занимающие не свойственные им чины, извратили всю систему, превратив спасительную власть во власть мучительскую.Обратим внимание на одно из самых примечательных утверждений «Временника», непосредственно связанное с «пременением чинов» в России. Факт может выглядеть достаточно неожиданным, однако дьяк задумывается над возможной оскверненностью церковной иерархии. Основанием для сомнения служат события 1589 г. При Федоре русский митрополит стал патриархом, архиепископы - митрополитами. Если это не Божий промысел, но новое измышление Годунова, то не только светская, но и духовная власть оказалась вовлечена в губительный процесс. Рассуждения Тимофеева, несмотря иа традиционно «смиренную» форму, весьма смелы: «О сих святостных си вышених не смею к прочим гордостным дел Борисовых словесы преложити, да не прогневаю Бога, зане во дни доброчестиваго царя сия содеяшася. Ныне, не престая, о сем блазнит мя, яко тогожде гордолюбца и при оного державе пестунство действова, понеже устроение се бысть начала гордыни его» (Временник, 77-78). Необходимо испытать «аще таковое от Бога»: если «пременение» церковных чинов также гордынное дело царя, то губительный процесс всеобъемлющ.Феномен «пременения чинов», описываемый Тимофеевым, раскрывается через реконструкцию конвенциональных связей источников эпохи. Дьяк говорит о нарушении важнейшего принципа средневекового государства - системы домостроительства. Идея строительства, пронизывающего всю страну - от престола до простой крестьянской семьи, находит яркое выражение в популярном памятнике XVI в. - «Домострое». В историографии отмечалась близость некоторых идей Тимофеева идеям, высказанным в этом сочинении3, однако смысл и природа тождественных объяснений не были раскрыты.Известный памятник состоит из трех частей, посвященных духовному, мирскому и домовому строению. Роль книги, адресованной всем христианам, сложно переоценить: во вступлении прямо говорится, что она учит христианскому жительству, необходимому для спасения на Страшном суде4. Основу христианского жительства составляют здесь вера (церковная жизнь и следование обрядам в повседневном быту) и подчинение властям. «Сущая» власть установлена свыше для утверждения добра и противления злу; подчинение Богу и покорность земной власти неразрывно связаны: «аще хощеши не боятися власти твори всегда доброе пред Богом и пред ними, и во всем покаряися им и право служи, и будеши сосуд избран и царское имя в себе носиши»5. Семья, встроенная в иерархическую систему душеспасительной власти, - основа православного государства, по определению А.А. Кизеветтера, «домовый храм, настоятелем которого является хозяин»6. Каждый житель единого «дома» должен блюсти чин, положенный ему самим Богом, и не стремиться к возвеличиванию, так как подобное желание - проявление гордыни, а именно от этого производительного греха призвана, прежде всего, спасать истинная власть7 (представление характерно для культуры Средневековья и восходит к Священному Писанию; ср. 1 Кор. 7: 20). Идея, восходящая к Писанию, утверждает особую логику земного правления: каждый хозяин - государь своего дома и домочадцев, государство объединяет всех домовладельцев - государей под власть единого хозяина - великого государя8. По словам Иосифа Волоцкого, русский правитель «всея Рускии земля государем государь, которого Господь Бог устроил Вседержитель в свое место и посадил на царском престоле, суд и милость предасть ему»9. Подчинение каждому человеку, облеченному властью, необходимо для индивидуального спасения.Близость общей концепции «Домостроя» иосифлянским идеям хорошо известна10. Домостроительство средневекового общества, представленное в подобных сочинениях, всеобъемлюще: в повиновении своим господам и самому царю - залог смирения, ограждающего от самоволия; подчинением власти люди спасаются в каждой семье, в каждом сообществе и, наконец, во всем государстве11. «Аще ли же сам царь восхощет дабы ему за всю землю не отвещати, якоже коемуждо человеку за свой дом»? - восклицал Ермолай-Еразм12. Хозяин дома - государь над своими домочадцами, подобно тому, как царь - государь над всеми «домами» страны и хозяин «всемирного дома». Именно так называет Русское государство Иван Тимофеев («Но обаче всего Строитель мира промыслом своего смотреливна суда не закоснит на мнозе неустроением таце, еже выше речеся, колебатися о главе толико яко всемирну дому, бывшу премногу всеми». Временник, 157). В этом образе ярко выражается средневековое видение общества с его иерархической структурой, в основе которой - представление о спасительной природе власти, оберегающей каждое владение и каждого жителя «всемирного дома» от духовной гибели и от разорения13. На Страшном суде великий государь даст ответ за своих подданных подобно тому, как каждый хозяин ответит перед Судией за своих домочадцев: «...Всячески наказуи страхом и спасая... такоже и детей и домочадцов своих учи страху Божию и всяким добрым делом понеже тебе о них ответ дати въ день Страшного суда аще по нашему наказанию и по сему писанию учнете житии велию благодать от Бога обрящете и жизнь вечную наследите»14, - дважды утверждается в Сильвестровской редакции «Домостроя».Система «лествичной» сотериологии, где ответственность за спасение душ несет отец в семействе и государь в государстве, прослеживается в источниках разного вида (как то в обширных материалах следственных дел о «непригожих» речах, фиксирующих, по мнению Т.А. Кузнецовой, существование книжных понятийных систем в народной традиции)15.В эпоху своего распространения «Домострой» нес важнейшую функцию, говоря «о мирском строении, как жити православным християнином в миру, с женами и з детьми, и з домочатцы, и их наказывати и учити, и страхом спасати, и грозою претити... и во всем самому стражу над ними быти»16. Однако для осуществления спасительного мирского строения власть должна быть подлинной и благой, а не попущенной в наказание Богом, подобно правлению антихриста-Лжедмитрия. Если при Грозном многие люди впервые заняли не свойственные им места, то «не сущий» царь, наскакавший на царство «чрез подобство», разрушил всю систему «с головы до пят»: с момента коронации Годунова власть перестала играть свою основополагающую спасительную роль. Избранный правитель - грешник, расхищавший казну для своих целей; поставленные им «не сущие» дьяки в свою очередь занимались мздоимством. «Всемирный дом» начал колебаться, истинная власть отнялась у страны на всех уровнях.Понятие «строительство» не раз используется во «Временнике» в неизменном контексте17; домостроительство хозяйства прямо отождествляется книжником с домостроительством государства - оба феномена составляют нераздельную сущность «всемирного дома», разрушавшегося в период Смуты.Процесс, начавшийся с воцарения Годунова, продолжался при его преемниках, во многом определяя будущие события. Самозванец расхищал казну, «царски чины ради студных дел недостойный недостойным недостойнее раздая чрез естество и возраст, паче отечества же и благих вин послужения, срамных же вельма; подобнее, егда по случаю некако пес восхитит негде не по естеству, но снедь царску . И Борис сего в сих немнозем отличен бе» (Временник, 89). При Василии Шуйском процесс достиг низов, разрушая власть во всех домах государства: старые люди стали «младоумными», утратив мудрость и праведность, «средолетнии же бяху миролюбии и славолюбии, яко же и предиреченнии, и ко властем обои о неправдах самоподвижением утреневаху присно»; юные учились тому же у первых и вторых, «все убо первые кротости оскудехом вконец». Книжник вновь подчеркивает, что причина происходящего - в отсутствии истинной власти, в «пременении мест» рабов и господ и утрате страха перед Богом и царем, «яко же у свиньи в ноздрех усерязь драгая видима, сице у недостойных в руку начальствия власть зрима»; идеи повторяются в памятнике, подкрепляясь новыми примерами и образами (Временник, 111-112).Утрата богоданной власти вызвала смущение в обществе, нашествие иноверцев, греховное самоволие городов - «безначально желающим и без строения самовластно, разбойнически во всем жительствующее, двизателя по своему хотению» (Временник, 127) и т. д. Дом без владыки подобен телу без души - он мертв (Временник, 155). «Пременение мест» определяло все бедствия, которым суждено было длиться до тех пор, пока на трон не возвратился истинный государь - Михаил Романов.Природа Смуты раскрывается через разрушение домостроительства не только во «Временнике»: схожие объяснения обнаруживаются у Палицына и Хворостинина. Корни процесса традиционно возводятся к Годунову - первому неистинному государю (Тимофеев «удревняет» процесс до времен опричнины); при Шуйском домостроительство оказывается разрушенным во всем обществе. Хворостинин выстраивает свою систему доказательств через представление о присяге, однако мысль о губительном неподчинении пастырям постоянно проходит в «Словесах» (Словеса, 448, 450, 452, 454 и др.). Объяснения «Истории» и «Временника» оказываются ближе: в описании Палицына смута и череда грехов начались с насильственного отлучения царевича Димитрия в Углич (Сказание, 102); обретя престол, Борис установил систему доносов и таким образом дал власть рабам над господами, затем в грех пришло все общество, «не токмо прости, но и чин священьствующих» (Сказание, 110). При Шуйском «первоначальствующеи» смутились, а люди «разделились надвое» и перестали подчиняться царю (Сказание, 117, ср. 118). В итоге иерархичность и порядок разрушились во всей стране: старцы и иноки «валялись у ног» еретиков, «преминишася жилища человеческаа на зверскаа» и т. п. (Сказание, 120-122). Происходящее непосредственно связано книжником с утратой подлинной власти.Во «Временнике» рассуждения о губительном «пременении чинов» заканчиваются характерным сравнением: обретение истинного царя уподоблено евангельской притче о хозяине, который договаривается с рабами об условиях управления домом (Временник, 77). Эта мысль особо раскрывается в двух притчах самого Тимофеева, приведенных в конце памятника.По утверждению автора «Временника» до избрания Романова страна была подобна вдове, чей дом разоряли непокорные слуги. Первая притча рассказывает о том, как овдовевшая женщина страдает в богатом доме: все его сокровища расхищают рабы, «чина им своего рабского устроения претворяются скоро на непослушныя обычая и законы» (Временник, 156; ср.: Л к. 12: 42-48). Оскорбляя госпожу, слуги упиваются и объедаются, украшаясь несвойственными им одеждами; врата дома не закрываются ни днем, ни ночью, звери (равно как и многочисленные гости непокорных рабов) входят во владения, расхищая хозяйское добро, и т. д. Если бы у вдовы был хотя бы маленький сын, он оградил бы ее от бед, но наследников мужского пола у покойного хозяина нет. И все же Господь не позволяет «всемирному дому» долго колебаться без главы: Он приводит наследника, родственного прежнему господину. Новый хозяин карает рабов и наводит порядок в доме; рабы понимают, что наказание их неизбывно, «червь их не уснет и огнь их не угаснет» (Временник, 157-158), осужденные государем осуждаются и Богом на вечные адские муки.Во второй притче Тимофеев говорит об утерянной драхме, данной «в наследие миру», апеллируя к евангельской притче и подразумевая последних царей правящего рода: именно за эту погубленную драхму «земля смущаема и до ныне трясашеся неуставно». Со временем люди обретают вторую, подобную драхму - «Боголичного» царя Михаила (Временник, 160).Описания Годунова Тимофеевым, Палицыным и Хворостининым имеют, таким образом, общие черты, раскрывающиеся в актуальной для эпохи мифологеме о домостроительстве. Взойдя на престол, Борис лишил страну истинной власти; утратив ее, государство начало стремительно впадать в Смуту. У Тимофеева этой важнейшей концепции подчинены описания не только Годунова и Шуйского, но и Ивана Грозного.Символический язык и система объяснений Тимофеева не менее богаты и сложны, чем стиль его письма: и собственные, и традиционные для эпохи идеи включены книжником в разные, порой непростые системы доказательств. Причинно-следственные связи «Временника» не сводятся к обширному перечислению грехов и воздаяний, неправильных действий и последовавших несчастий: Тимофеев обосновывает особую диалектику взаимоотношений человеческих поступков и Божественного промысла. Основные идеи памятника традиционны (домостроительство государства, неисповедимость путей Господних), однако их разработка и индивидуальное осмысление не имеют аналога среди сочинений XVI - начала XVII в. Видение событий Тимофеевым весьма оригинально, причем дьяк приводит ряд объяснений, нетипичных для книжности эпохи. К некоторым из них мы вернемся в конце следующей главы.