В ответ — молчание. Рассвирепел окончательно Иоанн Васильевич:

— Перси её отрежьте!

Малюта Скуратов, ухмыляясь в бороду, вытащил из-за пояса кривой турецкий нож, оттянул за сосок грудь и нарочито медленно — дабы мучение продлить! — отрезал грудь. Затем деловито принялся за другую...

Так Наталью замучили до смерти.

Да и сенных девок не пощадили, над всеми опричники надругались.

Однако, царь покидал хоромы виночерпия посрамленным: "сосуд скудельный” превозмог его жестокость.

Эпилог

В те дни к князю Воротынскому из дальней деревеньки приехал его племянник — Борис Ромодановский, юноша красоты необычайной и сердца отважного. Презрев опасность, они приказали своим людям собрать останки Корягина. Виночерпия похоронили рядом с его замечательной супругой в пределах церкви Владимирской Божией Матери, освященной ещё в 1397 году, в Сретенском монастыре.

Ромодановский, знавший с детских лет Наталью и тайно влюбленный в нее, обнаружил серьги. Они были смертной хваткой зажаты... в ладони Натальи. С благословения священника, отпевавшего покойную, их там и оставили.

Слава о молодой мученице прокатилась по всей земле Российской.

Многие приходили поклониться праху её, и у могилы нередко случались чудеса исцеления. Могилка Натальи сохранялась ещё во времена Карамзина.

ЧУЖОЙ В ГАРЕМЕ

Как бы властелины ни лютовали, как ни заливали бы Русь кровью невинных жертв, всегда найдутся отчаянные люди, презирающие страх. Одна из таких историй случилась в эпоху Иоанна Васильевича Грозного.

Ожидание

Солнце, розовато освещая край неба, ушло за горизонт. С реки Неглинной пахло тиной и сыростью. Князь Воротынский, могучий старик, много испытавший на своем бурном веку, тяжело ступая по мягким коврам, расхаживал по обширным своим хоромам. То и дело он подходил к узкому оконцу, с нетерпением поглядывая на дорогу.

Но вот загремели цепями, злобно заворчали псы. Слуга, карауливший гостя, спешно приоткрыл ворота. Во двор въехал всадник. Воротынский облегченно перекрестился на древние образа. Легкий на ногу, в хоромы влетел юноша лет девятнадцати. Он был необычайно красив. Пухлые, почти девичьи губы, крупные сияющие глаза, длинные, спадающие на плечи льняные волосы — все в нем дышало порывом и отвагой.

— Что, дядюшка, у тебя стряслось? Надо же, прислал ко мне в рязанскую деревушку своего слугу да приказал срочно к тебе скакать!

— Эх, дорогой племянник Ромодановский, князь Борис, жите мое сделалось самым скорбным. Ребра наши ломают, кнутьём мучают — и все это без вины. Соньку Воронцову помнишь, каприза которой ради Государь виночерпия Корягина и супругу его Наталью перевел? С этой блудницей вавилонской ещё прежде у меня по вдовецкому моему положению амурный грех был. Два года почти с той поры минуло. А тут вдруг объявилась, тайком из царицына терема отлучилась, требует: отдай, дескать, мне все драгоценности твоей покойной супруги да отпиши деревеньку. А то, мол, скажу Государю, как ты, лежа со мной в спальне, его “собакой” лаял. И пужает: “Я про тебя подруге теремной сказала. Коли убьешь меня, она о тебе Государю покажет”. И точно покажет, если не откуплюсь. А потом как пить дать будет вновь стращать, с меня тянуть.

— Так беги, дядюшка, из Москвы! Спрячься хоть в моей вотчине.

— А добро мое пропадай? А две дочери мои должны по гроб жизни в болотах прятаться? Нет, удумал я иное. Помню я, как ты, князь Борис, на Святках девкой рядился и даже никто не умел тебя отличить. Сделай милость, нарядись опять, а я тебя в царицын терем определю, который есть дьяволово капище и Государя гарем постыдный. Сам потешишься да мне пользу сделаешь, век не забуду. Ах, заговорился я, давай к столу сядем, винца пригубим да потолкуем.

Смелый план

Выпили водки. По обычаю, для начала хлебцем заели, а уж потом за остальное взялись. Воротынский свою линию гнет:

—Ты, князь Борис, в женском наряде — истинная девица! Я у дочерей взял необходимое. — Он встал, подошел к сундуку, поднял тяжёлую, обитую серебряной полосой крышку. — Гляди, башмачки красные, золотом расшитые, ноговицы сафьяновые. А вот опашень — загляденье! Перламутровые пуговки сверху донизу — одна к другой.

— И что дальше?

— Да вызнаешь, с кем она дружится, кто у Соньки подруга ближняя. А я уж остальное сам сделаю. Мой грех будет, не твой.

— А коли Государь меня на ложе потянет?

— Вас, девок, много таких! — рассмеялся. — Прежде чем до тебя, племянничек дорогой, очередь дойдет, ты все выведаешь и сбежишь. Меня спросят? Скажу, не знаю, не ведаю куда девица та делась.

Князь Борис, зарумянившись от выпитого, куражно произнёс:

— И то, пожить среди юных прелестниц — ах, прекрасно то!

Грех

Тут же окрестили новым именем “барышню” — Бориса теперь звали Ириной. Дело осталось за главным — ввести юного князя в кремлевский гарем.

Случай вскоре представился. Иоанн Васильевич позвал на трапезу князя Воротынского.

Тот перекрестился перед образами:

— Господи, пронеси! Никогда не знаешь, вернешься ли в свои хоромы от этого гнусного изувера. Молитва сердечная, видать, дошла до Создателя. Разгрызая жареного жаворонка (эту птицу царь всегда велел подавать на стол — знал толк в еде), Иоанн Васильевич утирая ладонью жирные уста, повернулся к Воротынскому:

— Как, князь, жизнь твоя течет? Тот перекрестился:

— Слава нашему Государю, все благоуспешно. Только заявилась нынче ко мне некая девица Ирина, дальняя родственница. Нищая совсем, сиротинушка горькая, первый раз её вижу. Но, Государь, доложу — красоты необычайной, как парсуна нарисованная.

Иоанн Васильевич втянул ноздрями воздух.

— На кой ляд она тебе? Отправь в царицын терем. Пусть поживет, а там суженого ей найдем — по красоте и достоинствам.

Воротынский низко поклонился:

— Слово твое, Государь, золотое! Нынче и пришлю.

Толкование снов

Царица Анна открыто предавалась блудному греху. её любовниками чаще всего были слуги, те, кому всегда был доступ к Государыне. Иоанн Васильевич знал о похотливых проделках супруги, но, как нередко бывает между сластолюбивыми парами, он закрывал глаза на её похождения.

Царица, словно в благодарность, стремилась обрести для гарема самых соблазнительных девушек. Вот и теперь она с удовольствием рассматривала вновь прибывшую девицу Ирину. Та была стройна, с удивительно красивым лицом, на котором выделялись крупные, скромно потупленные очи. Под роскошным опашнем алого сукна угадывалась ладная, налитая фигура.

— Ты, Ирина, чья дочь? Где жила? — вопрошала с искренним любопытством царица. — Песни играть умеешь? Государь-батюшка к нам наведывается частенько, любит песни послушать, пляски посмотреть. А жемчугами и гладью хорошо вышиваешь? Без дела сидеть девушке негоже...

За “девицей Ириной” сразу же установилась слава замечательной рассказчицы. Часами можно было слушать её повествования про Вову-Королевича или Хозая-Прозорливца. Но настоящий восторг объял всех девиц, а особенно царицу, когда Ирина стала сказывать истории весьма смелые: о знакомстве жениха с невестой, о том, как баба попа в погреб спрятала, как мужик на яйцах сидел и прочее, забавное.

Однажды поутру царская любимица Сонька Воронцова томно потянулась:

— Ах, какой сон мне нынче был страхованный! Иду будто себе по лесу темному, да вдруг на меня обезьян выскакивает, из себя большой и все соответственное. Как повалил он меня на сырую землю да как стал катать...