Вдруг заскрипел ключ в замке, дверь тяжёло приотворилась. Вошел Пётр.

Радостная мысль вспыхнула в душе: «Катерина заступилась. Власть её над Государем безмерна. Помилован? Пусть буду влачить дни свои в убогой нищей избушке, но только жить, жить!»

Виллим, оживая, с надеждой смотрел на Петра.

После долгого молчания Государь медленно произнёс:

— Мне очень жаль тебя лишаться, но как быть иначе?

Монс ответил:

— Я виноват перед вами. Государь. Вы всегда были ко мне добры.

Пётр вдруг порывисто обнял обреченного на смерть, но ни чего не промолвил.

У обоих на глазах блеснули слёзы.

Они понимали то, о чем промолчали.

Эпилог

Следующим утром белокурого красавца возвели на эшафот, огласили приговор.

Впрочем, не весь, а лишь экстракт из него — дабы не тратить время попусту.

Монс стоял печально-величественный и вполне спокойный.

Когда читавший закончил, Монс кивнул ему:

— Благодарю вас, сударь, за труд... Затем он простился с народом — на все четыре стороны низко поклонился.

Вынув что-то из кармана, он протянул пастору:

— Возьмите, падре, на память о безвинном мученике. Может, я и был плох, но, видит Бог, не хуже других.

Пастор с любопытством взглянул на подношение: это были золотые часы с портретом Екатерины.

Монс поглядел на палача и обратился к нему с просьбой — теперь уже последней в жизни:

— Сделай милость, покончи все скорее, — и, не удержав тяжёлый вздох, покорно лег на плаху, хранившую рыжие следы чьей-то крови.

Палач исполнил просьбу. Подняв с помоста голову, он водрузил её на шест, по которому побежали струйки крови.

Полуоткрытые глаза Монса смотрели в серое небо.

Золотистые волосы вились по ветру. Народ плакал.

* * *

В тот же день Пётр привёз к месту казни царицу, ткнул пальцем в сторону шеста:

— Узнаёшь?

Екатерина равнодушно глянула в мёртвые глаза фаворита, кисло сморщилась:

— Жаль, что разврат придворных достиг такой степени!

Пётр фыркнул, но ничего не сказал.

Лишь всходя по ступеням Зимнего дворца, с грустной усмешкой молвил:

— Обаче, слыхал я: некоторые особы языком плюскали (суесловить), мол, Монс самый рафлёный среди всех придворных. Желая сим дурам радость доставить, прикажу Монсову голову спиртом в банке залить и в кунсткамере на виду поставить. Пусть себе зрят, утешаются!

* * *

Совсем немного не дожил Виллим Монс до своего настоящего триумфа. История ведает немало примеров того, как из грязи попадают в князи. То и мы видели.

РАСПЛАТА

Истошный вопль огласил Летний дворец, вырвался из окон спальни, прокатился по водам Невы. Рослый Паульсон всей своей грузной силой налёг на плечи Государя, с трудом удерживая его. Николае Бидло коротко бросил служке: «Влей Петру Алексеевичу в глотку ещё стакан водки!» Государь неимоверными усилиями приподнялся на узком ложе, хрипло надорвался: «Стража, на помощь! Всех, всех изменников... кровожадных... ах, нетерпимо мне!.. казню!»

Именины

Желтоватый, спокойный свет закатного солнца освещал золотистые кроны деревьев Летнего сада. Здесь прямо под открытым небом шумел веселый пир. Речи многочисленных гостей сделались хмельными, неумеренно льстивыми. На Неве то и дело воздух сотрясала пушечная пальба. Праздновали день ангела Петра Алексеевича.

На обширном месте возле сада, выпячивая богатырские груди в золотых позументах, выстроились гвардейцы Преображенского и Семёновского полков.

Шестеро гвардейских же гренадер, немало натуживаясь, тащили попарно на коротких шестах громадные чаны с вином и пивом. За ними, по журавлиному вытягивая ноги, в тёмно-зелёных коротких кафтанах вышагивали майоры. Они угощали каждого, без пропуска:

— Ну-ка, братец, отведай за именинный день и за здравие полковника Государя!

И подавали чаши, наполненные с верхом. Тут подоспел и сам Государь. Он обходил строй, многих называл по имени, ни с кого нынче не взыскивал, но угощал из собственных рук:

— Серега Богатырёв? Ах, земляк ты мой дорогой... Твои подвиги ещё с девятого года помню. Совсем малец был, а косил под Полтавой шведов, что мужик траву луговую. Сказывают, что когда тебя Карл увидал, так со страху в порты напустил. Ха-ха! Прими Ивашку Хмельницкого, испей до дна и спаси тебя Бог за преданность. Да мимо рта не пронеси, а я с тобою тоже чашу приму! И давай, гвардеец Семёновский, тебя устно поцелую. Вот так-то! Служи верно, а я, Государь, службу твою николе не забуду.

В ответ раскатывалось дружное "Ур-ра!" и вновь сотрясали эфир пушечные выстрелы.

Обольщение

Нагрузившись вином сильнее обычного, поддерживаемый под локоть Меньшиковым, Государь с Царицыного луга вернулся в сад. У Большого фонтана, для коего вода накачивалась водовзводным колесом из речки, почему та и стала называться Фонтанкой, расположилась Государыня с приближенными людьми.

Тут же на открытой галерее сладкозвучно играл итальянский оркестр. Кавалеры в завитых париках, густо посыпанных пудрой, галантно склоняли головы, приглашая избранницу к танцу. Свирепели мужья, ревниво поглядывали за своими дочками мамаши и папаши, люто ненавидя новые порядки и главную их «гнусность бесовскую» — ассамблеи. Тайком вздыхали: «Какая порча нравов, одна малакия развратная!»

Уклониться от ассамблеи — навлечь гнев государев, а в гневе тот страшен был, мог и порке публичной предать, самого живота и имения лишить.

Вот хоть и скрипели зубами, а шли на сии развлечения и вынужденно в своем дому принимали.

Девицы, страшно смущаясь, но всем сердцем любя ассамблеи, вспыхивали в ответ на приглашение к танцу, словно зори яркие, так что даже беспощадный румянец не мог скрыть того. Зашуршав пышными, как бочки, фижмами, потупя взор, подавали кавалерам руку.

Руки обтягивали белые шелковые перчатки парижской работы — последней моды новшество.

Глава для любознательных

Бывают события вроде бы второстепенные, совсем пустяковые, по сравнению, скажем, с грандиозными баталиями или рытьем каналов, моря соединяющих. Но именно такие малозаметные вроде бы дела оказывают на историческое развитие государства исключительное значение.

Так произошло и с Петровскими ассамблеями.

До воцарения Петра домашняя жизнь русских людей была до одури скучна и однообразна. И если мужчины разнообразили свои дни пьяными пирами или охотой, то женщины жили в полном затворе, что мало чем отличалось от настоящей неволи. Замкнутость женщины была такова, что даже в церковь ей муж или отец позволял ходить нечасто.

Известный исследователь русского быта С. Н. Шубинский ещё в девятнадцатом веке писал:

Власть отца над дочерью и мужа над женою была почти безгранична. Невеста до дня свадьбы не знала и не видела своего жениха... Сидя в теремах, женщины шили и пряли и нисколько не участвовали в домашнем хозяйстве, не делили почти никаких удовольствий своих мужей и отцов. Единственными их развлечениями были песни сенных девушек, несвязанная болтовня шутих и дур, сказки мамок и россказни разных богомолок, странствовавших из одного боярского дома в другой за подачками.

Но вот любознательный Пётр соприкоснулся с европейским образом жизни, с людьми Запада. Он был поражен первобытной дикостью нравов любезного Отечества. И посягнул на затхлые обычаи, складывавшиеся веками.

Указы, ломавшие этот быт, следовали один за другим. С трудом разбирая их, наши предки приходили в ужас, не верили собственным глазам: высшему классу общества повелевалось брить бороды или ежегодно платить за них сторублевую пеню. Предписывалось сложить в сундуки и предать забвению терлики, ферези, опашни и летники, вместо которых носить: мужскому полу — камзолы и шляпы, а женскому — робы и фижмы. Боярские дети должны были становиться в ряды гвардейских полков простыми солдатами или ехать за море учиться у чужеземцев всяким наукам. Боярыни получили свободу выходить из теремов, когда им вздумается. Боярышням, осужденным до того никогда не видеть женихов и знакомиться только уже с мужьями, разрешено смотреть на будущих спутников жизни раньше венчания. Им дано право выходить замуж по собственной склонности.