Заскрипел блок, руки стали выворачиваться. Охнул мужичишка, втягивая живот, вставая на цыпочки, а затем дико захрипел, выпучивая глаза, когда руки вышли из суставов.

Меньшиков с ласковостью спросил:

— Ну, кто письмишко дал тебе?

Широко разевая рот, мужичишка простонал:

— Не давал... никто... А повсеместно говорят...де... не по закону царица... правит.

Меньшиков дал знак палачу. Тот опустил мужичка на пол, опрокинул ему в рот стакан водки. Мужичишка блаженно прикрыл веки.

Меньшиков опять нестрого спросил:

— А кто должен по закону?

— Царевич малолетний Пётр... ещё врут, что Меньшиков-пирожник вознесся выше всех царей. Меньшиков брезгливо отошел, с кислой миной молвил:

— Сей лай мы уже слыхали! — Повернулся к судьям. — Как светлая неделя пройдет, так сразу же вздернете его прилюдно. И нынче же допрашивайте тех, кто слушал его воровские речи. Тем рвать ноздри, резать язык, клеймить на лбу «вором» и в соляные рудники.

Судьи с рабской покорностью наклонили головы.

* * *

Уже на другой день подьячий на всех углах выкрикивали:

— Того, кто поможет открыть писавшего противные письма, ждет награда в тысячу рублёв, а окромя того, коли это холоп или слуга, будет освобожден из крепости, а коли сию важную услугу окажет человек чиновный, то, сверх денег, будет повышен в должности. За укрывательство вора, равно как и за участие, виновные будут преданы казни смертной.

...Толпы любопытных завистливо вздыхали. Они ежедневно часами простаивали возле наградных денег, которые были положены на масляных фонарях: возле церкви Троицы на Петербургской стороне, а другая тысяча — близ церкви Исаакия.

Шли бесконечные предположения: «Куда денет такой несметный капитал тот счастливец, которому он достанется?»

Раза три-четыре желающие получить деньги кричали «Слово и дело», и каждый раз быстро выявлялась их ложность. За что заявители и были нещадно биты.

Истинных виновных так и не отыскалось.

Меньшиков ходил как бешеный. Из своих денег уже на третий день он премию поднял до двух тысяч, но — без полезного результата.

И был обнародован новый указ: «Коли виновные сами не объявятся и вообще отысканы не будут, то предать их церковному проклятью».

Людишки, услыхавшие о таком страшном наказании, цепенели от ужаса, а в душе сочувствовали преступнику: не бывает власти, которая была бы мила народу.

Изящество слога

Какую ночь подряд светлейший не мог сомкнуть глаз: подметное письмо его тяготило нещадно. Он ведал, что против него много ропота в народе, но приписывал все злоязычию дураков и проискам противной партии. Были и бунтовские против него письма, но в них почти в одних и тех же выражениях и словах повторялось, что он заставил Императрицу нарушить закон престолонаследия. Царапали людишки малограмотные, в делах дворцовых несведущих.

Теперь же все было иначе, и Меньшиков, вновь придя к Императрице, рассуждал:

— Слог, слог-то каков! Ну что тебе Араамий Палицын или сам Стефан Яворский. И знает, душегуб, многое тайное...

Екатерина горько усмехнулась:

— Это что хочешь меня ядом извести?

Меньшиков возмутился:

— Нет, сие как раз поклеп, жаждут нас с тобой разладить. Вор где-то рядом находится, и на сем противном сочинении он не остановится, за каждым шагом следить станет. — Сжал кулаки, унизанные бриллиантами. — Нет врага у меня худшего...

Уже какой день верный ему человек, бывший государев денщик Иван Трубецкой, обходил приказы, коллегии, канцелярии, Сенат, проглядывал все, что было написано пером. Искал сходную бумагу, почерк, чернила. Бумага была редкая, дорогая — китайская, белая, с мелкой сеткой верже. Почерк — аккуратный, четкий полуустав округлой формы, каким мало кто умел писать — буква к буковке. Трубецкой уже третью неделю каждый вечер докладывал:

— Никто, светлейший, письма такой руки и бумаги в глаза не видел! А уж нынче работа всех писцов и дьяков известна. Лейтенант Божко всех перешерстил. Бояр тоже удалось проглядеть почерк руки, врагов наших, — герцога Голштинского, Девиера, Голицына — нет схожести...

Наглость

А тем временем в базарный день на Морском рынке новая воровская эпистола обнаружилась. Прежде чем стража подметное письмо арестовала, многие, видать, с её бунтовским содержанием познакомились — весьма зачитана была, края от пальцев залоснились. Но бумага и почерк были теми же, а Меньшикова уже прямо «похитителем самодержного скипетра» называли, упоминали о его войне с Сенатом, который «отвергает гнусный, полный пагубы и разорения для России деспотизм князяпирожника».

Было и бесстыдное посягательство на величие Государыни. Сочинитель красочно сравнил «мариенбургскую пленницу» с растением вьющимся, которое «обвивалось вокруг могучего ствола. Но сколь скоро великан-дуб пал, то и продажная блудница вновь вернулась к своему ничтожеству прежнему».

На этот раз схватили девять людишек и бросили на пытки в застенок.

Стало ясно: наглость сия возможна лишь потому, что у противников власти заговор уже созрел.

Наживка

Меньшиков, полный тревоги, решил малость развеяться.

С полгода назад он уговорил Государыню принять в число камерфрейлин молодую свою наложницу Анну Зонеберг. Это была весёлая разбитная девица, ни на мгновенье не погружавшаяся в печальные мысли, скользившая по жизни как солнечный луч по водной глади. И притом она была необычно начитана, кроме русского и немецкого языков, владела французским.

Встречаясь с Анной, Меньшиков наслаждался и любовью, и покоем. Как ни с кем другим, именно с этой красавицей, лежа под шелковым балдахином, был откровенен. На этот раз обоими было выпито много вина, ласки девицы казались особенно жаркими.

Меньшиков нежно гладил округлое бедро возлюбленной:

— Ах, сколь восхитительно тело твое, Анна!

Целуя его грудь, девица в ответ проворковала:

— Ты, любимый, мой дуб могучий, а я тонкий плющ, вьющийся вокруг тебя!

Меньшикова как жаром обдало, в голове пронеслось: «Откуда Анна может знать, что в подмётном письме написано?»

Однако он сдержал порыв чувств, лениво потянулся и сказал:

— Пора уезжать, дела важные ждут...

Она обвила его руками:

— Побудь со мной, поговори хоть малость, так соскучилась о тебе. Что с Императрицей, как здравие её? Деньги на флот балтийский нашли? А подлого вора, что письма позорные сочиняет, схватили?

— Да, сегодня на дыбе, как ребра клещами потащили, так сразу признался один канцелярист, говорит: «Оба подметных письма аз начертал». В базарный день вешать на Морском рынке будем, а тех, кто стоял и слушал, приговорили к кнуту, обрезанию языка, клеймению и вечной ссылке.

Анна вся аж расцвела:

— Так им, подлым, и надо! А я рада за тебя, Александр Данилович. Я тебе верна и очень скучаю одна...

Меньшиков вдруг вспомнил о жадности возлюбленной к драгоценностям. Ему пришла хитрая мысль. Малость подумав, он притворно добродушно улыбнулся:

— Твою верность вознагражу. После смерти Петра у меня осталась его большая шкатулка с яхонтами и бриллиантами. Выходи нынче же, как Государыня спать уляжется, к задним воротам в десять вечера. Мои слуги тебя тайно переправят ко мне во дворец. Выберешь из шкатулки все, что по вкусу придётся.

— Какой ты щедрый! Всегда, всегда любить стану только тебя, — и поцеловала в губы.

Меньшиков тайком, как и пришел, покинул дальнюю часть дворца. За углом его ждала карета. Он приказал:

— Неситесь на мойку, к Трубецкому!

Стратегия

Трубецкой, человек ловкий и хитрый, одобрил Меньшикова:

— Ты, Александр Данилович, очень каверзно насчет шкатулки придумал. Вымани девицу из дворца, а мои ребята у неё обыщут тщательно. Может, и нагребут чего...