— Ты, дура, что такое шлепаешь языком? “Безбрачная”! Зане тебе не люб я? — Иоанн Васильевич раздул волосатые ноздри.

Мысль о безбрачии пришла княжне в голову только сейчас, но мысль эта не испугала Марию. Она решила: “Лучше в монастырь, чем в постель к этому чудовищу, убившему моего отца!”

Государь жестко добавил:

— Послезавтра свадьба! Готовься к ней, девица. И помни слова Писания: “Ходи с лицом веселым и не угошай духа своего!”

* * *

Начались свадебные хлопоты.

Приготовления

Во дворце поднялись стук и беготня. Слуги стелили новые ковры, ещё прежде доставленные из Персии. Накрывали богатыми уборами широкие лавки и подоконники. Смахивали пыль с киотов, вешали шитые жемчугом застенки на образа, наливали с верхом в лампады масло.

Заготавливали для свадебных столов провиант. Возы севрюги, судаков, снетков белозерских, бочки с икрой паюсной и зернистой, с килькой и лососиной малосольной, грибами солеными и сельдями астраханскими, с языками говяжьими и поросятами парными, с лебедями живыми и журавлями морожеными, с телятиной парной и зайцами ободранными тащились бесконечно через Боровицкие и Спасские ворота.

В натопленной бане мыли сенных девок. Их уже ждали казенные венцы и телогреи. Им предстояло рядить невесту.

А для той уже приготовили шелковую белоснежную сорочку, чулки охряные, такого же цвета рубаху до пят с жемчужными и изумрудными запястьями, тончайшего шелка летник с рукавами до полу, с разрезами для рук. В нарочно изготовленной коробочке принесли свадебный подарок жениха — богатое ожерелье с ладами и алмазами: как солнце горит, цветами разными переливается, глаз отвести нет возможности!

Дело оставалось за малым. Портнихи, числом в полдюжину, подгоняли невесте по фигуре широкий опашень тонкого сукна и цвета клюквы, сверху донизу одна к другой пуговки перламутровые пришиты прочно, а ещё поверх наденется подволока сребротканая.

Работа спорилась ладно.

Венчание

В Спасо-Преображенском соборе тщательно законопатили окна и все щели — ни малейшего дуновения! Натопили до одури, надышали — хоть в обморок вались!

Служил Никита, в новой тяжёлой ризе, необыкновенно трезвый и серьезный.

Сотни огоньков свечей дрожали в позолоте паникадил, подсвечников. Дюжина великанов-дьяконов, исходивших потом и не смевших утереть чело, размахивали тяжёлыми кадилами. На левом и правом клиросе — яблоку упасть некуда. То плечо к плечу стоят хористы, громкогласно и сладко вздымают под высокий купол божественные слова. Ах, лепота неземная!

Разомлевшие бояре старательно крестятся, отвешивают поклоны, бухаются на колени. Невеста — загляденье: статная, красивая.

Государь был хмур. Церковные иерархи и сам патриарх, вопреки всем царевым унижениям, просьбам слезным и угрозам, разрешения на этот брак не дали:

православие-де запрещает вступать в супружество более трёх раз!

“Ну, вы за сию строптивость ещё восплачете слезами кровавыми!” — со злобной решительностью думал Иоанн Васильевич.

Иерихонским ревом долголетия возгласил дьякон. Повели вокруг аналоя. Узловатыми пальцами с короткими широкими ногтями Государь взял узкую холеную кисть Марии. И злоба почему-то с новой силой вспыхнула в груди его.

К целованию поднесли большой серебряный крест. Согласно чину, Мария опустилась на колени. Священник Никита, повернув лицо к Государю, нараспев возгласил:

— Дабы душу спасти, подобает бо мужу уязвляти жену свою жезлом, ибо плоть человеческая грешна и немощна!

Стоявшие поблизости Басманов и Мелентьев явственно услыхали:

— Уязвлю, уязвлю!

Брачный пир

— Слава те, Господи! — Алексей Басманов тайком подмигнул Мелентьеву. — Венчание к концу идет, ноги совсем уж взомлели.

— Да и с самой зари во рту маковой росинки не было! — сглотнул слюну тот. — Нынче чрево свое потешим, царский стол — обильный.

Вскоре гости двинулись из Спасо-Преображенского собора в трапезную. Столы на три сотни самых почетных гостей ломились от яств и напитков.

Грозный, как всегда насупленный, напомнил:

— И для черни не жалейте брашна и питий! Пусть все помнят щедроты Иоанна Васильевича!..

Сели за столы, заскрипели под тяжестью тел добрые лавки, коврами устланные. |

Опрятные и благолепные мужички веселили игрой на сурьмах, бубнах, тарелках. Их сменили сенные девки с подблюдными песнями, ужасно почему-то тоскливыми.

Государь подал знак, и девок прогнали взашей. Зато Иоанну Васильевичу понравились молодые плясицы, которые складно и степенно вели хороводы.

Гости же не могли оторвать взглядов от царицы. Она была полной противоположностью сумрачному мужу: лицо её светилось бесконечной добротою и юной прелестью.

Сидевший рядом царь — тщедушный, с впалой грудью, бритоголовый, с красным крючковатым носом, сумрачным взглядом крошечных глазок, — он напоминал ощипанного воробья, по ошибке залетевшего на чужой шесток.

Иоанн Васильевич, человек неглупый, кажется, осознавал свое убожество. И это явно бесило его. По свадебному чину молодым вовсе нельзя пить и не положено набивать чрево. Государь же то и дело прикладывался к золотому с червлением кубку, и кубок в его с набухшими венами руках зримо трясся. Он уже успел возненавидеть свою новую, пятую по счету жену. И ему вдруг захотелось при всех унизить эту красавицу, показать её никчемность и малую значимость.

В знак того, что он будет говорить, Государь поднял кубок. В мгновение ока за столами все стихли. Усиленно прокашлявшись, сипло произнёс:

— В писаниях святых отцов как сказано? Что есть жена? Это есть сеть для прельщения человека. — Он уставился красноватыми глазками в Марию. — “И светла лицом, и высокими очами мигающа, ногами играюща, много тем уязвляюща, и огонь лютый в членах возгорающа”. — Государь назидательно вознес худосочный перст. — Жена есть покоище змеиное, болезнь скорбная, бесовская — тьфу! — сковорода, соблазн адский! — и он вдруг засмеялся одним ртом, показав мелкие, изъеденные зубы, а глаза остались мёртвыми, даже морщинки вокруг них не собрались.

Вкушавшие государево брашно дружно поддержали:

— Правильно речешь, батюшка! Это все одна бесовская сковородка.

Иоанн Васильевич вдруг рыкнул:

— Ух-х, гулены, хор-роводники! Пр-рочь! Молодым опочивать пора!

Осоловевший на голодный желудок от вина Мелентьев сдуру осмелился возражать:

— Государь-батюшка, посиди с нами! Ведь ещё и первую перемену горячего не подавали.

Иоанн Васильевич окончательно рассверипел:

— Отца своего будешь учить детей делать, выблядок поганый! Смелы, смотрю, вы тут стали не по чину-званию.

Гости повели молодых в сенник.

Путь-дорожка

Гульба, как и прилично свадебному торжеству, длилась всю ночь и плавно перешла на утро. Некоторые, упившись, валялись на лавках, а иные и пол оными. Возле дворца гулял простой народ: пили за Государя-благодетеля!

И все время, сменяясь, звонари били в колокола. За разговорами и шумом, в государевой трапезном никто не обратил внимания на вошедшего Малюту Скуратова. Тот вырвал из рук пробегавшего мимо слуги большой серебряный поднос и с размаху грохнул им по углу стола. Резкий звук заставил шумевших смолкнуть. Скуратов гаркнул:

— Государь уже собирается, скоро тронется в Александровку. Всем сказано ехать вслед. — Усмехнулся: — Упившихся покласть в сани, на ветру быстро очухаются.

За столами недовольно зашушукались:

— Недоумение одно! Чего это вдруг — ехать? Вроде бы не собирался.

* * *

Не прошло и часа, как длиннющий кортеж карет. рыдванов, возков, пошевень, саней двинулся по улицам Москвы. Под полозьями весело хрустел свежий снежок. В оранжевом диске повисло морозное солнце. Из сотен печных труб шли веселые дымы. Толпы народу стояли вдоль улиц, приветственно махали рукавицами, низко кланялись Государю и молодой царице: