— И что?

— Отец Никита, известное дело, сердцем мягкий, приказал уже отпустить, да тут Государь к заутрене пожаловал, речёт: “Жалко дурака, да делать нечего! придётся его отдать на волю Божию. Свяжите его да в Москву-реку положите. К бережку прибьет, значит, жить будет”. Бросили в воду, а заплутай возьми да ко дну пойди.

Стремянной одобрительно крякнул:

— И поделом мазурику! Я тебе, друже, скажу, что во многих теперешних нестороениях Государь виноват... Иван хохотнул:

— Чем тебя свет-батюшка опечалил? Мелентьев горячо заговорил, размахивая длиннющими рукавами кафтана:

— А как же? Народ — он как лошадь ленивая: но гонять не будешь, так и пахать не станет. Всяких пьяниц, воров, мздоимцев кнутову биению и огненному жжению предавать надо беспощадно. А Государь наш, дай Бог ему здравия, печалуется о каждом, прощает, а оттого и нравы в народе нашем повреждаются.

И стремянной воззвал:

— За твоё доброе здравье, Иван! Одолжи меня, пей полным горлом да закуси вареным зайцем с лапшой.

Приманка

После того пришла очередь Ивана Колычева тост говорить. Как и положено, он встал из-за стола, долго и цветисто восхвалял достоинства хлебосольного хозяина и всю речь закруглил загодя обдуманной фразой:

— За процветание, Никита, твоего дома, чтоб ни зернышка единого мышь из твоего добра не расточила, чтоб ни капельки лампадного масла мимо не пролилось!

Стремянной благодарил поклоном, осушил чарку, повернул дном её вверх (дескать, уважил, пил до конца!) и со вздохом молвил:

— Эх, Иван, друг мой сердечный, признаюсь: как в прошлом годе Господь прибрал мою любимую женушку, так хозяйство мое из рук вон плохо идет. Я все на службе государевой, а за добром догляда надежною нет. Кто приставлен чего хранить, тот то и тащит!

Иван озорно сощурил глаз:

— Муж ты, Никита, в самом соку! Плоть, поди. играет?

— Играет, да ещё как!

— Это тебя нечистый на блудный грех толкает!

— Ах, как толкает...

Сокольничий чуть, уголками губ, улыбнулся, подумал: “Ловко дело подвел!” И приступил к главному, зачем сегодня пожаловал.

Соблазн

Иван Колычев лениво, безразличным тоном протянул:

— Чему ты кручинишься, стремянной? Человек ты видный, за тебя любая, из самого лучшего дома девка замуж пойдет.

Никита малость посопел, пожевал ножку голубя и вздохнул:

— Оно, конечно, так! Обаче, жена не гусли: поиграв, на стену не повесишь. Тут мозговать крепко следует, чтоб опосля век не жалеть.

Иван поддакнул:

— Зело правильно речёшь, Никита! Свадьба скорая, что вода полая: сойдет, тина лишь останется. Свахи свой интерес блюдут. Наговорит, пузатая, о невесте с три короба, лести наплетет: и такая, дескать, красавица, не ндравная, и хозяйственная, а под венцом разглядишь — истинно кикимора болотная.

— А что делать? — развел руками Никита. — Таков дедовский обычай: прежде чем под венец поставят, суженую-ряженую женишок не должен зреть.

Иван наддавал жару:

— Про свадьбу Гришки Копорского слыхал?

— Это который у Государя постельничим был, пока тот его копием за какую-то вину не прободил?

— Да, он! Подкатила к Гришане сваха, в уши речи медовые льет: у богатого купца-де дочка красоты несказанной, ну, царица Савская! Но Гришаня — не промах! Режет свахе: “Пока своими глазами не увижу — свататься не стану!” А девица та и впрямь с изъянами была: ока одного нет и на правую ногу припадает. Каково? Ох, умора...

— Неужто надули? — У Никиты глаза горят, весь в слух превратился.

Иван громово расхохотался:

— Сии заплутай Гришаню вокруг пальца провели! Усадили девицу на стульчик — не смекнешь, что хромая, да лик показали со здоровой стороны. Ну, понравилась она Гришане, стал сватать. А когда под венцом разглядел жених свою кралю, так уже поздно было — заднего хода нет.

— Вот уж женился, как на льду обломился.

— Сваха лукавая, что змея семиглавая, — гнул свою линию Иван.

— Ей только свой интерес урвать. — Доверительно понизил голос: — Дело следует по хорошему знакомству ладить. Есть у меня на примете такая лапушка, что тебе голубушка белая! Нрава весёлая, по хозяйству недреманная. Был бы холост, сам не упустил бы. Вот те истинный крест!

— Да кто ж такая?

— Об том позже скажу. А может, и нет. Стоишь ли ты такой невесты? Сначала надо ещё выпить. За твою женитьбу!

Никита явно был заинтересован словами приятеля. Задумчиво сказал:

— Признаюсь, меня свахи уже обхаживают. Обещают добрую девицу просватать, по моим достоинствам. Только теперь я им доверять боюсь.

Иван закивал:

— Обманут тебя свахи, забота у них такая! Ладно уж, знай: есть девица, что у неё женихов сто, а достанешься ей один ты!

Никита вплотную на лавке приблизился:

— Да кто ж такая?

— Боярина Хвостова — дочь Василиса.

— Это что на Покровке?

— Точно!

Никита подозрительно прищурился:

— Откуда ты зреть мог эту Василису? Девки всегда на своей половине сидят, гостям не показываются. Иван рассудительно произнёс:

— Прикинь умом: по дружеству своему часто у Хвостова в хоромах бываю, вот и ненароком раз-другой с ней столкнулся. — Обнял за плечи: — Человек ты, Никита, самый счастливый. Другой такой красоты во всей Московии, поверь, не сыскать.

В голосе сокольничего звучала искренность и тоска. Ох, крепко присушила она, эта чаровница, сердце Ивана.

Глаза Никиты блеснули, он уже верил каждому слову, но на всякий раз спросил:

— Точно ли — красавица? Сокольничий деловито заметил:

— Ты у старика Хвостова в чести, я его попрошу, он вызовет Василису в гостиную, а ты в окно зреть будешь.

Никита хмыкнул:

— Это как Гришаня Копорский?

— Я скажу Хвостову, чтоб он Василису со всех сторон повертел: и глаза, и нос, и уши — все на месте. — И широко, во весь белозубый рот, улыбнулся: — А лядвеи, и перси, и все тайное — после венца узришь — с интересом сугубым!

— А когда к Василисе под оконце пойдем? — Никита с нетерпением постучал ладонью по столу.

— Распалился, стременной? Коли тебе приспичило, быстро устрою. От тебя прямиком к Дмитрию Хвостову на Покровку стопы направлю.

Никита поднял чарку:

— Дела для нашего ради выпьем! Спаси, Господи и помоги!

Приятели дружно опрокинули в глотки вино. Уплетая за обе щёки студень, Никита вдруг с тревогой сказал:

— Коли и впрямь невеста моя столь хороша собой, как бы Иоанн Васильевич... того... к себе в женский терем её не потребовал?

— А ты, жених простоватый, дело все соверши втай, когда Государь отъедет, скажем, в Александровку. А зимовать её в дальнюю вотчину отправь. Коли слух дойдет о свадьбе, так и скажешь Государю:

“По хозяйственным заботам наладил супругу туда-то”. А там дело забудется.

— И то! — удовлетворенно кивнул Никита.

* * *

В тот же вечер Иван побывал у Хвостова. За обильным ужином тщательно обмозговали всю затею.

Чтобы ещё более распалить Никиту, решили малость дело потянуть.

Смотрины

В тот год морозы ударили рано. Уже к Родительской субботе стали реки, а снега выше голенищ намело.

Когда ледяной месяц высоко стоял в радужной оболочке, обливая снег волшебным палевым светом. а воздух был полон снежных переливающихся искр. сытая, украшенная волчьими и лисьими хвостами лошадь вынесла двух седоков на Покровку. Ехали прытко, лошадь метала задними копытами комья снега, но без звона. Видать, шуму лишнего опасались, вот колокольцы и перевязали.

И подъехали как-то странно, не к воротам, а к задам обширной усадьбы, обнесенной крепким, остро затесанным частоколом. Из саней вылез громадного роста мужчина в собольей дохе. Он уверенно подошел к хорошо, видать, известному месту и сильной рукой решительно сдвинул не закрепленные три жердины. Оглянулся, тихо свистнул: