Не так давно, задумав составить книжку для детского чтения, я обратился к некоторым учителям К-ской губернии с просьбою задать ученикам сочинения на разные темы. Были выбраны: "Домовой и вообще нечистая сила", "Сходка", "Сирота" и "Драка". И что же? — Лучше всех, то есть разнообразнее и у каждого по-своему были написаны сочинения о нечистой силе!.. Тема — нейтральная: о домовом думай сколько хочешь, твоя воля — никто не мешает. А хуже всего вышла "Сходка" — явление, которое постоянно на глазах у всех. Сходку учителя должны были "растолковать", то есть почти рассказать все содержание этой темы. Все сочинения вышли одно в одно, слово в слово — так, как растолковали учителя: официально, мертво, без единой живой черты. "Драка" и "Сирота" — явления деревенской жизни, поминутно встречающиеся, были еще хуже. Всякий видел и знал сироту и всякий глядел на драку — и все-таки очень плохо и небрежно написано и о том и о другом. О сироте нужно было также толковать: отчего сирота бывает? Куда он девается, когда он вырастает?.. Все эти вопросы удивили мальчиков тем, что вдруг сделались предметом внимания и некоторого изучения. В "Драке" описывалось только, кто чем кого ударил: "она его железиной, а он ее сгреб" и т. д. А когда стали расспрашивать о причинах этой драки, вопрос за вопросом, то очень многие не могли ничего ответить, хотя тема и была дана потому, что в деревне живет буйное семейство, и живет много лет. Таким образом, внимание к ближнему, не из личных только побуждений, оказывалось весьма мало развитым. Палку, которою бьют, примечают, больно ли — тоже помнят, а корень этой горькой жизни, которая у всех на виду, — это не касается, или по крайней мере: "чужая не приставай". Самое общественное из общественных дел — сходка — ни у кого не возбудило никакого серьезного внимания, даже тени внимания.

Я знаю, что лучшие силы в народе не уверуют в то, что "люби ближнего" значит — "чужая не приставай"; но упорное отсутствие из народного воспитания всего, что способно облагородить душу человеческую, не может остаться без последствий. Худы были и безобразны, нелепы, глупы и наглы те типы всевозможных саврасов и недорослей, выходившие доныне из других, более достаточных классов; но все это сравнительно с тем, что в этом роде нам предстоит, видеть, поистине капля в море. Одно количество "саврасов будущего" должно уже поразить своими громадными размерами, так как этот новый контингент олухов обещает выйти не из таких сравнительно немногочисленных слоев общества, как купечество, чиновничество и т. д., а из миллионной массы народа. На тысячу душ наверно можно положить по пятку более или менее благонадежных мироедов; у всех у них есть дети, опора и надежда; дети эти уж не работают, не возятся в навозе, они — в "пинжаках", "при часах", взыскивают по тятенькиным распискам и заседают в трактирном заведении. Коньяк, портвейн — это им известно. (Карты также в большом ходу. Эти новые люди никогда не знали и не узнают, что такое книги, что значит читать, ни о каких буквально вопросах, ни жгучих, ни нежгучих, никто и никогда из них не думал, ни о какого рода работе мысли не имеет понятия, не может быть приставлен ни к какому делу, где нужно напряжение ума, потому что деньги наживаются, простым отнятием чужого. Лень, наглость, невежество, гордость и страшные замашки деспотизма, воспитываемые покорностью и безропотностью снимающих шапки мужичонков, привычка постоянно торжествовать над всевозможными попытками этих мужичонков к протесту — вот нравственный материал, с которым ломится на общественную арену миллионная толпа дюжих, здоровенных саврасов и недорослей нового сбора. Что вот с этими-то молодцами делать, когда они явятся попить, погулять, себя показать и других посмотреть и во всяком случае наделать "шкандалу"? Ведь они до тех только пор могут считать себя тем, что они есть, то есть потомками совершенно благонадежных людей, называемых, к несчастью, мироедами, покуда их поддерживают деньги. Но ведь пропить их недолго, и тогда что они будут делать с своими волчьими ртами, деспотическими сердцами, пустыми головами и без малейшей привычки к добросовестному труду?..

Впервые напечатано в журнале "Отечественные записки", 1881, IX и XI, 1882, IX–X. Первые два очерка при журнальной публикации были озаглавлены: "Бог грехам терпит (Отрывки из памятной книжки)" и печатались за подписью "Г. Иванов".

Первые два очерка цикла "Бог грехам терпит" были напечатаны непосредственно вслед за окончанием цикла "Без определенных занятий" (см. т. IV настоящего издания). По своему содержанию они (так же, как и следующий за ними третий очерк "Подозреваемые") тесно связаны с последними очерками этого цикла — "На травке" и "Своекорыстный поступок". Успенский изобразил в этих произведениях общественную обстановку в России после 1 марта 1881 года. На убийство Александра II народовольцами правительство ответило террором, арестами и ссылками, травлей прогрессивной интеллигенции, уоиленной деятельностью полицейских "блюстителей порядка". Наиболее темной части крестьянства полиция и кулаки стремились внушить мысль, что убийство Александра II было местью за отмену им крепостного права. Используя недоверие крестьян к народнической интеллигенции, реакция всячески стремилась разжечь в народе вражду к революционерам. Помещики и полиция призывали крестьян следить за политически "неблагонадежными" элементами, в особенности за интеллигенцией, вылавливать "политических агитаторов" и выдавать их полиции. Обстановка ежедневных бессмысленных обысков и арестов и дикой травли интеллигенции и отражена в очерках Успенского.

В основу истории об аресте купца из-за "подозрительных" пилюль, рассказанной в очерке "Маленькие недостатки механизма", Успенский, повидимому, положил реальное происшествие. Об этом свидетельствует письмо к Успенскому от 12 сентября 1881 года его знакомого, писателя-народовольца Н. П. Орлова (Северова), в котором последний пишет: "Жаль, что вы отчаиваетесь насчет рассказа о пилюлях. Пишите его как можно смешнее, а где смех, там трудно увидеть злобу и не пропустить". В том же письме Н. П. Орлов рассказывал Успенскому о другом аналогичном случае ареста полицией по ошибке ни к чему не причастного лица.

В очерке "Маленькие недостатки механизма" содержится также прямой намек на один из террористических актов "Народной волн" против Александра II. Слова: "В Москве у такого-то, мол, вокзала тоже домохозяева жили, тоже с супругами" (стр. 311) являются намеком на покушение на Александра II в Москве 19 ноября 1879 года, когда народовольцы Л. Гартман, С. Перовская и др. (снявшие дом вблизи Курского вокзала под видом состоятельных мешан) пытались взорвать царский поезд.

Для очерка "Подозреваемые" Успенский воспользовался случаем, который имел место с ним самим в Сябринцах в июне 1882 года. В письме к писательнице Е. С. Некрасовой от 11 июня 1882 года он так описал этот случай: "Накануне моего возврашения из Москвы домой, к сельскому старосте нашей деревни, в первом часу ночи явился какой-то человек и, разбудив всю семью, объявил себя агентом тайной полиции, потребовал, чтобы староста составил протокол обо мне, что я социалист-заговорщик, что у меня в 6-ти верстах от Чудова на мызе живут "подручные", куда я и езжу для совещаний и чорт знает чего… Теперь идет дело…" Об этом же Успенокий в начале июня писал и редактору "Русских ведомостей" В. М. Соболевскому. Некоторые дополнительные подробности о событиях, положенных Успенским в основу очерков "На травке" и "Подозреваемые", сообщает брат писателя И. И. Успенский (Летописи Государственного литературного музея, книга 4, "Глеб Успенский", М., 1939, стр. 366).