Откуда взялось учреждающее познание разделения мира на субъект и объект? Разве оно не является человеческим деянием? «Мы хотим истины, — отчего же лучше не лжи?»[2] — спрашивал Ницше, бунтуя против отождествления человека с гносеологическим субъектом. В самом деле, ведь кто-то же сказал, что истина есть истина, а заблуждение есть заблуждение и что нужно стремиться к истине и избегать заблуждения. Познание не изначально; оно является функцией человека. Возникает вопрос: что представляет собой человек в том качестве, в каком он является ответственным за субъект-объектный взгляд на мир?

Познание с его объективированием действительности есть факт бытия человека, факт, хотя и важный, существенный, тем не менее не единственный, не исчерпывающий само это бытие. Бытие человека — больше и глубже объективируемой, поддающейся объективации действительности, оно больше и глубже того, что может уместиться в рамки научного познания. Подобно тому, как зеркало может отражать все предметы, включая и другие зеркала, но не может смотреться в само себя, так и познание может познать все, кроме того, откуда и зачем оно само. Познание не может быть замкнуто на само себя. Одно, по крайней мере, несомненно, познание самого познания не может быть таким же исчерпывающим как познание других объектов, ибо в этом случае оно должно было бы существовать до своего существования.

Границы познания наиболее явственно обнаруживаются тогда, когда его предметом становятся сам человека. Проблема не сводится просто к тому, что в этом случае объектом познания является его субъект и тем самым разделение познавательного процесса на субъект и объект оказывается еще более условным, чем во всех других случаях, что, скажем, человек как объект познания требует повышенной осторожности и его нельзя ради чисто исследовательского интереса резать как лягушку и клонировать как овцу. Все значительно сложней: само бытие человека субъективно и оно остается таким и тогда, когда оно становится объектом познания. Ведь акт, в ходе которого учреждается субъект познания, является актом, хотя и не познавательным, но тем не менее субъективным, субъектным. Кто есть тот субъект, который существует до субъекта познания и ответственен за него? Как добраться до него, до субъекта самой субъектности, до того «Я», которое волшебным образом исчезает как только становится объектом познания? В той мере, в какой оно необъективируемо, оно не доступно научному познанию. В то же время оно более реально в своей необъективируемой субъектности, более объективно, чем мир объектов, ибо без него было бы невозможно само научное познание как субъект-объектное отношение к миру.

Утверждение, согласно которому человек в полноте своего бытия не поддается объективированию и, следовательно, в нем есть кое-что сверх того, что становится предметом научно-рационального познания, нельзя понимать так, будто существует иной способ ответственного знания о нем. О себе, как и об окружающем мире, мы не можем знать ничего помимо познающего разума. Но именно познающий разум говорит нам о том, что человек не умещается в границы познания. Ограничение знания не обязательно есть обскурантизм. Оно может быть таким ограничивающим условием познания, к которому подводит само познание. Не забудем: у истоков европейского рационализма стоит Сократ с его взрывающим всякую логику тезисом: «Я знаю, что ничего не знаю».

Таким образом, ход и результаты рационального познания человека подводят к выводу: в человеке есть некое измерение, которое остается для познания непроницаемым. В человеке есть тайна, понимая под тайной то, что не может быть явлено с такой полнотой, когда становится предметом ответственного суждения и действия. Это, однако, не блокирует, даже не уменьшает внимания и интереса, в том числе и даже в особенности познавательного интереса к тому, что невозможно знать.

Ведь тайна, которую невозможно знать, обозначается и существует как граница познания. Кроме того, она находится за пределами познания, но не за пределами человека. Она не просто находится в человеке, а составляет его невыразимосокровенную, утверждающую его в его единственности суть. Она есть то постоянно ускользающее начало, благодаря которому индивид приобретает субъектность в качестве «Я» — не «я» познания, не «я» общения, не «я» действия, а то единое и единственное «Я», благодаря которому существуют все прочие мночисленные предметно фиксируемые человеческие «я», но которое само не является ни одним из них в отдельности, ни всеми ими вместе. Поэтому мало сказать, что в человеке есть тайна. Следует добавить: тайна эта настолько для него важна, что в известном смысле он сам есть тайна.

Особенность существования человека состоит в том, что он не умещается и не удовлетворяется эмпирической действительностью, которая охватывается его сознанием и познанием. Он стремится выйти за границы, догнать свое собственное, постоянно ускользающее Я — пробиться к бытию, понимаемому как предел всего сущего. Человек находится в непрерывном становлении, как если бы он был существом незавершенным.

Жизнедеятельность всех живых существ, включая тех высших животных, которые в эволюционном ряду стоят близко к человеку и считаются родственными ему, заранее запрограммирована: она содержит в себе свою собственную норму. Человек составляет исключение, его жизнедеятельность не запрограммирована. В его поведении нет никакой предзаданности. Индивидуальные вариации поведения, порой большие, наблюдаются и у животных. Однако тип поведения и предел возможностей у них предзадан. Мы знаем, что в случае нормального развития получится из маленького ягненка или маленького волчонка. Но мы никогда не можем с уверенностью сказать, что получится из маленького человечка. Из него может получиться все, что угодно. И когда про одного говорят, что он похож на ягненка, другого называют хищником, — это больше, чем фигуральные выражения. Человек живет по нормам, которые он сам себе задает. Разные люди и один и тот же человек в разное время могут совершать разные, взаимоисключающие поступки. Ворон ворону глаз не выклюет, — говорит русская пословица. Животным (по крайней мере, некоторым), как пишут этнологи, присущ врожденный запрет братоубийства; им свойственны инстинктивные тормозные механизмы, ограничивающие проявления агрессивности против представителей своего вида. У человека ничего этого нет или ослаблено до очень опасного предела. Из Библии нам известно: Каин убил Авеля. Брат убивает брата. Этот феномен, если вдуматься в него, определяет всю необычность человека в природе. Ведь два существа именуются братьями, если они соединены в одном. Брат — это тот, кто как минимум не убивает. И если те не менее брат убивает брата, то он делает то, что противоречит своему понятию, делает невозможное, он не скован предзаданными возможностями, он сам создает их. Существуют физиологические механизмы, в силу которых проявления жизни являются источником приятных ощущений, а проявления смерти (ужас на лице, вид крови и т. д.) порождают инстинктивное отвращение. Человек может преодолевать и эти ограничения до такой степени, что способен радоваться страданиям (феномены садизма или мазохизма). Человек есть на все способная тварь — это суждение писателя и социолога А. А. Зиновьева является в такой же мере суровой оценкой, в какой и беспристрастной констатацией факта.

Человек не просто находится в процессе непрерывного становления, всегда недоволен собой, стремится стать иным, чем он есть на самом деле, подняться над самим собой. Он еще хочет вырваться из процесса становления. Он не просто идет куда-то. Он еще хочет дойти. Человек не тождествен самому себе и эту нетождественность он воспринимает как недостаток. Он движим желанием быть другим, однако само состояние вечного становления он не может принять как норму. Он в то же время желает освободиться от желания быть другим. Наиболее очевидно и дерзко это обнаруживается в отношении к смерти. Ничто не может отменить факта бренности человека, тем не менее человек не может принять его — до такой степени не может принять, что в известном смысле именно здесь следует искать источник его вечного недовольства собой и миром. Как ни стремится человек выйти за границы, одной границы он всячески избегает — границы отделяющей жизнь от смерти. Более того, именно желание избежать этой границы лежит в основе его желаний сокрушать все другие. Можно сказать так: специфичное для человека желание быть другим определяется его желанием быть.

вернуться

2

Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Соч.: в 2 т. Т. 2. С. 241.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: