Перед рассветом откуда-то взялся дождь, мелкий, частый. Все небо обложило плотными низкими тучами. Мы покорно приняли и это: ведь с нами был Двадцать Два! Наконец мы взяли билеты, стали в очередь у вагона и вошли в свободное крайнее купе. Как только поезд тронулся, выяснилось, что мы попали в служебное помещение. Мы двинулись назад, но обнаружили, что вагон уже набит до отказа. Пришлось стоять. Когда вошел контроль и Двадцать Два вынул свой знаменитый бумажник, вспомнили о плане. Тут горемыка полез в заветное отделение, посучил там пальцами и как-то нехорошо сморщился. Мы поняли: плана нет. Все замолчали. Один Неустойчивый издал зубами звук, очень напоминавший хруст битого стекла.

Река встретила нас неласково. Ничто не предвещало улучшения погоды. Неустойчивый остался тут же на станции, решив обратным поездом возвратиться домой. Но мы трое, не спавшие, измученные, все же пошли к лодкам.

Разумеется, ветер оказался встречным. Мы разделились: Двадцать Два сел в отдельную лодку. При такой волне нечего было и думать добраться до места раньше вечера. Миновав широкое устье Нерли, мы поняли, что дальнейшего пути не осилим. С трудом добрались до небольшого, заросшего лесом острова и оттащили лодки подальше от берега.

Захотелось есть. Попытка разложить костер здесь же, на берегу, окончилась неудачей: кругом было топко, а сверху так и сеял этот истошный дождь. Тогда мы решили уйти подальше в лес, за волнистые песчаные дюны. Двадцать Два отказался сопровождать нас. Накинув плащ-палатку, он решил позавтракать здесь же, в лодке. Пожевав немного, он вынес на берег все лишнее: корзину, бадейку, весла, подтянул еще раз ялик и сел на лавочку, сгорбившись, опираясь на спиннинг. В такой позе Двадцать Два был бы находкой для скульптора, пожелавшего выразить символ безысходной скорби.

Оставив его, мы ушли за дюны и замечательно устроились в затишье, на песке, под густыми кронами сосен. Мы блаженно уснули под шум и свист «погоды».

Пробуждение не порадовало нас. Еще издали было слышно, как ревет взбушевавшаяся Волга.

— Какая сегодня ловля! — уныло протянули мы.

Нашего спутника поблизости не оказалось. Тогда мы решили пойти проверить лодки. Взобравшись на песчаный пригорок, вдалеке увидели темнеющий нос нашего ялика.

Однако, подойдя к берегу, мы не обнаружили второй лодки.

А уже начинало заметно темнеть. С запада шла очередная низкая туча. Ветер продолжал свирепствовать.

Наверное, отвел ялик куда-нибудь от ветра, решили мы. Не будет же он сидеть все время здесь, в этой «трубе»!

И вдруг мы увидели то, от чего дрожь пронизала каждого из нас: на траве лежали весла, корзина, бадейка… Все стало ясно: значит, лодку унесло ветром, а в ней и нашего злополучного спутника.

Мы стали совещаться: ехать искать его сейчас, в бурю, в темень, в неизвестном направлении, было бесцельно. Мы начали кричать. Никто не отзывался. Даже бакенщики в такой шторм не выезжали зажигать фонари.

Мы провели еще одну тяжелую бессонную ночь. Ветер усилился, однако стал дуть уже порывами. Это было первым хорошим признаком изменения погоды. В полночь ветер вдруг сменил направление, перешел на южный и сразу стих. Не прочертилась полоска зари, как мы уже вглядывались в еще сонное зеркало Волги.

На отшибе горы стояла могучая кривая сосна, уходившая цепкими толстыми корнями в поросший мохом бугор. Ее вершина была высшей точкой на нашем острове. Обдирая ладони о кору, мы залезли на дереве.

Всюду расстилалась величавая спокойная вода, окаймленная синеющим лесом. Длинной извилистой цепью шла посреди Волги гряда островов, то высоких песчаных, то низких луговых. Темными фейерверками взлетали вокруг бесчисленные утиные стаи. В могучее русло реки были вкраплены бакены: одни — белые, как чайки, другие — алые, словно маки. Сказочным дворцом двигался по реке большой теплоход. Нам был хорошо слышен глухой стук его машины.

Но того, что мы тщательно искали, так и не находилось: признаков человека, ставшего для нас сейчас особенно дорогим.

И вдруг приятель, обладавший ястребиным зрением, подобно морякам Колумба, воскликнувшим когда-то в великой радости: «Земля! Земля!», басисто заорал:

— Вижу, вижу! Дымок, дымок!

— Где?

— Вон, около дальнего леса! А вообще далеко, верных километра три!

Не сговариваясь, мы мигом очутились в лодке и заработали веслами. За кормой ялика быстро росла полоса вспененной воды. Мы гребли, гребли… Часто утки, не успевая спрятаться в траве, бомбами вырывались из-под самого носа лодки.

Дымок приближался. Густой, молочного цвета, он тянулся вверх. Наконец легкий запах гари ударил нам в нос. Еще минута — и мы с размаху врезались в песчаную отмель небольшого островка.

На его краю мы увидели белый бакен. Видимо, он был сорван этой ночью с якоря ветром и прибит к берегу. Мы быстро выскочили из лодки, пересекли лужайку, выбежали на другую сторону и с облегчением вздохнули. У воды, на самом берегу, горел костер. Неподалеку, около лодки, спиной к нам стоял Двадцать Два и… спиннинговал.

Услышав наши шаги, он обернулся, и мы увидели, как на его посеревшем лице мученика вспыхнула глубокая радость. Он бросил удилище на траву. Мы подбежали и крепко обнялись.

И тут же радость на его лице уступила место выражению высокой торжественности. Не говоря ни слова, он взял нас за руки и подвел к небольшой луже метрах в двадцати от берега. Невысокая, залитая водой трава в нескольких местах была раздвинута как бы длинными темными поленьями. Двадцать Два приносил сюда пойманных хищников, желая сохранить их живыми. Пять щук насчитали мы в этой яме. Но каких! Пожалуй, ни одна из них не весила меньше трех килограммов.

Любование продолжалось недолго. Через несколько мгновений мы уже стояли неподалеку друг от друга и бороздили блеснами дно небольшой каменистой ямы под самым берегом. На втором забросе рука моя, державшая комель удилища, почувствовала хорошо знакомый тупой удар. Затрещал тормоз катушки.

А приятель рядом уже тащил хорошую щуку. Не отставал и Двадцать Два. Вот это была ловля!

И к тому времени, как ослепительное майское солнце вошло в зенит, у нас оказалось очень много рыбы. Только к полудню поклевки прекратились.

Теперь Двадцать Два начал подробно рассказывать нам о злоключениях этой ночи. Начало событий мы давно угадали. Уставший, он задремал в лодке и не заметил, как коварные боковые волны, подмыв ялик, повернули его и вынесли в широкий проток между островами.

Очнулся он уже вдалеке от берега.

Шторм был в разгаре. Невольному путешественнику удалось кое-как отодрать одну из лавочек ялика и использовать ее в роли кормового весла. С величайшим трудом он направил нос отяжелевшей, полузалитой водой лодки наперерез волне. Но это была еще только малая доля победы: ялик стремительно выносило из протока в самый хаос бушующей Волги. Сопротивляться дальше уже не было сил. И вдруг резкий удар чуть не выбросил его из ялика. Но с этим ударом пришло спасение. Лодка налетела на небольшой травянистый «пятачок», случайно встретившийся на пути. Как Двадцать Два рассмотрел потом, это была верхушка скрытого под водой холма, опоясанного глубокой ямой. Всю ночь провел он на этой крохотной площадке, заливаемой водой, придерживая лодку окоченевшими руками.

Порой ялик начинало стаскивать, волочить боком, Двадцать Два выбивался из сил, но все же выдержал. Как только стало светать, бедняга дотащился до ближайшего острова. На счастье, сохранились спички, предусмотрительно завернутые в резиновый чехольчик. Рыбак разложил костер и начал сушиться. Но не довел дела до конца: мощный всплеск хищника под самым берегом заставил его схватить спиннинг, оставленный в ялике. Через минуту Двадцать Два уже тащил первую щуку. Он отрывался от ловли только для того, чтобы подкинуть в костер веток свежей хвои, надеясь дымом вызвать нас к себе. Он говорил, — конечно, мы понимали его всем сердцем, — что забыл в это время переживания тяжкой ночи и теперь уже благодарил судьбу за неожиданное приключение.