— К Анке сходи, потрепись. Может, полегчает.

— Не-е… Трошка, ты мне друг?

— Стал бы я от кого другого выслушивать этакую околесицу! — фыркнул задетый вопросом Лазарев. — Послал бы я его к первой попавшейся маме — и дело с концом. Тоже мне переживания!

— Пойдем на охоту. Тошно в городе. По три отгула у нас заработано. А? Глухарей постреляем.

— Сразу не дадут.

— Знаешь, как я алмаз назвал? «Солдат».

— Здорово!

— Дадут отгулы. Я попрошу.

— Ну, раз знаменитость попросит, — рассмеялся Трофим, — тогда дадут! Поохотиться — это ты хорошо придумал. Сколько времени собираемся! В общество охотников записались, ружья купили, а не стреляли из них ни разу.

Сашка постучал по кабине, и машина остановилась. Лазарев и Попов спрыгнули на разбитую вдрызг дорогу, как раз на половинке, на середине пути от Алмазного до Славного.

Пасмурная промозглая ночь сгустилась перед рассветом. Редколесье, расступившееся на мари, выглядело черной стеной.

— Та самая болотина? — передернув плечами от холода, спросил Трошка, чуток вздремнувший в кузове.

— А как же! — звонко отозвался Сашка. — Она самая. Видишь две кривые лиственницы?

— Не… — буркнул Трошка и полез доставать из машины рюкзак и ружье в чехле. — Ты ничего не забыл?

— Чего мне забывать? Все на мне. А лиственниц и я не вижу…

— Может, не та марь?

Хлопнула дверца кабины, и к ним подошел шофер, прокашлялся, погремел спичечным коробком, прикурил. От крошечного желтого огонька тьма сделалась еще непроглядней.

— Чего забрались в такую глушь? — спросил шофер. — Места знаете?

— А как же! — фыркнул Сашка. — Все места одинаковые.

— Тогда чего? — Шофер закашлялся, сплюнул и затянулся так сильно, что стал виден хитрый прищур его глаз.

— Места, где водятся глухари, все одинаковы, — наставительно сказал Сашка.

— Хитер ты, Лисий Хвост…

Работающий мотор дал сбой, чихнул, и шофер не договорил фразы, замер, прислушался.

— Ты поезжай, — сказал Сашка, — а то начадишь тут, вся дичь разбежится.

— От вас самих соляркой до полюса воняет, — добродушно отозвался шофер. — Но местечко я это запомню. А вас я, значит, захвачу послезавтра, либо у парома, либо тут. Ночью я буду, часа в три.

— Давай, давай! Только пассажирку на крутоломе разбуди, а то, как начнешь на Чертовом спуске тормозить, она себе нос сломает.

Но шофер то ли не слышал, то ли не хотел отвечать. Снова хлопнула дверца, взыграл мотор, и борт с яркими стоп-сигналами поплыл от них. Малиновые огоньки дергались и вихлялись, словно хотели разбежаться. То один, то другой пропадал в дорожных буераках, но тотчас выныривал. И опять искорки принимались мотаться друг подле друга, пока не скрылись за дальним увалом просеки.

Охотники еще постояли. Потом слабое предрассветное дуновение отнесло от них солярный чад, и они оба, не сговариваясь, глубоко вдохнули густой таежный воздух, тяжеловатый от обилия влаги.

Резко выдохнув, Трошка снова вдохнул, но теперь уже не торопясь, принюхиваясь:

— Не болотом — рекой пахнет. Точно, та марь.

— А как же, я ж в оконце на спидометр посмотрел.

— Хитер.

— Как лисий хвост, — с готовностью подхватил Сашка и вдруг расхохотался во всю мочь. Но звуки его голоса словно придавила темнота и сырость.

— Вздрюченный ты последнее время. Вечером слова нельзя было добиться, а тут лешачишь.

— Эхо здесь заливистое.

— То ясными вечерами в речной долине. Там берега скалистые. Пошли?

Сашка не ответил. После приступа веселья он помрачнел, точно раскаиваясь в какой-то ошибке.

— Пошли? — снова спросил Трофим.

— Погоди. Вот там на взгорке стоп-сигналы покажутся…

— Дались они тебе.

— Покажутся? А? Там взгорок должен быть, перед обрывом. Увидим, как думаешь? Должны увидеть.

— Загадал чего?

— Да… — тихо отозвался Сашка.

— Чудак ты.

— Я, может, про охоту.

— Да полно там глухарей. Гадать нечего. — Трофима раздражала нервозность друга.

— Видишь огоньки? — воскликнул Сашка. — Я говорил, что обязательно покажутся на косогоре!

Лазарев в ответ только плечами пожал. В темноте Сашка этого, конечно, не приметил и зачавкал сапогами в сторону мари. Трошка — за ним. Они продвигались по опушке меж редкими лиственницами, которые можно было разглядеть, едва не ткнувшись носом в ветви. Сашка, однако, угадывал их почему-то раньше. Вскоре Трофим различил в глубине продолговатой мари блеклое пятно тумана, которое будто светилось.

Шли они долго, то и дело проваливаясь в болотную жижу выше щиколотки.

Рассвело без зари. Просто сделалось светлее окрест. Засияли гирлянды росинок-линз, повисших на поблеклой хвое.

Сашка, шедший впереди, старательно обивал капли стволом ружья, а потом обернулся и сказал:

— Ишь сколько брильянтов.

Обнаженное пространство болотистой кочковатой мари, седой от росы, постепенно сужалось. Впереди поднялась, темнея, зазубренная стенка еловых вершин. Деревья росли за взгорком, в распадке, наполненном туманом.

Долина выглядела серым морем, и когда они спускались в нее, то вроде бы погружались в немотную хлябь, скрадывавшую даже звуки шагов. Подошвы сдирали на спуске мох с камней, и приходилось быть очень осторожным, чтоб не поскользнуться и не покатиться по скалистому склону.

Однако не прошли парни и половины спуска, как туман сделался особенно густ, так что головки сапог едва различались. И вдруг пелена оборвалась. Открылся вид, совсем не похожий на лесотундровую марь. Строгие пирамиды елей уступами спускались к темной реке, и среди их густой зелени кое-где пестрели цветастые осенние осины: желтые на каменистых уступах и рдяные на более богатых почвой террасах.

Трофим любил речные долины в здешних местах. Тут был особый мир. Человек словно мигом перелетал километров на пятьсот южнее. Микроклимат — говорили гидрологи, с которыми им, бульдозеристам-кочевникам, приходилось встречаться. Кажется, совсем недавно Трошка Лазарев и Сашка Попов пробивали здесь зимник к будущему гидроузлу, просеку для ЛЭП, потому что стройке энергия требовалась позарез, и немало, даже для начала.

По верху «щеки», или непропуску — скале, отвесно опускавшейся в реку, — они перешли из распадка в таежное приволье, протянувшееся вдоль берега. Туман поднялся выше. Он стал расползаться, рваться лохмотьями, открывая мягкую голубизну.

Еще не выйдя толком из скалистого нагромождения, Сашка вскинул ружье и выстрелил. Из шатра разлапистой ели, шумно ударяясь о ветви, выпала копалуха с черными и белыми поперечными полосами на перьях крыльев и хвоста. Достигнув земли, тетерка, величиною с добрую индюшку, распласталась, растопорщив крылья, и сделалась совсем огромной.

— А как же! — воскликнул Сашка и ударил из второго ствола. — Лежи! От деток не уводи!

Пестрый ком под елью затрепыхался, судорожно несколько раз вздернул крылья, то ли проскакал, то ли протащился, словно рыбина на песке, по серой полусгнившей хвое, замер. Только концы маховых перьев трепетали еще мгновение.

Сорвав с плеча чехол с ружьем, Трошка помедлил, пораженный этим предсмертным трепетом перьев.

Тем временем Сашка, прыгая с камня на камень, оказался совсем неподалеку от ели. Что-то высматривая в ветвях, на ощупь перезарядил «тулку» и наново ударил два раза кряду. Трошка больше не медлил. Он ловко скатился со скалистого выступа, на ходу складывая и заряжая ружье. А Сашка вновь приготовился палить.

Трошка крикнул:

— Стой, черт!

— А как же! — И Сашка выстрелил дуплетом. Когда Лазарев подскочил к приятелю, то увидел на ели единственного оставшегося глухаренка. Он сидел серый, напыжившийся и вертел головой с явным недоумением, куда же пропали братья и мама. Трошка торопливо вскинул ружье. Слабо щелкнул приготовленный к бою ствол ружья Сашки. Копаленок вскинулся и, провисая на неокрепших крыльях, развернулся в сторону. Трошка выстрелил влет, под перо, и уложил тетеревенка. Потом вытер нос тыльной стороной ладони и смачно сплюнул.