Едва бульдозеры, страховавшие Сашку, дошли до края обрыва и все увидели, что рискованный эксперимент удался как нельзя лучше, рабочие попрыгали с кручи, покатились по сугробам, добежав до Сашки, подхватили его на руки и стали качать.

Александр принял восторг товарищей как должное. И когда, устав, ребята поставили его на ноги, произнес:

— Теперь чепуха осталась, — он кивнул на кустарник и лес в долине, через который надо еще было проложить просеку.

Жихарев хотел возразить, но лишь рукой махнул, расценив Сашкины слова как восторженное удивление перед тем, что они совершили.

Промолчал и скатившийся по склону вместе с костылем Лазарев. Впрочем, Трофим, может быть, и не смолчал бы, да тут Аким сказал такое, что не до Сашкиных заскоков стало.

— Братцы! Слушайте! — начал Жихарев. — Мы удачно спустили в долину бульдозер. Он здесь может и трелевать, кусты, подлесок резать. Нам теперь нет никакого смысла идти запланированным маршрутом. Его предложили лишь потому, что со стороны ледяного моста до просеки в долине путь преграждают шивера…

— Правильно! Правильно, Аким ты наш Семеныч, — заорал Филя-тракторист. — Вот это да! Плевали мы теперь на шивера и с той и с другой стороны! Вернемся по нашей просеке к дороге, оттуда по ледяному мосту на другой берег — верхом, верхом — вот к тому месту. — Он показал рукой на заречную кручу. — И руби просеку дальше! Путь на самом трудном участке сокращается вдвое!

— И заработок, и прогрессивка, и премия нам обеспечены! — Попов готов был колесом пройтись от восторга. — Качать бригадира!

Взяв в руки по копаленку, Сашка в прекраснейшем расположении духа отправился к реке потрошить птицу.

«Вот повезло! — думал он. — Три минуты… Да где там три — минуты не прошло, а мы отстрелялись. Даже жаль немного. Собирались чуть не полгода, охотились — минуту. Вот ведь как бывает. Скорое исполнение желаний — не велико удовольствие. Нам бы походить, поискать, почертыхаться, может быть, и отчаяться, а вместо компота, как Филя говаривал, и попалась бы копалуха с выводком. Пострелял я их всех, конечно, зря. Злость сорвал. Только чего ж мне злиться? Все хорошо. И в каталог мою находку занесли, и имя алмазу я дал, и в газете обо мне написали. Счастливчик, как назвала меня Анка… Да счастья нет».

Он вышел к реке у широкого плеса. Вода, хоть и темная, вроде бы ржавая, была здесь прозрачна. Сквозь ее толщу хорошо виделись полуокатанные, со срезанными углами, но еще шероховатые камни подтопленного русла. Берег обрывался круто. Солнечные блики, пробиваясь сквозь толщу рыжей воды, играли на дне даже метрах в двух от Сашкиных ног, а дальше — тьма, коричневая, омутная.

Попов сел на валунчик у самого уреза, так, что река омывала головки резиновых заколенных, на манер ботфортов, сапог. Ухватив копаленка и как бы взвесив его, Сашка подумал, что в дичине килограмма два вкуснейшего нежного мяса.

«Глиной обмажем, запечем под костром. И перья ощипывать не надо. Сами слезут. А уж вкуснота — неописуемая. Сразу двух не слопаем — на ужин останется. Возиться не придется. И то уж сейчас слюнки текут. Ждать-то часа два. Ничего, потерпим».

Отрубив ножом голову глухаренку, Сашка вспорол брюхо и подивился обилию желтоватого, влажно поблескивающего жира в огузке. Он выкинул в реку потроха и бросил птицу в воду у берега.

— Мойся, прополаскивайся сама, — сказал он вслух. — Я за второго примусь. Так быстрее будет.

Второй копаленок, видимо самка, оказался еще жирнее, и, выпотрошив птицу, Сашка долго отмывал осаленные, осклизлые руки. В холодной воде да без мыла мытье шло почти безуспешно.

— А, черт с ними! — сказал Сашка и вытер ладони о рубашку. — Наплевать.

Потом он взял одного копаленка, валявшегося у берега, подождал, пока стечет вода, затем достал другого.

И тут на вывернутом жире огузка он увидел крупную искрящуюся каплю. Вода, вытекая из тушки, лишь омывала ее.

Сашка ощутил, что ноги стали словно ватными, не держали его. Он не то сел, не то плюхнулся на гальку. Отвести взгляд от прилипшего к жиру кристалла было невмоготу.

— Ал… ал-ма-аз… — с трудом выговорил Сашка. Голос осекся, горло сдавило судорогой. — …Маз… ал…

Кристалл вспыхнул радугой. Он был чуть меньше найденного пять дней назад в глыбе на съезде в карьер. Но красивее его и округл, что ценится особо. Ведь об этом ему сам Ашот говорил. Легкий янтарный надцет окрашивал камень, однако прозрачность додекаэдроида была удивительной.

Ошеломленный невозможной, невероятной удачей, Сашка, все еще не веря себе, поднес тушку с прилипшим к жиру алмазом к самым глазам. В сознании всплывали слова Ашота Микаэляновича, водившего Попова по фабрике:

«Жировой способ извлечения алмаза известен так давно, что сделался легендарным. О нем рассказано еще в сказках Шахразады о Синдбаде-мореходе. Там говорится о недоступном ущелье, в котором якобы обнаружились целые россыпи. Чтобы добыть алмазы, люди пошли на хитрость. Они швыряли вниз жирные куски мяса. Орлы слетались в ущелье за легкой добычей и тащили ее в гнезда. Птиц били влет, и алмазы, прилепившиеся к жирному мясу, доставались людям.

Эту же легенду связывали с Александром Македонским и его воинами, которые дошли до Индии. Ведь Индия самая древняя страна, где добывали алмазы. Африканские коренные месторождения открыли лишь в середине прошлого века…»

— Какое мне дело до Синдбада-морехода, сказок «Тысячи и одной ночи», Александра Македонского, африканских месторождений… — Попов едва шевелил непослушными губами. — Снова идти к Ашоту, будь он проклят…

Почему-то заныли мышцы лица. Сашка подумал, что смеется. Но слезы защекотали веки, скатились, будто соленый пот, к уголкам губ.

Сдернув с жира огузка радужный кристалл, Сашка крепче крепкого сжал его в кулаке.

Он почувствовал себя самым разнесчастным человеком на свете, упал на прибрежные камни, молотил по ним кулаками, не ощущая боли, и тихонько утробно скулил, не стирая бегущих слез. Ему хотелось орать от злосчастья, но он не мог.

Вдруг Сашка сел, в глубоком отчаянии прижал алмаз, зажатый в кулаке, к колотившемуся сердцу.

— Не отдам… Нет! Нет! Не отдам! Мой! Он мой!

«Что ж ты сделаешь с ним?» — будто прошептал кто-то ему на ухо. Это послышалось так явственно, что Попов сжался в комок и огляделся. Около — никого.

— Продам… — проведя тыльной стороной ладони по затекшим губам, сказал Сашка. — В отпуск поеду и продам. Неужели охотников не найдется? Найдется. Есть охотники…

В туманной дымке возникли перед ним крючковатые, уродливые пальцы, тянущиеся к его, Сашкиному, алмазу. «Давай! Давай!» — по-змеиному прошипел чей-то жуткий голос в звенящей пустоте.

От такого видения Попов как бы очухался.

— Тьфу ты, черт! — сказал он вслух. — Чего это я? Сашка отер рукавом заплаканное лицо и подивился своему плачу. Но когда он разжал кулак и поглядел на крупную, чуть желтоватую и в то же время прозрачнейшую каплю, ему опять стало не по себе. Сашка и подумать не мог о том, чтоб сдать алмаз. Это даже в воображении было свыше его сил. Однако он понимал и другое: попытка одному, в одиночку, реализовать сокровище чревата самыми неожиданными, может быть, трагическими последствиями.

«У меня же есть друг, черт возьми! — подумал Попов. — Ну, одно дело — алмаз, найденный в карьере. Но тут-то не карьер! Само собой, Малинка объяснял: и подобная находка принадлежит государству. Даже статья в УК есть… 97. Сколько старший лейтенант ни старался втемяшить: мол, преступление, преступление, но наказание-то за него плевое — лишение свободы на срок до шести месяцев… Общественное порицание.

Есть смысл рисковать. Хорошо, что Малинка провел лекции по правовому воспитанию. По крайней мере, знаешь, что к чему. Правда, существует еще статья 167. Но о ней лучше не думать…»

Размышляя, Попов вроде бы окончательно оправился от потрясения. Достав мятый платок, он завязал алмаз в узелок и положил в карман. Однако чем больше он думал о том, чтобы привлечь к делу Трофима, тем меньше верил в его согласие. А надо было решаться, решаться сейчас, пока они здесь, не в поселке…