Пчелка обернулась к королю Локу.
— Лок-королек, ты это сделал! — вскричала она. — Ты меня любишь и все-таки освободил того, кого люблю я и кто любит меня…
Больше она не могла говорить, упала на колени и закрыла лицо руками.
Все маленькие человечки, взиравшие на эту сцену, обливались слезами, опершись на свои самострелы. Один только король Лок сохранял спокойствие. Пчелка, которой открылось теперь все его величие и доброта, прониклась к нему нежной дочерней любовью. Она взяла за руку своего возлюбленного и сказала:
— Жорж, я люблю вас, один бог знает, как я люблю вас. Но как же мне покинуть короля Лока?
— Покинуть? Что? Вы оба мои пленники! — воскликнул король Лок громовым голосом.
Он закричал таким страшным голосом шутки ради. А на самом деле он нисколько не сердился.
Верное Сердце подошел к нему и преклонил колено.
— Всемилостивейший государь, — сказал он, — да соблаговолит ваше величество разрешить мне разделить плен господина моего и госпожи моей, которым я служу!
Пчелка, узнав его, вскричала:
— Это ты, Верное Сердце, мой добрый слуга! Как я рада тебя видеть. Ах, какой у тебя ужасный султан! А скажи, сочинил ты новые песенки?
И тут король Лок повел их всех троих обедать.
Глава XXII, в которой все благополучно кончается
На следующий день Пчелка, Жорж и Верное Сердце, облачившись в пышные одежды, которые приготовили им гномы, отправились в праздничный зал, где король Лок в королевском одеянии вскоре встретился с ними, как и обещал. За ним шествовала его гвардия в доспехах и мехах варварского великолепия и в касках, над которыми трепетали лебединые крылья. Гномы сбегались толпами, проникая через окна, отдушины и камины, пролезая под скамьями.
Король Лок поднялся на каменный стол, уставленный кувшинами, светильниками, кубками и золотыми чашами чудеснейшей работы. Он сделал знак Пчелке и Жоржу приблизиться и сказал:
— Пчелка, закон народа гномов требует, чтобы чужеземцы, попавшие к нам, обретали свободу по истечении семи лет. Вы провели семь лет среди нас, Пчелка, и я был бы плохим гражданином и преступным королем, если бы удерживал вас долее. Но прежде чем расстаться с вами, я желаю, раз уж мне нельзя жениться на вас, обручить вас с тем, кого вы избрали. Я делаю это с радостью, ибо люблю вас больше, чем себя самого, а мое горе, если оно не пройдет, останется легкой тенью, которую развеет ваше счастье. Пчелка Кларидская, принцесса гномов, дайте мне вашу руку. И вы, Жорж де Бланшеланд, дайте мне также вашу руку.
Соединив руки Жоржа и Пчелки, король Лок обратился к своему народу и провозгласил громким голосом:
— Вы, человечки, дети мои, свидетели того, что эти двое, стоящие здесь, обручаются друг с другом, дабы вступить в брак на земле. Пусть же они возвратятся туда вместе и да возрастят они вместе мужество, скромность и верность, как добрые, садовники взращивают розы, гвоздики и пионы.
Гномы подхватили эти слова громкими кликами; чувства у них были самые противоречивые, ибо они не знали, радоваться им или огорчаться. Король Лок снова повернулся к жениху с невестой и, указывая на кувшины, кубки и прочие драгоценные изделия, сказал:
— Это дары гномов. Примите их, Пчелка, они будут напоминать вам о ваших маленьких друзьях, ибо это дарят вам они, а не я. А сейчас вы узнаете, что подарю вам я.
Наступило долгое молчание. Король Лок с выражением глубокой нежности смотрел на Пчелку, чье прелестное сияющее чело, увенчанное розами, склонилось на плечо жениха.
Затем он заговорил так:
— Дети мои, любить пылко — это еще не все, надо еще хорошо любить. Любить пылко — это, конечно, прекрасно, но любить самоотверженно — еще лучше. Пусть же любовь ваша будет столь же нежна, сколь и сильна, пусть в ней не будет недостатка ни в чем, даже в снисходительности, и пусть к ней всегда примешивается немножко сострадания. Вы молоды, прекрасны и добры, но вы люди и тем самым подвержены многим несчастьям. Вот поэтому-то, если к тому чувству, которое вы испытываете друг к другу, не будет примешиваться немного сострадания, это чувство не будет отвечать всем превратностям вашей совместной жизни. Оно будет подобно праздничной одежде, которая не защищает ни от ветра, ни от дождя. Истинно любят только тех, кого любят даже в их слабостях и в их несчастиях. Щадить, прощать, утешать — вот вся наука любви.
Король Лок умолк, охваченный глубоким и сладостным волнением, затем продолжал:
— Дети мои, будьте счастливы: берегите свое счастье, берегите его крепко.
В то время как он говорил, Пик, Тад, Диг, Боб, Трюк и По, ухватившись за белое покрывало Пчелки, осыпали поцелуями руки молодой девушки и умоляли ее не покидать их. Тогда король Лок достал из-за пояса перстень с драгоценным камнем, от которого шли яркие снопы лучей. Это был тот самый волшебный перстень, который открыл темницу ундин. Он надел его Пчелке на палец и сказал:
— Пчелка, примите из моих рук этот перстень, который позволит вам и вашему супругу входить в любой час в царство гномов. Вас здесь всегда встретят с радостью и всегда придут вам на помощь. А вы в свою очередь внушите вашим будущим детям не питать презрения к маленьким, простодушным, трудолюбивым человечкам, которые живут под землей.
ТАИС[30](THAÏS)
I. ЛОТОС
В те времена в пустыне жило много отшельников. По обоим берегам Нила раскинулись бесчисленные хижины, сооруженные из ветвей и глины руками самих затворников; хижины отстояли друг от друга на некотором расстоянии, так что их обитатели могли жить уединенно и вместе с тем в случае надобности оказывать друг другу помощь. Кое-где над хижинами возвышались храмы, осененные крестом, и монахи сходились туда по праздникам, чтобы присутствовать при богослужении и приобщиться таинствам. На самом берегу реки встречались обители, где жило по нескольку монахов; они ютились в отдельных тесных келейках и селились вместе лишь для того, чтобы полнее чувствовать одиночество.
И отшельники и монахи жили в воздержании, вкушали пищу лишь после захода солнца, и единственным яством служил им хлеб со щепоткой соли да иссопа[31]. Некоторые из них уходили в глубь пустыни, превращая в келью какую-нибудь пещеру или могилу, и вели еще более диковинный образ жизни.
Все они соблюдали целомудрие, носили власяницу и куколь, после долгих бдений спали на голой земле, молились, пели псалмы — словом, каждодневно подвизались в покаянии. Памятуя о первородном грехе, они отказывали плоти не только в удовольствиях и утехах, но и в самом необходимом, по тогдашним понятиям, уходе. Они считали, что телесные немощи целительны для души и что нет для тела лучших украшений, чем язвы и раны. Так сбывалось слово пророков: «Пустыня оденется цветами».
Одни из обитателей святой Фиваиды проводили дни в умерщвлении плоти и созерцании, другие зарабатывали себе на хлеб насущный тем, что плели веревки из пальмового волокна или нанимались к соседним землевладельцам на время жатвы. Язычники несправедливо подозревали некоторых из них в том, что они живут разбоем и действуют заодно с кочевниками-арабами, которые грабят караваны. На самом же деле монахи презирали богатство, и благоухание их добродетели возносилось до самых небес.
Ангелы, похожие на юношей, навещали их под видом странников с посохом в руке, а демоны, приняв облик эфиопов или зверей, рыскали вокруг затворников, стараясь ввести их в соблазн. По утрам, когда монахи шли к колодцам за водой, они замечали на песке следы копыт сатиров и кентавров. С точки зрения духовной, истинной, Фиваида являла собою поле битвы, где ежечасно, в особенности по ночам, шли таинственные сражения между небом и царством тьмы.
30
Сюжет романа «Таис» вынашивался много лет. Первой поэтической публикацией А. Франса была «Легенда о Таис, комедиантке» (1867) — стихотворный набросок, в котором автор следовал традиционному сюжету церковного предания об обращении в христианство александрийской куртизанки Таис, впоследствии известной под именем св. Таисии, но ни словом не упоминал об искушении и падении монаха Пафнутия. По свидетельству некоторых друзей Франса, у писателя имелась в рукописи новелла под названием «Святая Таисия» на тот же сюжет; наконец около 1888 г. началась работа над романом.
В августе 1888 г. А. Франс писал своему другу г-же Кайавэ; «Ваш бедный друг в Александрии. Он побывал в театре. Он видел Таис в роли Поликсены в трагической пантомиме», и далее, что его «начинает забавлять этот отец Пафнутий» и что он, Франс, «чувствует себя лучше во власянице Пафнутия», чем в роли Жерома («Жером» — литературный псевдоним раннего А. Франса).
Закончив роман, А. Франс передал рукопись известному критику Брюнетьеру, который был тогда редактором журнала «Revue des Deux Mondes».
Новое произведение было опубликовано под заглавием «Таис. Философская повесть» в журнале «Revue des Deux Mondes» в трех выпусках: 1 июля, 15 июля и 1 августа 1889 г. Отдельное издание появилось 14 октября 1890 г. в книгоиздательстве Кальман-Леви, причем объем книги, по сравнению с журнальным вариантом, увеличился на двадцать шесть страниц.
Успех «Таис» превзошел все ожидания, книга сделалась во Франции главным литературным событием 1890 г.; она была вскоре переведена на иностранные языки, не менее чем на восемнадцать, пользовалась особой популярностью в Англии, Италии, Америке, России. Уже в 1891 г. в Петербурге появился первый русский перевод романа под названием «Александрийская куртизанка».
В марте 1894 г. французский писатель Луи Галле опубликовал трехактную лирическую комедию «Таис» по роману Франса, которая послужила либретто к одноименной опере Масснэ. После успешной премьеры Франс одобрительно отозвался о либретто и об опере в статье, помещенной в журнале «L'Univers illustre». Опера Масснэ, обошедшая сцены многих стран, способствовала еще большей популярности произведения А. Франса. В 1912 г. она была поставлена в Москве русской труппой в «Луна-парке», а в 1913 г. с успехом шла в театре Солодовникова с участием иностранных певцов-гастролеров.
Большая часть французской критики дала положительную оценку роману «Таис» при его первом появлении, отмечая идейную значительность книги, ее художественные достоинства. Критик Морель, например, писал, что в романе проявилось дарование А. Франса с трех наиболее важных сторон — как философа, эрудита и поэта.
В то же время выход в свет «Таис» вызвал открытое недовольство реакционных клерикальных кругов. Так, иезуит Брюкер, сотрудничавший в журнале «Религиозные, философские, исторические и литературные очерки», в декабре 1889 г, и в ноябре 1890 г. опубликовал две статьи против «Таис». Брюкер называл роман А. Франса «отвратительным», полным «порнографического реализма», «философским только по названию», утверждал, что история Пафнутия освещена автором пародийно, что легенду, благоухающую христианской чистотой, он превратил в непристойную фантазию.
На первую из этих статей А. Франс остроумно и язвительно ответил в «Проекте предисловия к „Таис“», который был опубликован только в 1924 г.:
«Моя „Таис“ очень рассердила некоего отца иезуита, который адресовал мне простодушные проклятия в своем журнале, специально присланном мне по этому случаю; не будь он так заботлив, я и до сих пор не знал бы ни о существовании означенного отца иезуита, ни о его гневе.
Одновременно какой-то журнал, издаваемый в Одессе, с неменьшим возмущением обвинил меня в том, что я отступаю в своей книге от учения православной церкви. Не угодив ни одному, ни другому, я утешился мыслью, что при всем желании не смог бы угодить обоим.
Признаюсь, что, проклиная меня, его преподобие мне польстил. Он прочел мою книгу, и прочел так внимательно, что, пытаясь восстановить историю св. Таисии и св. Пафнутия в ее первоначальной чистоте, не устоял перед соблазном ввести в свой рассказ такие черты, которые придумал я сам… Говорю это не затем, чтобы доставить неприятность его преподобию, а чтобы он поразмыслил, в каком положении оказался. Он глотнул того яду, который хотел обезвредить, и на себе самом убедился, что дьявол весьма хитер».
Интересно, что даже опера Масснэ «Таис», в которой ни музыка, ни текст не обладали и половиной идейной и художественной силы романа Франса, не давала покоя церковникам. Так, русская газета «Биржевые ведомости» сообщала 16 июня 1912 г., что «группа провинциальных священников обратилась в святейший синод с ходатайством о снятии с репертуара театров оперы Масснэ „Таис“, мотивируя это ее кощунственным содержанием».
Таким образом, первое крупное произведение А. Франса исторического жанра было воспринято прежде всего как антиклерикальное. Этим романом А. Франс, пусть в опосредствованной форме, включался в борьбу против реакционной католической церкви, которую вела прогрессивная общественность. «Таис» вошла в ту традицию, которую во французской литературе XIX в. открыл обличительный образ архидиакона Клода Фролло из романа В. Гюго «Собор Парижской богоматери» (1831) и продолжали во времена А. Франса тот же Гюго, создавший образ изувера-инквизитора Торквемады в одноименной драме (1881), Э. Золя, разоблачивший религиозные «чудеса» в романе «Лурд» (1897) и т. д.
Старинная коптская легенда о Таис была известна А. Франсу по многим источникам. Ее неоднократно переписывали монахи позднегреческих монастырей, перевел на латинский язык схоласт Руфинус; в X в. она достигла Германии и была использована саксонской поэтессой монахиней Гросвитой для ее драм «Пафнутий» и «Авраам» (Анатоль Франс знал эти драмы по французскому переводу 1845 г. и затем в 1888 г. видел их в постановке кукольного театра). В средние века легенда о Таис была широко распространена в разных версиях на разных языках. Упоминание о прекрасной обращенной язычнице А. Франс мог найти и у французского поэта XV в. Франсуа Вийона и у гуманиста XVI в. Эразма Роттердамского. Наконец в момент работы Франса над романом, в 1889–1890 гг., в печати сообщалось об открытии при раскопках в Египте мумий Таис и Серапиона (как в некоторых источниках назван Пафнутий). Но самую полную версию легенды давали «Жития отцов пустынников», модернизированный перевод которых был издан во Франции в 1761 г. — книга, по которой в XVIII в. «все дети учились читать» (А. Франс).
В статье по поводу оперы Масснэ А. Франс признавался:
«Я взял легенду в том виде, в каком нашел ее в пятидесяти строках „Житий отцов пустынников“, развил ее и переделал в соответствии с определенной моральной идеей».
В романе «Таис» А. Франс вновь обратился к излюбленной им эпохе угасания античного язычества и возникновения христианства. Его интерес к этой переходной эпохе разделяли в то время многие писатели, но отношение их к античности было различным: писатели, связанные с декадентством, поэтизировали умирание древнего мира, смаковали эротические сюжеты, сцены казней и пыток в «античной» рамке; прогрессивная литература искала в античности опору для своих гуманистических идеалов. К этому направлению принадлежал и А. Франс.
Еще в молодости, связанный тогда с парнасцами, он воспринял их тенденцию к гуманистическому истолкованию античности. Но в первую очередь здесь следует говорить о влиянии Флобера — автора «Саламбо» (1863), «Иродиады» (1871) и «Искушения святого Антония» (1874). «Таис» обнаруживает глубокую преемственную связь с последним произведением; тут речь идет не только об идейных и сюжетных аналогиях, но и о совпадении некоторых деталей. Как и Флобер, Франс связывает с античностью представление о прекрасном, человечном, он тоже хочет внушить читателю интерес и любовь к навеки ушедшему в прошлое миру, открыть в нем живое и важное для современности.
Вместе с тем в период работы над «Таис» А. Франс находился под влиянием философа-релятивиста Э. Ренана и искусствоведа-позитивиста И. Тэна и разделял их взгляды на исторический жанр в литературе, взгляды, отражавшие кризис буржуазной общественной науки во второй половине XIX в. и разочарование в ее методах.
В то время Франс полагал, что истина в истории относительна, что историк не в состоянии раскрыть настоящие причины и связь событий; ему остается лишь одно: заново творить людей и дела прошлого на основе своих субъективных представлений. А раз так, то писатель может достигнуть в истории гораздо большего, чем ученый; с помощью творческого воображения он лучше воссоздаст психологию, характеры, страсти прошлых дней, а это и есть единственное реальное содержание истории.
В соответствии с такими взглядами А. Франс не ставил себе задачей показать в «Таис» прошлое как предысторию настоящего, ибо не видел в них движения вперед. Как и Флобер, автор «Искушения», он утерял веру в прогресс буржуазного общества; Франс считал, что история учит скептицизму, наглядно показывает относительность всех духовных форм, знаний, верований. Но если Флобер в своем страстном негодовании против буржуазной цивилизации отверг в «Искушении» одно за другим верования людей, обнаружившие свою несостоятельность, то Франс, стоявший тогда на позициях благожелательного скептицизма, принимает в «Таис» различные убеждения и взгляды как равно правомерные.
В статье по поводу оперы Масснэ он пишет о своем романе:
«Я собрал воедино противоречия. Я показал расхождения. Я посоветовал сомневаться. По-моему, нет ничего лучше философского сомнения. Философское сомнение порождает в душах людей терпимость, снисходительность, божественную жалость, — все нежные добродетели… Я думаю также, что несчастья людей проистекают от гордости. Вот почему моя книжица советует придерживаться простоты сердца и ума».
Скептическое отношение к истории объясняет и то, что Франс не стремился в «Таис» к исторической достоверности. Использовав для романа огромное количество научных и литературных источников, он тем не менее хотел создать лишь общую психологическую атмосферу древней александрийской цивилизации, а не воскресить конкретную историческую эпоху. Он сознательно пошел на анахронизм, поместив свою героиню в обстановку эллинистической культуры, хотя она согласно церковным книгам жила в IV в. н. э., то есть через пятьсот лет после того, как завершился эллинистический период в истории Александрии.
Франса привлекает прежде всего декоративная сторона истории, экзотика психики и нравов, красочность быта; общественные конфликты рабовладельческого общества на пороге его гибели не попали в поле зрения автора либо показаны односторонне: они сведены лишь к борьбе в области идеологии, борьбе философской и религиозной. Тем не менее А. Франс воссоздал картину жизни эллинистического Египта с такой пластической силой, что с ней может соперничать во французской литературе только картина жизни древнего Карфагена в романе Флобера «Саламбо».
Сам писатель, однако, утверждал, что преследовал в «Таис» в первую очередь другую цель. В статье об опере Масснэ, разъясняя свой замысел читателям, Франс определил «Таис» как «элементарное пособие по философии и морали, иллюстрированное образами».
«То тут, то там меня поздравляют, — продолжал он, — с тем, что я воскресил александрийский мир и сумел передать его колорит. Но об этом-то я думал меньше всего. Когда я писал „Таис“, я старался, напротив, ввести в мою сказку (а это сказка) только такие идеи, которые могут быть интересны моим современникам. Я как можно меньше превращался в египтянина и александрийца».
Назвав свое произведение «философской повестью», Франс прямо указал на преемственную связь с традицией Вольтера. Это подтверждается тем, что, как показывает рукопись «Таис», отправной точкой автора была сцена искушения Пафнутия в гроте Нимф, которая отсутствовала в источниках романа и в ранней поэме Франса. Парадоксальная ситуация, являющаяся ключом к философской идее романа, была так определена самим автором: «Я хотел сделать так, чтобы Пафнутий погубил свою душу, желая спасти душу Таис».
Второй эпизод, особенно важный для понимания идеи произведения, — философский пир в Александрии. Именно здесь автор показывает и сравнивает главные направления позднеэллинистической философской мысли, иронически отмечая правоту и неправоту каждого из собеседников, и в то же время проводит в их спорах аналогию с идейным разбродом конца XIX в.
Подобно Вольтеру Франс намекает в «Таис» на конкретные явления современности. Так, речи римского префекта Котты о «свободе под властью умных деспотов» связаны с разоблачением попытки генерала Буланже произвести в конце 80-х годов XIX в. монархический переворот во Франции, — отсюда ирония над ограниченностью взглядов Котты в романе. Картины жизни города Стилополиса, возникшего в пустыне вокруг Пафнутия-столпника, даны в духе злого гротеска, заставляющего вспомнить о «Лурде» Золя и т. д.
Традиция Просвещения чувствуется и в строго рационалистической композиции романа Франса. Действие и персонажи расположены между двумя композиционными полюсами: пышной языческой Александрией и суровой христианской Фиваидой, и тяготеют к одной из них; первую олицетворяет изнеженный эпикуреец Никий, для которого смысл жизни в наслаждении, вторую — аскет Пафнутий, для которого отказ от всех естественных радостей жизни составляет высшую добродетель. И если слепой фанатизм Пафнутия бессмысленен, потому что противоречит человеческой природе, то и снисходительная терпимость его антагониста Никия столь же бесплодна, ибо она проистекает от равнодушия к людям. Автор отказывает в правоте и угасающему язычеству и возникающему христианству; правда — на стороне живой прелести и красоты жизни, воплощенной в образе Таис.
Образы главных героев романа, Таис и Пафнутия, развиваются в противоположных направлениях. В романе происходит постепенное развенчание героя и возвышение героини, пока, наконец, в финале не дается апофеоз Таис и окончательное осуждение Пафнутия. Здесь автор оставляет мягкий тон снисходительного скептицизма, его суждение становится суровым и решительным: он против мертвой догмы религии, за живую жизнь.
Обращение язычницы-куртизанки в христианство не делает ее союзницей Пафнутия, и в этом тоже проявляется ирония автора; как и в других произведениях раннего периода, А. Франс отличает в «Таис» догматизм воинствующей церкви от наивной поэзии народных религиозных верований. В романе они представлены образами кротких христиан: отшельника Палемона, Павла Юродивого, св. Антония, признающих благость земной жизни, и в особенности чернокожего раба Ахмеса, который научил Таис состраданию и любви к людям.
Именно способность любить и делает Таис святой. Это ясно показано в сцене сожжения богатств Таис, когда она пытается спасти от огня статуэтку бога любви Эрота и предлагает Пафнутию пожертвовать его в монастырь, говоря, что «при виде его каждый обратится сердцем к богу, ибо любви свойственно воспаряться к небесам». Это наивное отождествление мистической небесной любви с «греховной» земной любовью содержит в себе большую мудрость, чем вымученная и шаткая добродетель Пафнутия. Потерпев поражение в своей трагической, бесплодной борьбе против жизни, он слишком поздно приходит к выводу: «Истинна — только земная жизнь и любовь земных существ».
В этой мысли, с большой художественной силой воплощенной в образах романа, и состоит гуманистический пафос «Таис» и секрет ее популярности.
31
Иссоп — душистое растение, употреблявшееся в пищу как пряность.