Итак, стремление к чувственной радости, благословляемое одним из «двух лучших друзей страждущего человечества», как Жером Куаньяр называл Франциска и Эпикура, все же оказалось не в состоянии помочь героям «Красной лилии» построить их счастье за пределами отвратительного мира лживых министров, продажных депутатов и наглых генералов.
Вышедшая в один год с «Красной лилией» новая книга Франса «Сад Эпикура» вдохновлена была другим из двух «друзей страждущего человечества» — Эпикуром. Но как не похож Эпикур этой книги на подлинного, исторического Эпикура!
Начиная с «Преступления Сильвестра Бонара» Франс в изобилии приводил в своих книгах всевозможные беседы, размышления, суждения на самые разнообразные темы, нередко оставляя в стороне развитие фабулы и сосредоточивая свое, художественное внимание не на столкновении человеческих интересов, воль и судеб, а на столкновении идей. В «Саде Эпикура» такой материал дается в чистом виде, без примеси какой-либо фабульной мотивировки. «Сад Эпикура» — это книга размышлений, охватывающая в своем замысле самые устои человеческой жизни, самые устои всякой жизни, устои мироздания. Среди множества миров наша Земля представляется писателю просто лишь каплей грязи. Люди представляются Франсу жалкими существами. Их цивилизация осуждена на гибель, как осуждена на гибель и наша планета: «Когда погаснет солнце, а это произойдет неминуемо, людей давно уже не будет. Последние представители человечества сравняются с первыми в невежестве и нищете. Они позабудут все искусства и все науки…» Подлинный Эпикур, которого Маркс называл древнегреческим «просветителем», стремился освободить человечество от страха смерти, — в «Саде Эпикура» звучит характерный для Франса призыв к спокойному наслаждению жизнью, но нередко звучит здесь и пафос безнадежности.
В книге новелл «Колодезь святой Клары» (1895) заметно исчезает из творчества Франса то наивное очарование средневековых легенд, какое, причудливо сочетаясь с иронией, как бы давало отдых писателю-сатирику. В мир ребячливых итальянских художников XV века, в мир простодушных монахов, изображаемый Франсом в «Колодезе святой Клары», проникает гротескное и трагическое начало. Недаром и один из важнейших рассказов сборника носит заглавие «Человеческая трагедия». Трагическим гротеском встает здесь образ монаха фра Джованни, уже неспособного вернуться к наивной вере и в душевной муке благословляющего сатану за то, что тот даровал ему мучительную радость познания мира. Буффонадой оборачивается в новелле «Веселый Буффальмако» наивная вера художника Андреа Таффи, ученики которого инсценировали вознесение его на небо при помощи искусно сооруженного блока. Вспомним по этому поводу, что еще в «Красной лилии» столь любимый Франсом образ Франциска Ассизского тоже вступает в сочетание с резким гротеском, когда поэт-чудак Шулетт совершает благочестивое паломничество в Ассизи на литературный гонорар за порнографическую книгу «Коварные ласки».
Так в произведениях первой половины 90-х годов все нарастает тревога и неудовлетворенность в художественном сознании Франса.
Между тем во Франции росла и росла новая социальная сила — пролетариат. В 1880 году была создана французская Рабочая партия, руководствовавшаяся социалистической программой, в составлении которой принимал участие Маркс. В начале 90-х годов рабочее движение во Франции, несмотря на все свои противоречия и на отсутствие единства, стало расширяться и крепнуть. Участились забастовки и демонстрации. На выборах 1893 года социалисты получили двадцать пять мест в Палате. Вместе с группой Жореса они образовали там значительную социалистическую фракцию.
Франс в эти годы игнорировал рабочее движение. Социальная борьба ему казалась бессмысленной, революцию он отвергал. В «Красной лилии» Дешартр, которому Франс поручает высказывать многие и многие авторские мысли, выступает с краткой и недвусмысленной декларацией. Когда Тереза спрашивает своего возлюбленного о его отношении к Наполеону, Дешартр прямо отвечает: «Сударыня, я не люблю революцию, а Наполеон — это революция в сапогах». С каким-то отчуждением говорит Франс в «Саде Эпикура» о рабочем-социалисте, изображенном на картине Жана Беро «Зал Граффар», хотя вместе с тем и замечает: «глядя на него, сознаешь, что в народе зародилась новая религия».
Но Франс, наследник французских гуманистов и просветителей, не мог долго удовлетворяться наслаждениями отчаяния. Для этого слишком сильна была в нем связь с традициями французской смелой мысли, с боевыми традициями французского народа. Горький недаром писал, что Франс был «всесторонне а глубоко связан с духом своего народа», недаром Горький выражал восхищение «духовным здоровьем» Франса. Это духовное здоровье писателя проявилось и в том, что Франс преодолел в себе то «спокойное отчаяние», которое единственно и оставалось бы ему, если бы он по-новому не взглянул на жизнь в «Современной истории» (1897–1901), если бы ему не открылись новые перспективы.
В 80-е годы и в начале 90-х годов Франс совмещал с художественным творчеством постоянную работу журналиста, а с 1876 по 1890 год — еще и службу в библиотеке Сената, не очень обременительную. Лишь с середины 90-х годов он получает возможность целиком отдаваться своим литературным замыслам. Вместе с утвердившейся литературной славой к нему приходит достаток и даже официальное признание: в 1896 году его избирают в члены Французской академии. Но житейское благополучие и успех в буржуазных салонах, где Франс пользовался репутацией блестящего собеседника, не заглушают в писателе его социального беспокойства. Он сближается с вождем французских социалистов Ж. Жоресом, увлекается организацией народных университетов, выступает с речами перед рабочей аудиторией, широко развивает общественно-политическую деятельность.
В «Современной истории» существенно меняется облик излюбленного франсовского героя, того мыслителя-гуманиста, которого мы постоянно встречаем у Франса. Конечно, между господином Бержере, действующим на страницах нового произведения Франса, и Сильвестром Бонаром, между Бержере и Жеромом Куаньяром есть немалое сходство, но таким сходством подчеркивается и разница между ними. Провинциальный профессор, ученый латинист, филолог и историк, Бержере, как и его предшественники во франсовском творчестве, творит суд над своею современностью. Бержере повторяет многие из высказываний аббата Куаньяра и Сильвестра Бонара, но суд его над социальной действительностью делается более конкретным и приобретает более боевой характер. Сильвестр Бонар лишь от случая к случаю сталкивается с вопросами социальной жизни, Жером Куаньяр располагает более широким кругом наблюдений, но главным образом устанавливает свое отношение к жизненным фактам в беседах и сентенциях, — в связи с Бержере можно уже говорить об общественном поведении франсовского героя. Характерно даже то, что профессор Бержере не ограничивается уже чисто кабинетной работой, а читает лекции, встречается со своими учениками, со своим начальством, со своими коллегами. Он более общителен, чем Сильвестр Бонар, он более пылок в своих откликах на происходящее вокруг, чем Жером Куаньяр. Самое же главное — то, что франсовский герой начинает в «Современной истории» не только размышлять, но действовать, что в этом мыслителе-гуманисте начинают робко, иногда неуклюже, но все более и более решительно проявляться качества общественного борца, перед ним, пускай еще в несколько туманном виде, возникает общественный идеал.
Эти черты франсовского героя развиваются у него постепенно на протяжении четырех томов «Современной истории» — романов «Под городскими вязами» (1897), «Ивовый манекен» (1897), «Аметистовый перстень» (1899) и «Господин Бержере в Париже» (1901). Еще живя в провинции, профессор Бержере внимательно следит за ходом церковных интриг, связанных с назначением нового епископа, тем более внимательно, что их жертвой становится аббат Лантэнь, привычный собеседник профессора в часы отдыха под городскими вязами. Со своим любимым учеником студентом Ру, призванным на военную службу, Бержере, помимо филологических вопросов, обсуждает организацию армии в Третьей республике, говорит о наглости реакционной военной клики, о ее агрессивном национализме, которым она подменяет подлинный героизм и патриотический дух. По многолетней привычке Бержере в таких беседах обращается и к древнеримской истории и даже к филологическому анализу, сыплет парадоксами, но в этих ученых ссылках и скептических парадоксах слышится подлинная социальная тревога. Звучит она и в его беседах с итальянским ученым Аспертини и в разговорах с городскими библиофилами, посетителями книжной лавки Пайо, о городских делах и парижских событиях. Отклики на современность в причудливом сочетании с самыми, казалось бы, отвлеченными вопросами, можно было в изобилии найти и в предшествующих произведениях Франса, это составляло оригинальную черту его стиля. Но никогда прежде они не носили такого планомерного, такого настойчивого характера, как в «Современной истории», никогда прежде они до такой степени не занимали ум и сердце франсовского героя. Бержере с горечью наблюдает позорное падение общественных нравов в своей стране, коррупцию власти, рост политического бандитизма, развращенность прессы, неправедность суда, оскудение французской культуры, уже утрачивающей свой международный престиж. Особенно горькие мысли и чувства вызывает в Бержере позорное «дело Дрейфуса». Филологическая работа над морской терминологией в поэме Вергилия все меньше и меньше способна служить для него отдыхом от горестных наблюдений над современностью. Эпикурейская мудрость и смешанная с жалостью ирония, которой Франс по обыкновению наделил своего героя, пасуют перед чувством грусти и отвращения, вызываемым в Бержере большими и малыми событиями в жизни его родины. Даже тонкие филологические познания Бержере служат для него средством социального обличения, социальной сатиры самого злободневного характера. Именно такой злободневный обличительный характер приобретает в условиях Третьей республики составленное им. в духе Рабле повествование о «баламутах», где искусно стилизованный старофранцузский язык еще резче подчеркивает памфлетную остроту в обличении политических мракобесов Третьей республики. Переезд Бержере в Париж для чтения лекций в Сорбонне позволяет герою Франса расширить круг своих наблюдений, тем более что переезд этот совершается в самый разгар дела Дрейфуса, дела, вокруг которого разгорелась, как известно, яростная политическая борьба. Бержере не удовлетворяется только наблюдениями, он вмешивается в борьбу, — этот комментатор Вергилия выступает с газетными статьями, присоединяясь ко всем передовым людям Франции, боровшимся против реакционеров-антидрейфусаров, посягавших на самые основы республиканского строя. Юмор, с каким Франс обычно говорит о своих излюбленных героях, здесь, в отношении к Бержере, становится особенно теплым и мягким.