★ ★★

Над Тереком такое мирное голубое небо. И вдруг из спускающегося к реке городского переулка:

Вместе с песней скатывается на прибрежную гальку колонна пожилых, празднично одетых людей. Они стараются дружно чеканить шаг. При этом на груди у них звенят в лучах весеннего солнца ордена и медали военных лет.

— Батальон, стой! — подает команду шагающий сбоку колонны заметно прихрамывающий мужчина с довоенной короткой прической. — Разойдись!

Нет, это не ополченцы, а ветераны 8‑й гвардейской стрелковой бригады, съехавшиеся со всех краев нашей Родины на свою встречу в Моздок, в битве за который они стояли осенью 42‑го не на жизнь, а на смерть против бронированных полчищ Клейста. Было в то время этим поседевшим мужчинам и женщинам по двадцать и меньше лет.

— Гриша! Фельдман! Комиссар мой дорогой! — слышится из сгрудившегося у терской воды «батальона» радостный возглас. — Жив, голубчик?

— Кузнецова! Гвардии Маруся! Ты ли это, роднуля?

Гул взволнованных голосов, смех, щелканье фотоаппаратов.

А чуть в сторонке два убеленных возрастом приятеля выясняют после долголетней разлуки, кто из них старше.

— Ты с какого года?

— С двадцать второго.

— Ну, в таком случае ты салажонок против меня: я—с двадцатого.

— Зато у меня два инфаркта на счету, — подмигивает другу «салажонок».

— Да… — улыбается тот, кто постарше, — перещеголял, ничего не скажешь, у меня только камни в почке. А помнишь курган Абазу? Вот жарко было.

— И хотел бы забыть, да не забудешь. Пойдем посмотрим, где переправлялись тогда…

Ветераны войны, комсомольцы сороковых годов! Как хорошо, что вы надумали встретиться на месте своей боевой славы. Как это нужно порой — вот так походить вместе по затянувшимся шрамам ходов сообщений и блиндажей, вспомнить старых друзей, живых и мертвых.

Из Ленинграда прилетел на встречу Петр Игнатьевич Шабельников, сумевший тогда в необычайно тяжелых условиях построить переправу через Терек. Из Краснодара приехал Игорь Григорьевич Иванов, отражавший огнем своих батарей танковые атаки немцев под станицей Вознесенской. Из Москвы прибыл Зинаид Низаметдинович Аймалетдинов, поразивший из пушки вражеский наблюдательный пункт на куполе моздокского собора. Из далекой Якутии вначале на оленях, потом на вертолете и, наконец, на лайнере примчался на свидание с боевыми друзьями комсомольский вожак бригады Евгений Владимирович Шарашкин. «Нас было призвано из Ростова двадцать семь парней–комсомольцев — осталось в живых шестеро, и пятеро из них приехали на встречу», — сказал на состоявшемся у Терека митинге бывший заместитель политрука роты ПТР Антон Иванович Голоколосов.

Молодцы гвардейцы!

Много утекло воды в Тереке за три десятилетия, и стерлись на его берегах следы битв, но до сих пор стоят там и сям суровыми памятниками курганы и дзоты, сохраненные людьми как священные реликвии Великой войны. Они заросли тысячелистником и полынью. Но тянутся к ним от больших дорог по высокой траве тропинки: благодарные потомки не забывают навещать места вашей боевой славы. НИКТО НЕ ЗАБЫТ И НИЧТО НЕ ЗАБЫТО.

★ ★ ★

Первым, кого встретил Минька Калашников в то солнечное августовское утро, был его давнишний приятель Мишка–Австралия. Он журавлем вышагивал по улице и увлеченно «цвыкал» сквозь зубы, стараясь попасть плевком в большой палец собственной ноги, черной не от одного лишь воздействия солнечных лучей. Уже во рту у него стало сухо, как в Малом Тереке поздней осенью, а заманчивая цель все еще не была поражена, отчего рыжие Мишкины брови недовольно сошлись к переносице тонкого, усеянного конопушками носа.

— Ты что расплевался, верблюд? — крикнул Минька приятелю, испытывая страстное желание помочь ему в этом нелегком деле. Слюна так и фонтанировала у него из–под языка, просясь на Мишкин оттопыренный, как у шимпанзе, палец.

— Вырабатываю силу воли, — невозмутимо ответил Мишка, останавливаясь перед дружком и глядя на него сверху вниз по причине своего высокого роста.

— Чудно, — удивился Минька. — А как это?

— Очень просто, — снисходительно усмехнулся «волевой» подросток и вынул руки из карманов обтрепанных штанов. — Нужно любой ценой осуществить задуманное. Тренировка воли, как у йогов.

— Это кто ж такие, игогоги, лошади, что ль? — округлил глаза Минька.

— Не игогоги, а йоги. Индусы, понял? В Индии живут.

— А я думал, в Австралии, — осклабился Минька, намекая на прозвище товарища, полученное им за свою давнюю мечту совершить путешествие на пятый континент и в названии которого он не выговаривал букву «р». — Неужели у них только и делов, что целыми днями плеваться?

— А я разве говорил, что они плюются? — удивился Австралия. — Они больше на голове стоят.

— Ну, на голове и я могу, — поджал губы Минька. — На голове и дурак стоять сумеет.

Неизвестно, в какие бы философские дебри завел этот разговор наших юных друзей, если бы в ту минуту не прошла мимо Танька Лукьянцева, маленькая, курносая и крайне острая на язык особа. Мишка не удержался, дернул вредную девчонку за жиденькую косичку и тотчас получил в ответ «дурака» и страшно обидную скороговорку:

Он метнулся за девчонкой, но та, словно мышь, шмыгнула в ближайшую калитку, и тотчас ее рожица показалась между кольями плетня.

пропела она и высунула на всю длину розовый язык.

— Поймаю, все волосья повыдергиваю, — погрозил Минька кулаком обидчице, возвращаясь к приятелю. — И почему они такие зловредные? Только и умеют дразниться да в куклы играть. Хорошо, если бы их совсем не было, барахла такого, правда, Миш?

— Ага… — кивнул рыжими лохмами Австралия и почему–то покраснел. Он был на три года старше своего дружка, и ему очень нравилась одна девчонка с Гоголевской улицы. — Да ты плюнь на нее. Пойдем лучше скупаемся в Тереке.

Но едва мальчишки тронулись в путь, как сзади снова раздалось Танькино:

— Казаки–дураки! А я что–то знаю…

Мальчишки переглянулись: врет, должно быть. Ну, что может знать эта белобрысая коза?

— А я что–то знаю! — продолжала Танька. — Уйдете на Терек и не увидите чегойточка…

Мальчишки остановились,

— Что ты знаешь? — как можно равнодушнее бросил через плечо Минька.

— А драться не будешь?

— Ну, не буду.

— Побожись.

Минька чиркнул большим пальцем у себя под подбородком, затем вилкой из указательного и среднего пальцев сделал вращательное движение вокруг носа и ткнул этой вилкой в свои синие, как весеннее небо, глаза.

— Не увидеть мне мать родную, — подкрепил он жуткую пантомиму не менее жуткими словами, что, однако, не рассеяло Танькиных сомнений, ибо она продолжала оставаться за спасительной оградой.

— В ГУТАПе красноармейцы пушку поставили. А на Гоголевской улице белолистки спилили, завал сделали! — захлебываясь от счастья, что сообщает такие важные новости первая, прокричала Танька в плетневую дыру.

— Какие красноармейцы? Какую пушку? — вылупили глаза мальчишки. Они слышали от взрослых и по радио, что немцы прорвали фронт под Ростовом и теперь стремятся во что бы то ни стало захватить Сталинград и Грозный, но не очень верили в такую возможность. А тут на тебе: оказывается, в Моздоке наши уже пушки устанавливают, а они про то и слыхом не слыхали — на Терек собрались.