Он безнадежно махнул рукой.

— Разумеется, — подхватил судья, — вам все хотели добра! Только вы, если судить по характеристике с производства и по тому, что случилось на Воронинском шоссе, не очень-то прислушивались к людям! Садитесь, Харламов. Подсудимый Васин!

Ответов Васина Валя почти не слушала. До ее сознания доходило лишь, что отвечал он вполголоса, коротко и с удивительной готовностью. Да, он глубоко виноват, что передал руль. Нет, он не слышал никакого удара. Да, они были в дружеских отношениях с Харламовым. Нет, он задумался, не следил за дорогой. Да, он полагает, что человек, который сидит за рулем, не может не заметить наезда, даже если темно и идет дождь…

Все это по-прежнему доходило до сознания Вали как бы издалека. Она лишь смутно чувствовала, что точные, спокойные ответы этого полнеющего парня с покорным выражением на лице были во вред Володе, что на их фоне Володя выглядел еще хуже, еще непригляднее…

Вале хотелось встать и крикнуть, что все это не так, что Володя совсем не такой, каким кажется здесь, на суде. Он гордый, самолюбивый, замкнутый, его не так просто понять, но он хороший, честный, прямой!

Да, его вина велика. Да, он виноват в том, что сшиб этого мальчика, но в характеристике все неправильно: он не такой, не мог быть таким…

Потом слово взял прокурор. Он охарактеризовал Харламова как наглого, самоуверенного человека, для которого закон не писан, как недисциплинированного, негодного работника.

Валя сидела не шевелясь. Этот нарядно одетый, гладко причесанный молодой человек, видимо, хотел доказать, что Володя — преступник, который сбил человека, видел это и спокойно, как ни в чем не бывало продолжал вести автомашину все дальше и дальше от места преступления.

Затем прокурор перешел к Васину. Он сурово осудил его за передачу руля, подчеркнул, что этот безобразный поступок привел к несчастному случаю, говорил о необходимости резкого повышения дисциплины среди работников транспорта, но вместе с тем противопоставлял Харламову хорошего производственника Васина, человека, который до конца осознал всю тяжесть своего проступка.

Потом выступали общественный защитник — человек с круглой, как шар, головой — и адвокат — грузная женщина с туго набитым портфелем. Оба они защищали Васина. Имя Харламова они упоминали лишь для того, чтобы, подобно прокурору, подчеркнуть вину Володи. Общественный защитник сказал в заключение, что примерный производственник Васин собирается жениться, строить хорошую советскую семью и что суд при определении меры наказания должен принять во внимание и это чисто человеческое обстоятельство…

— «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики народный суд Калининского района… в составе… в открытом судебном заседании…»

Держа обеими руками лист синеватой бумаги, судья медленно читал уже знакомые Вале слова.

Они, эти слова, как будто кружились около ее ушей: «Воронинское шоссе… передал руль… наезд… тормозной след…» И снова: «шоссе… руль… наезд…»

«Дальше, дальше!» — мысленно поторопила судью Валя, но тут же спохватилась и также мысленно воскликнула: «Нет, нет, подождите!..»

Она не отрывала глаз от синеватого листка. В эти мгновения Валя не видела ни народных заседателей, ни адвоката, ни прокурора, ни даже Володю. Только этот листок бумаги, на котором была написана его и ее судьба.

— «На основании изложенного, с учетом личностей подсудимых, суд приговорил…»

Голос судьи звучал все громче, а читал он все медленней, но Вале казалось, что судья торопится, страшно торопится, не сознавая, как много зависит от того, какие слова он сейчас произнесет…

— «…Васина Вячеслава Федоровича — к одному году исправительных работ по месту службы с удержанием ежемесячно двадцати процентов из его зарплаты в пользу государства…»

Судья секунду помолчал, но Вале показалось, что наступила тяжелая, непроницаемая тишина, а следующие слова прозвучали так, будто их неожиданно произнесли над самым ее ухом:

— «Харламова Владимира Андреевича — к лишению свободы в исправительно-трудовой колонии сроком на два года».

Как будто кто-то резко толкнул Валю вперед. Она вдруг ощутила в себе силу. Ей захотелось броситься к покрытому зеленым сукном столу, за которым стояли судьи, и вырвать этот ненавистный синеватый листок…

Но Валя осталась на месте и неожиданно для всех, кто находился в зале, неожиданно для самой себя крикнула громко, во весь голос:

— Нет, нет!! Это несправедливо!..

Все обернулись к ней. Теперь все смотрели только на нее — судьи, прокурор, защитники, люди, сидевшие на передних скамьях…

Но Валя не видела никого, кроме Володи. До сих пор он, казалось, не знал, что она поблизости, а теперь резко повернулся к ней. Какое-то мгновение они глядели друг другу прямо в глаза. И по выражению его глаз Валя поняла: Володя знал, с первой минуты знал, что она здесь, в этом зале.

Валя бросилась вниз по лестнице. Она надеялась еще раз увидеть Володю, перемолвиться с ним хоть одним словом…

Но было уже поздно. Выбежав на улицу, Валя увидела, как отъезжает покрытая черной, местами облупившейся краской тяжелая тюремная машина. Валя хотела догнать ее, остановить. Не может быть, чтобы ей не разрешили сказать Володе несколько слов, ну хоть одно слово. Но машина все ускоряла ход. Черное решетчатое окошко в ее задней двери уже казалось сплошным темным пятном. Наконец она завернула за угол и исчезла.

Куда они повезли Володю? В милицию? В тюрьму? Она сейчас же пойдет туда. Ей разрешат увидеться с Володей, поговорить с ним. Ведь он же не государственный преступник, не бандит, не вор! Они не могут запретить ей увидеть его. Но где же эта тюрьма? Вернуться в суд, спросить? Но у кого?..

Валя беспомощно огляделась. По противоположной стороне улицы медленно прохаживался милиционер. Она подбежала к нему и срывающимся голосом крикнула:

— Скажите… как попасть в тюрьму?

— Че-го?! — удивленно протянул милиционер.

— Нет, нет… Я не так выразилась, — волнуясь и не находя нужных слов, сказала Валя. — Просто я хочу повидать человека…

— Какого человека? — все так же удивленно переспросил милиционер.

— Ну… человека! — беспомощно повторила Валя. — Его только что повезли в тюремной машине. Может быть, вы видели?..

— Хулиганство? — осведомился милиционер.

— Что вы! Он очень хороший человек.

— Хороших людей в таких машинах не возят, — назидательно сказал милиционер.

— Ах, вы не знаете, вы же ничего не знаете! — с отчаянием воскликнула Валя. — Я хотела спросить, как получить пропуск в тюрьму. Думала, вы объясните…

— Да куда его повезли-то? И откуда? Из суда, что ли? — теперь уже деловито спросил милиционер. — И кто он вам? Отец, муж, брат?

— Муж! — с вызовом крикнула Валя и пошла по улице, ничего не видя перед собой.

«Что же делать, что делать? — мысленно спрашивала себя Валя. — Вот я иду, сама не зная куда, а его везут в черной тюремной машине. Потом его отправят далеко, наверное, за сотни, за тысячи километров отсюда…»

Ей показалось, будто и ее везут в этой страшной машине. Как Володя сможет жить вдали от всего, что его окружало? Не иметь права пройти по улице, остановиться у киоска с газированной водой, сесть на скамью в сквере, задержаться у витрины магазина, пойти в кино, в библиотеку, договориться о вечернем свидании… Не иметь права учиться или делать ту работу, которую любишь… Вот на что они обрекли Володю! Два года!.. Что это значит? Тюремная камера-одиночка? Нет, судья сказал: колония. Как там живут? Ведь у нас нет теперь таких страшных лагерей, какие описал Солженицын. И все-таки: заключение, колония! А она здесь, на свободе, и ничем не может ему помочь. Как же она будет жить дальше? Как придет домой, как ляжет спать, как проснется, зная, что Володя в тюремной камере и что ни днем, ни вечером, ни сегодня, ни завтра она не увидит его? Что же делать, что делать?!