— Тебе что, малый? — спросил старый кузнец, раскладывая по местам небогатый, принесенный им из города инструмент. — Мать, что ли, за чем послала?

— Меня к вам, дяденька, правление колхоза прикомандировало, — ломким баском отозвался смуглолицый кареглазый паренек. — В помощники к вам определили… молотобойцем и вообще.

Старику показалось, что он ослышался. Но парнишка снял и аккуратно повесил на гвоздик свой китель, осмотрелся, засучил рукава слишком большой для него, очевидно отцовской, рубахи и серьезно, даже слишком серьезно для своего возраста, спросил своего нового начальника:

— Ну, начнем, что ли? Что мне делать-то? — И добавил, явно кому-то подражая: — Весна-то — вон она на дворе. Она не ждет. Инвентарь-то — он во как нужен!

Так состоялось знакомство Виктора Мохова со своим первым наставником в области техники Николаем Ивановичем Бастрыкиным, искусным кузнецом, ветераном борьбы за власть Советов.

Подобно всем истинным мастерам, Бастрыкин был немножко поэтом и о железе, из которого он на пару со своим молотобойцем ковал полезные для колхоза вещи, говорил не как о материале, а как о живом существе, строптивом, упрямом, которое нужно было подчинить своей воле, заставить принять нужные формы и уже в новом качестве верно служить человеку.

Настоящий, сортовой металл в военные годы для колхозной кузницы достать было негде. Но тонны первоклассной легированной стали валялись вокруг. На зубья борон, на лемехи и шины, на детали сельскохозяйственных машин приходилось перековывать и перетачивать всяческие орудия войны, брошенные врагом при отступлении. И юный молотобоец любил слушать, как его учитель, осыпая раскаленную железину точными, умными ударами, беседовал с ней под перебор молотков:

— Значит, упрямишься, не сдаешься, тэк-с… Значит, тебя фашист сковал, чтобы людей убивать, чтобы землю кровью человеческой умывать, так тебе на мирные дела перековываться и неохота… Не выйдет, не выйдет — перекуем!.. Витька, не зевай, бей чаще. Вот так… Уж на что силен их Гитлер — в наши степи ворвался, а много ли его назад от Сталинграда ушло? Вот то-то и оно. И тебя к мирному делу приспособим… Витька, справа покрепче вдарь. Так, так… Ну, видишь, и подалось, и правильно… Нет такой силы на свете, чтобы не мог ее одолеть советский человек.

Иногда металл оказывался слишком сухим, не поддавался ударам и вдруг трескался или разлетался пополам. Тогда кузнец сдвигал очки на лоб и удивленно оглядывал испорченную поделку:

— Сломалась? Неохота мирному делу служить? Что ж, туда тебе и дорога… — Он бросал треснувшую железку в мусор и брел в угол, где были свалены целые кучи военного хлама: — Ничего, попокладистее отыщем!

Так, под воркотню и философствования старого кузнеца, смышленый парнишка, поначалу еле поднимавший тяжелую кувалду, постепенно вникал в кузнечное мастерство и за два года научился не только выполнять мелкий ремонт инвентаря, но и серьезные кузнечные поделки: ошиновку колес, сварку, нарезку гаек.

И еще на пользу пошло ему общение с Николаем Ивановичем потому, что тот был живым носителем славной истории здешних мест. Когда, отработав положенное, они шабашили и Виктор заливал горн, старик, сев на приступочку и закурив неизменную свою трубку, неторопливо рассказывал мальчику, прибиравшему в кузнице, о славном ворошиловском походе через эти степи, о непобедимой силе советского оружия и героизме людей, дважды спасавших вот тут, в этих степях под Сталинградом, честь и независимость своего отечества:

— Мы народ мирный, труженики. Нам чужого не надо, возле положи — не возьмем. У нас все свое есть, а чего и нет — найдем, добудем, сделаем. Ну, а уж коли кто за нашим добром полезет, тот заранее с головой прощайся… Силен был Гитлер, ох, силен, всю Европу сапогом потоптал, а тут под Сталинградом зубы свои и оставил. Вон они, его зубы, по всему степу ржавеют… Так ему, живодеру, в Сталинграде побывать и не довелось. А уж наши в Берлине будут — это уж, Витька, верно, как то, что мы с Климентом Ефремовичем вот здесь, в наших краях, беляков, как зайцев, по степу гоняли… А ведь тоже вояки были лихие, закаленные насухо…

— Ну, а товарища Сталина вы, Николай Иванович, видели?

— Не совру, не видел… Близко от его штабу был и раз пакет на его имя свез, а увидеть не посчастливилось… А вот Ворошилова Климента Ефремовича — его вот, как тебя, видел, и Буденного Семена Михайловича — тоже видел. С Семеном Михайловичем хорошо знаком.

Так на порожке задымленной кузницы мальчик и старик засиживались иной раз до петухов, отдыхая от трудового дня.

…Когда колхозная жизнь восстановилась, открылась МТС и прибыли с Урала новые тракторы, старый кузнец сложил в мешок свой инструмент:

— Теперь и без меня каша сварится. Разве нам с тобой, Витька, и нашей кузнице с эмтеэсовскими мастерскими тягаться! — сказал Николай Иванович и, прощаясь со своим учеником, притиснул его к себе сильными, не знающими устали руками. — Я на покой, а ты, Витька, смотри, чтобы у меня в жизни не коптить, как худая головешка в горне! На полный накал живи, такое теперь время.

Виктор Мохов хорошо запомнил этот завет человека, приобщившего его к мастерству. Неутомимый в труде, упорный в достижении благородной цели, увлекающийся, но умеющий планировать свое время, он действительно стал жить «на полный накал».

Когда надобность в кузнице у колхоза миновала, Виктор рассудил, что теперь правильнее всего стать трактористом. Он пошел в МТС и шесть суток не отходил от машины. Туда, под шатер сарая, где он возился возле трактора, мать и посылала ему с сестренкой еду. Там он и спал в уголке, на брезентах, подмостив под голову сиденье из кабины грузовика. На седьмые сутки он вывел трактор в поле и работал на нем так искусно и притом так экономил горючее, в таком отличном состоянии держал машину, что через несколько дней бригадир сам представил его для переучивания на гусеничный трактор «НАТИ», что уже само по себе было большой честью, так как тракторов этих в МТС было тогда немного и их доверяли только лучшим из лучших.

И Виктор Мохов овладел новой машиной. О юном трактористе пошла по колхозам добрая слава. Расчетливые председатели всячески «создавали ему условия», стараясь залучить способного работника к себе. Девушки, с песней выходившие на вечернюю гулянку, всегда старались бродить поближе к полям, где работал пригожий комсомолец-тракторист, к которому тянула их не только его трудовая слава, не только густой каштановый чуб, лихо развевающийся под козырьком кепки, но и его умение «душевно» играть на аккордеоне.

Да-да, такая уж у нас страна и в такое счастливое время мы живем, что, несмотря на любые препятствия, всем хорошим задаткам человека суждено у нас развиваться. Совершенствуя свои способности к технике, юный тракторист не забыл и о музыке. Взамен отцовской гармошки, безжалостно разодранной скучающим фашистом, он из первых же своих заработков купил полуаккордеон, научился на нем играть. И теперь по вечерам, когда трактор был обтерт, заправлен и выверен до последней гайки, молодой тракторист доставал свой инструмент и, усевшись на завалинке, напевал приятным небольшим баритоном любимые свои песни и среди них чаще всего — про гармониста, одиноко бродящего ночью по околицам родного села.

Но вот в родных его степях началась стройка. Вереницы машин непрерывной чередой потянулись дорогами, на обочинах которых еще ржавели пробитые и помятые каски чужого, иноземного образца.

Степь ожила. Молодой тракторист лишился покоя. Еще смутно представляя себе сущность работ, разбудивших пустынные места от векового сна, он по размаху этих работ понимал, что дело затеяно грандиозное, и его, с детских лет тянувшегося к технике, неудержимо повлекло на стройку. Он пошел в райком комсомола и поведал секретарю свою мечту.

— Эх, Виктор, я бы и сам туда с радостью!.. — искренне признался тот и стал было рассказывать о планах строительства, о которых сам недавно узнал из обстоятельного доклада на партактиве. Вдруг секретарь перебил себя: — А как у вас в МТС с трактористами?