Желая показать, где именно на палубе образовался музей, рассказчик повернулся и взмахнул рукой. Он нарушил свою позу и опасливо покосился на художника, но тот уже не сердился. Во рту он держал два карандаша. Третьим быстро-быстро рисовал и так был увлечен, что, не выпуская изо рта запасных карандашей, лишь глазами показывал Измайлову, чтобы тот занял прежнюю позицию.

Механик покорно встал на место и, стараясь не делать резких жестов, продолжал рассказ:

— Мы достали в библиотеке книжку о вымерших гигантах. Нашли рисунок скелета мамонта, попробовали по нему все эти кости разложить по порядку. Выяснили, что отыскали всего только остатки черепа да несколько позвонков. А остальное, как ни старались, не нашли. Ну, думаем, и то ладно. Городской музей фашисты сожгли, и восстановленному музею будет недурной подарочек. Тут как раз приспело время за частями в город ехать. Снарядили машину. Кузов мы набили стружками, туда уложили все наши доисторические трофеи со Змеиного ручья. А меня ребята уполномочили после всех дел в городе заехать в музей и все это сдать.

Дела свои я быстро отрегулировал. Качу в музей. Нашел заведующего, маленького чистенького такого старичка. Эх, думаю, держись, папаша, сейчас я тебя сражу! «Принимайте, говорю, остатки вымершего гиганта-мамонта с приветом от строителей Волго-Дона…» И представьте себе, он ни чуточки не удивился. Только вскрикнул радостно: «Со Змеиного ручья?» — «Так точно, говорю, оттуда. А кто вам, позвольте узнать, доложил, что мы там между прочими делами и мамонтом немножко занимаемся?» Вместо ответа тянет он меня в какую-то комнату. И вижу я: лежат там на полу огромные кости. «Это, говорит, привезли экскаваторщики с четырехкубовых машин. А это, говорит, подарок от товарищей с малых шагающих». И спрашивает: «Ваш, говорит, забой, наверно, ниже по ручью, у самой реки был?» — «Точно, — отвечаю. — И это вам известно?» — «А вот, говорит, взгляните на схемку. Мамонт этот, вероятнее всего, увяз в болоте при пойме, вот здесь. Видите, река раньше так текла, и наводнения разбросали части скелета по течению. Ну, а потом река ушла, осталась только эта старица, которую вы зовете Змеиным ручьем. А сейчас вот, работая в разных местах, вы и отыскали все эти кости». Видите, как это все, на поверку, повернулось! Оказывается, что не одни мы такие умные и за палеонтологию взялись — экскаваторщики тут нас даже опередили…

Ну, вот и вся история с нашим мамонтом со Змеиного ручья. Не знаю, почему уж она вас так заинтересовала… Да и что такое этот наш мамонт?! Вон на будущем дне будущего моря ученые вместе со строителями древний город Саркел откопали. Чуть не через решета, говорят, песок просеивали, чтоб какая-нибудь старинная бляшка или бусинка для науки не пропала. А мамонт — животина изрядная. Его найти не больно хитро, раз на след напал.

Рассказчик засмеялся, но вспомнил, что его рисуют, и опять покосился на художника. Тот уже сделал какой-то последний штрих, прищурившись полюбовался, поставил в углу листа два своих инициала, маленькую цифру «51», потом сорвал лист с папки, вскочил и молча протянул Алексею Измайлову.

С бумаги смотрело лицо рассказчика, запечатленное с большой точностью, но отнюдь не холодное и не неподвижное, каким оно было в течение всего нашего предшествовавшего знакомства, а живое, веселое, добродушное, каким мы видели его в конце рассказа о мамонте. По сравнению с оригиналом оно казалось слишком молодым.

— Сколько вам лет? — не удержавшись, спросил я.

— Двадцать девятый, — ответил Алексей Измайлов, криво улыбнувшись изуродованной щекой. — Не верите? Гляньте в партбилет… Ничего не поделаешь… война.

Профессия тоннельщика у нас характерна тем, что истинные мастера этого дела почти все хоть немного да знают друг друга. И как бы далеко они друг от друга ни работали, как бы долго ни были в разлуке, они не забывают о товарищах, следят за их успехами и уверены, что, приехав на новое место, всегда встретят там старых знакомых.

Такие отношения у советских тоннельщиков сложились потому, что большинство из них приобщалось к своей профессии на стройке столичного метро. Здесь впервые спускались они в шахту, здесь познали трудности и радости подземной работы, здесь прошли суровую, мудрую школу трудового опыта и тут, под улицами и площадями столицы, пришла к иным из них первая трудовая слава.

Вот почему Павел Михайлович Сергеев, трясясь в кузове запыленного грузовика по неласковой, выжженной солнцем степи, спокойно оглядывал чужой, незнакомый пейзаж. Сергеев ехал на новое место работы. Места этого он не знал. Оно вообще не имело еще географического наименования. Всюду, куда достигал глаз, простиралась все та же серая равнина, местами покрытая седоватым налетом соли, местами потрескавшаяся от безводья, с землей, коробившейся, как короста.

Павел Михайлович знал, что ему, метростроевцу, привыкшему к культуре, шуму и радостям столицы, предстоит на этот раз проходить тоннель в полупустыне. Знал, но был спокоен. Его не покидала уверенность, что здесь, на новом месте, где предстояли тоннельные работы огромного масштаба, он обязательно встретит давних друзей.

Он с любопытством смотрел на сусликов, встававших столбиком на своих кочках, на степных орлов, точно застывших в сером пыльном небе, на короткохвостых злых гадюк, поспешно уползавших с дороги, — смотрел и с приятным волнением думал о том, что он один из тех, кому выпала доля привести в эти пустынные края воду, напоить богатые земли, спящие вековечным сном среди суши и зноя, разбудить их, заставить буйно плодоносить.

И, как всегда в волнующие часы, перед тем как начать дело, сулящее незнаемые еще трудности, человек думает о прожитом, — Павел Михайлович, трясясь в кузове грузовика, думал о своей жизни.

Писатель отмечает свой путь книгами на библиотечной полке, педагог — выпусками школьников, тоннельщик — подземными сооружениями. Немало, совсем немало было сделано Павлом Михайловичем с того памятного дня, когда в 1932 году он, совсем еще юный паренек, с путевкой Курского обкома комсомола приехал в столицу участвовать в строительстве московского метро.

О юности всегда вспоминаешь радостно. Мастер подземных работ почувствовал, как приятно забилось сердце, когда он представил себе, как в первый раз провалилась под ним клеть и он очутился в шахте, где ему отныне предстояло откатывать вагонетки с грунтом.

Откатчик, затем проходчик Павел Сергеев выдвинулся, работая в знаменитой в те дни бригаде Холода. Он стал звеньевым, потом бригадиром, потом передовым бригадиром. Как вечная памятка той юношеской поры его жизни остались для него станции метро — «Библиотека Ленина», «Площадь Дзержинского», «Динамо».

Для Павла Михайловича эти сооружения — главы его трудовой биографии, и сколько в этих главах интересных страниц!

Особенно радостно вспоминается, как проходили подземный вестибюль под площадью Дзержинского. Тут залегают тяжелые плывуны. В таких сложных геологических условиях тоннельщикам тех дней работать еще не доводилось. Проходка затормозилась, план срывался.

Тогда руководители московской партийной организации собрали строителей в двух соседних залах: в одном — опытных инженеров, в другом — старейших тоннельщиков, заслуженных мастеров подземных работ. Собрали и по очереди спросили, можно ли, стоит ли продолжать здесь работы.

Некоторые осторожно заявили, что лучше, пожалуй, перенести станцию в другое, более благоприятное в геологическом отношении место. Рабочие, у которых был большой запас накопленной за многие годы производственной мудрости, дружно высказались за преодоление плывунов.

— Партия прикажет — к центру земли пройдем! Нет таких трудностей, которых советский человек не мог бы преодолеть, если он того очень захочет! — волнуясь, говорил с трибуны один из старейших тоннельщиков Метростроя.