Да, именно об этой своей работе, которая прежде казалась ему обычным, будничным занятием, он мечтал теперь, двигаясь по пятам отступающего врага, по истерзанной, израненной войной земле. До войны, хотя он и был на Урале одним из зачинателей стахановского движения среди экскаваторщиков, Дмитрий Алексеевич как-то не задумывался о сущности своего труда, о значении своих новаторских починов, о радостях трудового первооткрывательства.

С юных лет, с той самой поры, когда он, сын кубанского казака из станицы Пашковской, окончив горнопромышленное училище, сел в кабину экскаватора, труд стал для него чем-то неотъемлемым от его существа. Он весь отдавался труду, даже порой забывал, что работает, как здоровый человек не замечает, скажем, как он дышит. Он даже всегда немножко удивлялся, увидев в заводской газете свой портрет, читая или слыша по радио о своих рекордах: ему казалось, что ничего особенного он, в сущности, не делал. Просто работал в полную меру сил.

Но когда война оторвала его от Урала и ему пришлось пересесть из экскаватора в танк, он понял, как много в его жизни значил труд, приносивший ему столько радости.

В дни боевой страды, когда корпус не выходил из сражений, а танкисты-разведчики неслись навстречу неожиданностям и опасностям, соревнуясь с врагом в хитрости и ловкости, высматривая дорогу для наступающих соединений, эта тоска по труду на время как бы притуплялась. Но стоило корпусу отойти на отдых, стоило лейтенанту Слепухе получить хотя бы несколько дней, для того чтобы отоспаться и отдохнуть, как эта тоска труженика с новой силой овладевала им.

Он скрывал это от товарищей, и танкисты не понимали, почему это лейтенант Слепуха, вместо того чтобы пойти послушать приехавших на гастроли артистов, почитать книжку или просто погулять с девушками, шел в лесок, где стояли боевые машины, и вместе с механиками из походных летучек возился у разобранных моторов с ключами, с автогенным аппаратом, со вкусом обтачивал на походных тисках какие-то части. А Слепуху даже сам запах смазочного масла волновал, как напоминание о родной, далекой, желанной мирной машине.

Освобождены были последние пяди советской земли. Танки неслись по дорогам Польши, Германии. Мелькали города и села с чужими, трудно произносимыми названиями. Чуя свой близкий, безысходный конец, все жестче огрызались фашистские армии. Эсэсовские полки, прикрывавшие отступление, безжалостно жгли и уничтожали свои же села и города, стараясь оставить за собой мертвую, выжженную, начиненную минами землю. В те дни советское командование старалось все время наращивать стремительность наступления — не только для того, чтобы не дать врагу окопаться, прийти в себя, но и чтобы своими внезапными ударами, охватами, обходными маневрами спасти от уничтожения немецкие города и села, сохранить крыши для мирных жителей, робко приветствовавших Советскую Армию, как свою освободительницу от фашистского кошмара.

И тут в немецком городке, недалеко от Дрездена, произошел случай, который стал особой страничкой в биографии лейтенанта Слепухи.

Танковая рота, которой он уже тогда командовал, прорвалась в этот город не с востока, а с запада, ударив в тыл укреплениям противника. Вражеские части прикрытия бежали, не успев зажечь здания. Все же некоторые дома полыхали, подожженные уже издали снарядами.

Остановив из осторожности свои машины на перекрестке, Дмитрий Слепуха вышел из башни, чтобы ориентироваться. Черный дым полз по желобам улиц. Кругом было совершенно безлюдно. Кое-где из окон, с балконов свисали белые простыни. Невдалеке горел большой дом. И вдруг сквозь глухой гул и потрескивание близкого пожарища до лейтенанта донеслись детские крики. Они слышались откуда-то сверху. Нижние этажи дома были объяты пламенем; огонь и дым вырывались из окон, окутывая все здание.

Когда порыв ветра отнес дым, в окне третьего этажа можно было увидеть двух детей — мальчика лет семи и совсем маленькую белокурую девочку. Девочка плакала, а мальчик что-то кричал, чего танкист не смог расслышать. Но он понял — дети зовут на помощь.

Дети были высоко. Из подъезда валил дым. Путь был отрезан.

Слепуха, как это всегда бывает с опытными воинами, мгновенно принял решение. Приказав башнёрам развернуть орудия и вести непрерывно наблюдение за смежными улицами, офицер бросился во двор. Ну да, металлическая пожарная лестница, приделанная к стене, вела на крышу. И хотя железо внизу уже изрядно накалилось огнем, вырывавшимся из окон, Слепуха, обжигая руки, полез вверх.

Боевые машины с заведенными моторами, грозно дрожа, стояли на перекрестке, держа улицы под контролем пушек. В любое мгновение они были готовы броситься в бой. Танкисты, в замасленных комбинезонах, потные, возбужденные только что проделанной операцией, стояли в башнях. Запрокинув головы, они смотрели в черную дыру окна, где то вырисовывались, то исчезали в дыму два искаженных ужасом детских лица.

И вот позади, в черноте комнаты, возникло сухощавое лицо командира. Наклонясь, он что-то говорил детям. Потом окно опустело.

Через несколько минут, показавшихся всем очень тягостными и длинными, в воротах показался Слепуха. Он нес на руках девочку. Мальчик сам робко шел за ним, доверчиво держась за синюю штанину промасленного комбинезона.

И тут произошло нечто невероятное, о чем Слепуха до сих пор не может вспомнить спокойно. Улица, мгновение назад казавшаяся вымершей, пустой, вдруг ожила. Откуда-то из подвалов, из подворотен показались изможденные люди с бледными лицами, темными от сажи и грязи. Доверчиво, без опаски подходили они к чужим боевым машинам. Женщина и девушка, отделившись от общей группы, приблизились к советскому офицеру, приняли от него детей. Какой-то старик, окутанный пледом, вдруг наклонился и попытался поцеловать Слепухе руку.

Все это отняло минут пять. Танки рванулись вперед. Дальше был Дрезден, превращенный бесцельной и злобной американской бомбардировкой в руины, дымящиеся развалины Берлина, ликующая весенняя Прага, открыто и восторженно приветствовавшая своих освободителей. И хотя каждый из этих этапов войны оставил сам по себе незабываемое впечатление, маленький эпизод на улице немецкого городка с трудно запоминающимся названием навсегда остался для Дмитрия Слепухи одной из памятных страниц войны.

А дальше жизнь сулила ему большую радость. Уральский стахановец, сняв офицерские погоны, вернулся на родной рудник, к мирной профессии, о которой он столько мечтал в короткие минуты фронтового отдыха. Взобравшись в кабину экскаватора, работавшего в забое на склоне горы Магнитной, он пережил то ни с чем несравнимое волнение, какое испытывает много повоевавший солдат, стоя на пороге своего дома, у двери, за которой живет его семья.

Потом потекли обычные трудовые будни. Для Слепухи они были радостнее праздника. Он работал неутомимо, с жадностью, с какой насыщается изголодавшийся человек. Он снова стал весел, общителен, разговорчив и при случае, толкуя с ремесленниками, часто навещавшими рудник, любил помянуть, что среди всех наград, полученных им, самая дорогая — это труд вот на этой самой машине.

До Урала донеслась тогда еще мало кому знакомая весть о том, что в междуречье Волги и Дона начаты созидательные работы огромного масштаба. По деталям машин, какие начали изготовлять для этого строительства уральские заводы, люди догадывались, что работы эти небывалые. И Дмитрия Слепуху, который к тому времени вновь обрел славу первого на руднике экскаваторщика, женился и стал отцом, неудержимо потянуло с обжитого Урала в Донские степи, на эту первую из великих строек новой пятилетки.

Он послал туда заявление, в котором сообщал свою биографию, и написал, что для него, советского солдата, прошедшего путь войны, участие в этой стройке будет высшей наградой из всех, о каких он только мечтает.

Ему телеграфировали: «Приезжайте». Строительство тогда только еще начиналось, и, прибыв на место, Дмитрий Алексеевич начал с того, что смонтировал привезенный туда по частям экскаватор «Уралец». Поставив его, как он говорил, «на ноги», он добыл на нем первые кубические метры земли на судоходной части канала.