В заключение можно заметить, что люди, получившие известность выдающихся ораторов, достигали этого путем огромной работы, неутомимого упражнения и старательного изучения великих художников слова. Может казаться лишним проходить через все эти трудности только для того, чтобы сделаться поверенным по мелким исковым делам; но если принять во внимание, что умение говорить есть верное средство успеха, то надо признать, что ради успеха можно трудиться всю жизнь. Кроме того, надо помнить, что всегда может случиться, что вам предстанет необходимость проявить на деле умение, приобретенное вами упорной работой молодых лет.

ГЛАВА II

Первоначальный допрос

Первоначальный допрос свидетелей есть один из важнейших моментов в процессе. Молодой адвокат, если он обладает отвагой, обыкновенно бросается в дело, вроде того как человек, не умеющий плавать, прыгает в воду. Естественным последствием такого прыжка бывает много напрасных усилий и мило толку. Голова в воде, руки над водой; так далеко не уплывешь! Нервное возбуждение, неизбежно овладевающее им, когда он встает, чтобы говорить перед опытным судьей, глаз которого — микроскоп для его ошибок и который не всегда бывает снисходителен в своих замечаниях, было бы само по себе величайшим затруднением, даже и том случае, если бы начинающий адвокат уже был мастером своего дела. Между тем в большинстве случаев он имеет лишь весьма слабое представление о том, как следует вести допрос. Он сознает вместе с тем, что кругом сидят поди слишком склонные подмечать всякий промах не по недоброжелательству, а просто по привычке. Чем дальше, I см заметнее для него, как много недостает ему в практическом опыте, и тем сильнее его нервное волнение. Трудно представить себе менее завидное положение.

Я не рассчитываю на то, чтобы мои замечания могли вылечить его или дать ему практический опыт; но надеюсь, что некоторые из моих указаний принесут ту пользу, что помогут ему избежать многих ошибок и держаться верного пути, проторенного опытными адвокатами. Необходимо запомнить одно основное соображение: свидетель вызван вами, чтобы передать суду простой и правдивый рассказ о том, что знает; доверие или недоверие присяжных к этому рассказу, а следовательно и их решение, зависят от того, как он будет говорить. Если бы свидетель говорил в кружке друзей или знакомых, его рассказ мог бы оказаться расплывчатым, не слишком точным, но все факты были бы налицо; а это именно то, что всего важнее, если только вы беретесь за чистое дело (другого предположения я, конечно, делать не могу). Мне часто приходилось слышать, как вследствие неумелых вопросов юного адвоката свидетель передавал лишь половину своего рассказа, и притом худшую, так что его старшему товарищу приходилось ловить случай помочь свидетелю досказать нужное уже на дополнительном допросе. Если бы свидетель давал свое показание при упомянутых выше условиях, в частном кружке, все присутствующие понимали бы его без труда, и если бы он был известен за правдивого человека, все бы поверили его словам. Все обошлось бы без содействия адвоката, путающего события и смешивающего дни. Возьмем другую обстановку: мы в суде и тот же человек передает тот же рассказ перед судьей и присяжными. Он уже заранее знает, что ему не дадут говорить просто. Его будут допрашивать; из него будут извлекать то, что он знает, отрывками, по кусочкам, рядом отдельных вопросов; на каждом шагу его почему-то будут перебивать самым бестолковым образом, хуже, чем если бы каждый из присутствующих в зале вздумал по очереди спрашивать его о том, что он должен показать, вместо того чтобы спокойно выслушать, что он скажет сам (как не узнать в этих строках наши судебные заседания, где прокурор, гражданский истец, защитник и сам председатель то и дело перебивают друг друга во время допроса, извиняются, кланяются и опять вмешиваются в чужие вопросы, не дождавшись очереди). Это несколько напоминает судебно-медицинское вскрытие; разница в том, что свидетель жив и очень чувствительно относится к мучительной операции. Он знает, что каждое слово его будет предметом спора, а иногда и прямого обвинения во лжи. До сих пор, может быть, никто никогда не позволял себе усомниться в его правдивости, а теперь, того и гляди, придется выслушивать намеки на лжесвидетельство под присягой.

Таким приблизительно должно быть состояние духа человека, впервые выступающего свидетелем на суде. Итак, прежде всего, он находится в настроении, менее всего подходящем для допроса: он волнуется, он смущен и растерян. Поставьте перед ним взволнованного, смущенного и растерянного молодого адвоката — и получите худшее из всех сочетаний для выяснения того, что требуется, т. е. улик. Начинается с того, что его, как на экзамене, спрашивают, как его зовут; одно это иногда вызывает ряд недоразумений и приводит свидетеля в удрученное состояние: он видит, что судья удивлен, а иной раз и негодует на то, что он не сумел обзавестись более приятным прозвищем, и даже на то, что у него вообще существует имя, какое ни на есть. Свидетель краснеет, чувствует себя униженным, но считает, что пока отделался еще очень дешево, не получив строгого выговора. Вслед за тем он поворачивается в сторону адвоката и старается угадать, о чем его будут спрашивать.

Лучшее, что может сделать адвокат при таких условиях, это помнить, что свидетель должен рассказать нечто, имеющее значение для дела, и что есть разумное основание рассчитывать, что он выполнит эту задачу весьма удовлетворительно, если только он, адвокат, не помешает ему сделать это так, как ему легче. Следовательно, чем реже его будут перебивать, тем лучше и тем меньше потребуется вопросов. Самое главное — следить за показанием; особенно за тем, чтобы рассказ свидетеля не загромождался посторонними обстоятельствами, не имеющими отношения к делу. Самая обыкновенная ошибка — это показания по слухам: или он сказал кому-нибудь другому, или кто-либо другой сказал ему что-нибудь такое, о чем нельзя показывать на суде; это задерживает рассказ о последовательных событиях. Но свидетель очень волнуется, и надо быть очень осмотрительным в старании устранить его постоянное «он мне говорит: я, говорит...», чтобы окончательно не сбить его с толку. Помогите ему выбраться из чащи и дайте оглядеться; если хотите, смотрите на него, как на слепого, которого надо вывести на дорогу и, повернув в нужную сторону, предоставить ему самому дойти до конца пути.

Самые простые вопросы всего полезнее, для того чтобы извлечь нужные факты из уст свидетеля. Гораздо лучше спросить: а что было потом, чем повторять то, что значится в заметках, переданных вам стряпчим (они называются brief - это частное дознание, произведенное стряпчим — солиситором); эти повторения часто вызывают прямое отрицание со стороны свидетеля. Вопросительное: «Так?», которое, не спрашивая ни о чем определенном, спрашивает обо всем гораздо лучше кудрявых оборотов: «Не припоминаете ли вы, что сказал на это или что после этого сделал подсудимый?» Такой вопрос большей частью приводит свидетеля в недоумение, точно ему задали загадку и хотят, чтобы он признался, что не умеет ее разгадать.

Судьи часто останавливают молодых адвокатов на таких вопросах, как: «Припоминаете ли вы 29-е число прошлого месяца?» Вопрос заключается совсем не в том, помнит ли свидетель определенный день; помнит он или нет, это никакого значения не имеет. Вам нужно, чтобы он удостоверил то, что в этот день происходило, т. е. нужны факты, и если число месяца имеет какое бы то ни было значение для дела, то вопрос предложен в самой худшей для спрашивающего форме. Услыхав его, свидетель начинает размышлять о том, помнит он это число или не помнит, и не знает, что сказать. Мы не запоминаем дней. Спросите его, помнит ли он 1 мая 1816 г. (день его рождения), вместо того чтобы спросить, когда он родился. Это одна из самых обыкновенных и вместе с тем самых глупых ошибок, какие только бывают на суде. Поэтому, хотя это и будет повторением, привожу еще один пример. Предположим, что вы спрашиваете свидетеля, помнит ли он 10 июня 1874 г.; по всем вероятиям, он не помнит этого дня; вы оба в одинаковом затруднении и думаете, что ищете разных вещей; спросите, был ли он на Ниагарском водопаде в этом году,— от ответит без колебаний; спросите, в какой день это было,— он скажет: 10 июня. Такими вопросами вы избегаете повода входить в оценку памяти свидетеля; а это всегда рискованный прием, полезный при перекрестном, но не при первоначальном допросе. Забывая об этом и подрывая своими неумелыми вопросами доверие к свидетелю уже с первого его слова, адвокаты наши погубили и будут еще губить немало верных дел. Если, окончив свой допрос, вы оставите свидетеля в смущенном и растерянном состоянии, вашему противнику останется только завершить уже сделанное вами, разбить двумя-тремя ловко рассчитанными вопросами все показание вдребезги. Насколько могу судить по личным наблюдениям, у вас в таких случаях остается уверенность, что дело было выиграно, если бы его не погубила непроходимая глупость свидетеля.