— По-моему, это у тебя что-то вроде эдипова комплекса. На школьной почве.

— Бабушка уехала? — спросил я.

— Пока нет, — ответила она. — Но есть надежда.

По пути домой Феликс спросил:

— Ну и что ты думаешь по этому поводу?

— Все идет по плану, — бодро ответил я. — Похоже, эти ребята решили взяться за меня всерьез.

Но на самом деле никакой бодрости я не испытывал.

На воскресенье у меня никаких дел, кроме встречи с Латыниным-папой, не намечалось. Поэтому, проснувшись, я лежал на раскладушке, сладко потягиваясь, бездумно пялясь в потолок и каждой хромосомой ощущая, что никуда не надо спешить, не надо вскакивать, бежать сломя голову, кого-то разыскивать, что-то выяснять, короче, не надо работать. Единственное, о чем стоило поразмыслить, не соснуть ли еще часок-другой.

И тут зазвонил телефон.

— Тебя, — сказал Феликс, передавая мне трубку.

— Здравствуйте, — прошелестело в ней. Я сразу узнал Дину и спросил, внутренне готовясь ко всякому:

— Что случилось?

В этот ранний воскресный час мне очень не хотелось, чтобы что-то случилось.

— Ничего, — ответила она. — Ничего особенного… Просто я вспомнила… У Саши есть еще один приятель. Не школьный, а так, сын каких-то знакомых его отца.

— Вспомнила — и тут же решила мне позвонить? — Я вложил в свой вопрос максимум сарказма, с облегчением откидываясь на подушку.

— Нет, еще вчера, — ответила она потухшим голосом, что, вероятно, означало крайнюю степень смущения. — Но только у вас допоздна никто не отвечал.

Что было делать? Объяснить ей, что именно поэтому и не стоит звонить на следующее утро в такую рань? Я вздохнул:

— Давай рассказывай.

Приятеля звали Никита Долгополов. Его телефона у Дины тоже не имелось, зато она довольно толково смогла описать мне его дом на Большой Бронной, подъезд, вспомнила этаж и даже куда поворачивать, выйдя из лифта.

— А почему ты думаешь, что он может чем-то помочь? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она растерянно. — Но вы меня в прошлый раз расспрашивали про его знакомых…

— Спасибо, Дина, — сказал я. — Звони еще, если что. Посовещавшись с Феликсом, я решил, что, хотя встреча с этим Никитой, скорее всего, не сулит ничего, надо подъехать — просто для очистки совести. Тем более мне все равно в Центр.

Но едва только долговязый очкастый парень открыл мне дверь, я понял; эта встреча, кажется, безрезультатной не будет. Потому что в прихожей на вешалке висел генеральский мундир.

Узнав, кто я и что мне нужно, Никита пригласил меня пройти в его комнату. Она удивительно напоминала латынинскую — не хватало только репродукции Шишкина.

Конечно же помочь он ничем не мог. Последний раз Саша был у него примерно месяц назад, а с тех пор они даже не перезванивались: Никита относил это за счет занятости перед выпускными экзаменами. Как говорится, не до музыки.

Да, познакомились они несколько лет назад на почве увлечения музыкой. Вернее, их познакомили — родители. То есть, если точнее, Сашин отец и Никитин дед, потому что родители у Никиты работают за границей и он живет с дедом. А с Виктором Васильевичем дед знаком, наверно, сто лет: у них какие-то коллекционерские дела.

— Постой, постой, — сказал я, делая вид, что вспоминаю. — Мне тут недавно на Петровке рассказывали, что ограбили квартиру какого-то генерала, еще пистолет при этом забрали. Это не он ли?

— Он! — воскликнул Никита, и я увидел, как загорелись его глаза за стеклами очков. — Представляете, я в школе был, дед — в Комитете ветеранов, дома только одна Паша, домработница. А они позвонили в дверь, говорят, срочно откройте: протекаете на нижнюю квартиру. Ну, Паша сдуру и открыла…

— А ты бы не открыл? — не удержался я.

— Открыл бы, наверное, — легко согласился Никита. — Так вот, вошли они, значит, в чулках на голове, двое или трое, Паша от страха не помнит, стали ее вязать. Она — визжать, тогда один ее чем-то тяжелым по голове огрел, и — брык с копыт. Две недели в больнице провалялась.

По всему было заметно, что ему не впервой рассказывать эту историю. Но и сейчас он делал это со смаком.

— Дедушка антиквариат собирает? — спросил я как бы между прочим.

— Собирал, — поправил меня Никита. — Сейчас он на пенсии, финансы не позволяют. Да и то он большую часть своей коллекции еще до войны собрал, когда на Дальнем Востоке служил. Она ведь у пего особая — Китай, Япония. А потом уже здесь кое-что отыскивал, в комиссионке или у любителей. У него и библиотека по этим странам классная была.

— Неужто и библиотеку забрали? — спросил я недоверчиво.

— Да нет, — рассмеялся Никита. — Библиотеку дедуля сам отдал, в музей. Он и коллекцию туда же завещал, но только после смерти. Сейчас, говорит, не могу: очень голо в кабинете станет. — А тебе-то самому не жалко? — спросил я.

— Да ну, — бесшабашно махнул он рукой. — Дед правильно говорит: молодой, еще наживу. А теперь и жалеть-то не о чем.

— Всю коллекцию украли?

— Не всю, но самое ценное взяли, гады. Дедуля говорит, кто-то из них, видать, разбирается. Особенно он за какую-то курильницу переживал и за жезл счастья «жуй». Этому жезлу две тысячи лет, он периода Шан, совсем ископаемый. Ну и из-за пистолета у него чуть инфаркт не случился. Так что там говорят? Найдут? А то деда жалко.

— Ищут, — ответил я неопределенно, напомнив сам себе Сухова. — Да, так насчет Саши. Он тогда, месяц назад, чего приходил?

— Да как обычно, — пожал плечами Никита. — Диск новый принес переписать. Потом чаю попили с дедом, поговорили о том о сем и разошлись…

Я стал прощаться. Ничего существенного для моих Поисков мне здесь узнать не удалось. Но зато теперь, кажется, понятнее стало другое: насколько глубоко увяз Саша Латынин.

Виктор Васильевич казался солидным и представительным мужчиной даже в спортивном костюме. Впрочем, костюм был фирмы «Адидас». Мне не составило большого труда представить его на сцене в черном смокинге или в чем там чтецы выходят на сцену. Рядом я представил себе прекрасную Елену Сергеевну в длинном платье, метущем пол, и с обворожительной улыбкой. Великолепная пара! Смокинги, бриллианты, обнаженные плечи… И сыночек, который связался с преступниками.

Это я гак настраивал себя перед беседой. Откровенно говоря, Латынин-старший априори не вызывал у меня ни малейшей симпатии. Я понимал, что личный контакт может повлиять на предварительное мнение, но этого-то мне и не хотелось. Вопреки распространенному представлению, работа журналиста, пишущего на судебные и моральные темы, гораздо ближе к работе, например, следователя, чем чистого литератора. Конечно, ее результат выглядит эмоциональнее протокола допроса, но главным остаются факты, только факты. Ну и, разумеется, их оценка. Вот почему, встречаясь с людьми, я предпочитаю иметь более или менее готовую концепцию случившегося, если хотите — версию. Такую, которую могут изменить лишь новые факты.

Виктор Васильевич был обладателем холеного, сонного лица с крупными чертами и глазами несколько навыкате. Он разговаривал, чуть откинув голову назад и одновременно слегка прикрыв веки, в результате чего собеседник чувствовал себя раз и навсегда поставленным на место. Впрочем, это могло быть у него совершенно естественным проявлением привычного сознания солидности собственной персоны.

Латынин ждал моего приближения, небрежно опершись бедром о капот новой кремовой «Волги». Мы поздоровались и, гуляя, двинулись к набережной. Я решил с ходу захватить инициативу:

— Вчера вы сказали, что сами собирались меня разыскивать. Зачем?

Но он оказался не так прост.

— Хотел спросить, почему вы заинтересовались моим сыном и что у вас за цель.

Теперь уже он смотрел на меня вопросительно. Я решил, что по-своему он совершенно прав и нечего мне с ним играть в Штирлица с Мюллером. В конце концов, прямота тоже своеобразный ход в беседе.