А почему, собственно говоря, в милицию? Потому, что у них лица розовые, а револьвер желт?! Извините, товарищ лейтенант (или майор? — дело-то серьезное), но если это вы сейчас мою галиматью читаете — ваша правда, а если я сама это перечитываю перед тем, как в урну кинуть, — моя.

Хотя нет. В любом случае правда моя! Я делаю свою работу, как я ее понимаю. Ни черта у нас не выйдет до тех пор, пока каждый будет заниматься только тем, что „положено“. Кем положено? Куда положено? Пока пожары будут бросаться тушить одни пожарники, а утопающих спасать — только члены добровольного общества спасения на водах, у кого билет, значок и взносы не просрочены. Конец вступления.

Итак, по существу не заданных мне вопросов могу показать следующее. С Шу-шу я познакомилась двадцать четвертого июня в салоне-парикмахерской „Волшебница“. Было это так. Мы сидим с ней в соседних креслах, укрытые одинаковыми простынками, с белыми тюрбанами на головах. Формально мы ждем, пока подсохнут волосы, а на самом деле — пока Стелла (ее) и Наташа (моя) наговорятся досыта, одна по телефону, другая с клиенткой-подружкой, которая вытащила ее в коридор. Насколько помню, мы сидим не шевелясь, по крайней мере я так сижу, головой по сторонам не вертим, и если кому-то охота докопаться до самого начала, до того, как мы это заметили, то пожалуйста: благодарить надо уборщицу, молодую чернявую бабу, не слишком усердно выметавшую лохматый мусор из-под наших ног. Она останавливается между нами со своей шваброй, глядит сразу в оба зеркала, фыркает и интересуется:

— Близняшки, что ли?

Мы скашиваем глаза друг на друга. Вернее, на наши изображения в зеркалах. И видим (во всяком случае, я вижу) две довольно маловыразительные, но действительно похожие физиономии. Потом Наташа со Стеллой хохоча крутят нас и вертят, разглядывают в фас и профиль, вокруг собирается весь женский зал, начинаются шуточки, вопросики: про маму с папой, кто из них где и когда подгулял, про детдом и про инкубатор. Мне это довольно скоро надоедает, но сбежать из парикмахерского кресла с недоделанной головой я, естественно, не могу.

Впрочем, когда нас наконец с грехом пополам достригли, все малость подуспокаиваются: с разными прическами мы уже совсем не так похожи друг на друга. Я обычно стригусь довольно коротко, откровенно говоря, потому что не люблю лишней возни. Про нее же сказать, что она стрижена коротко, — значит ничего не сказать… Прически такого типа Ната Петрова называет „закат солнца вручную“. Неровно, будто тупым ножом срезанные волосы стоят у нее на голове дыбом, вернее, торчат в разные стороны, как перья у курицы, которую стали щипать и на середине бросили. Две или три прядки отливают розовым. „Панкует дамочка“, — помню, подумала я тогда. И еще вот что поражает меня. Перед уходом, как обычно, я сую Наташке в карман халата трояк. (Это не для протокола, товарищ генерал!) И краем глаза вижу, что мое зеркальное отражение кидает в ящик с инструментами ни много ни мало — четвертак! Ну и ну, думаю я, конечно, причесочка модерновая, но Стелле на самый крайний случай и червонца хватило бы!

Наверное, на этом бы все и кончилось. И не приплыла бы мне сама в руки фактура для сногсшибательного материала, даже для двух материалов! Но зато и не сидела бы я сейчас допоздна в пустой редакции, не печатала бы все это на тот печальный случай, если послезавтра, в воскресенье, мне дадут по голове в какой-нибудь подворотне…

Ладно, к черту эти глупости! Продолжим литературные упражнения. Тема: „Роль случайности в выборе сюжета у современного журналиста“.

Три дня спустя после встречи в парикмахерской я дежурю по отделу. Газету подписали в печать не поздно, часов около десяти, и я решаю не нырять сразу в метро, а прогуляться по воздуху, проветрить немного мозги. По Садовому добредаю до Калининского и сворачиваю на него, определив себе дойти как минимум до „Арбатской“, а то и до „Библиотеки“.

Тут надо бы нарисовать картинку. Бедная, усталая, за день натрудившая мозоли на извилинах заштатная корреспонденточка заштатного отдела писем еле-еле волочит ноги мимо сверкающих огнями и зеркалами пятиметровых окон, за которыми более, вероятно, удачливые сограждане вкусно едят, сладко пьют, танцуют, веселятся, короче, отдыхают. И вот в тот момент, когда она проплывает мимо ресторана „Арбат“, происходит случайность, которая на этот раз явно не имеет никакого отношения к закономерности. Сверкнув в неоновом свете фонарей, открывается тяжелая стеклянная дверь, выплескивается наружу грохочущий музыкальный протуберанец (стоп: про музыку я, кажется, присочиняю, а жаль, сравнение хорошее), и на парапете над моей головой появляется группа из пяти человек. Впереди шествует маршальского вида швейцар (а вот это сравнение, пожалуй, слишком избитое), за ним две пары — дамы виснут у кавалеров на руках. Старик с лампасами торжественно ведет за собой участников парада, я двигаюсь перпендикулярным курсом, и на тротуаре неподалеку от проезжей части мы встречаемся. Читатель, конечно, уже догадался, что одна из дам бросается мне на шею с выражением бурного восторга.

Шутки шутками, а я в первый момент просто обалдела. Ни с того ни с сего дорогу мне заступает совершенно незнакомая женщина — да еще какая! Подведенные брови вразлет, широко очерченный помадой рот, яркие румяна на скулах. Одета в узкое, немыслимо розовое платье с люрексом, с золотым бантом на поясе, с огромным вырезом и фантастическим разрезом на боку. На ногах — черные ажурные чулки и золотые туфельки, на плечах — совсем уж марсианская курточка, воздушная, переливчатая, Бог знает какая… И все это в облаке дорогих духов, шампанского и фирменных сигарет.

— Ох! — говорит мне это видение. — Наконец-то я тебя нашла!

И тут я тоже узнаю ее — по этим самым розовым перьям на голове.

Швейцар, оказывается, ловил для них такси. Выполнив свою миссию, он отправляется обратно сторожить свой Эдем, а те трое что-то кричат из машины, машут нам руками, пьяненько смеются. Вдруг больно сжав мне руку, она кричит: „Подожди!“, бросается к ним, наклоняется к окошку. Мне кажется, что до меня доносятся уже не веселые, а недовольные, даже сердитые голоса. Открывается дверца, и мою панкующую Золушку пытаются довольно грубо силой затащить в автомобиль. Ей удалось вырваться, она что-то резкое кричит на прощание и с размаху хлопает дверью. Такси рвет с места, а она подбегает ко мне, снова хватает за руку, будто боится, что я убегу. Щеки у нее трясутся, глаза блестят шальным блеском.

— Козлы вонючие, — с неожиданной злобой цедит вдруг сквозь зубы это прелестное создание. Потом она как будто спохватывается, вымученно мне улыбается. Так и не отпуская меня, машет свободной рукой, увидев зеленый огонек, а когда машина останавливается, тащит меня к ней. „Поехали, тут рядом, на пять минут, по чашке кофе…“ — бормочет она, вцепившись в мою руку мертвой хваткой.

Почему я села в такси? Потому что мне стало интересно. Я уже кое о чем догадалась, слава Богу, не маленькая, да и Наташка из парикмахерской раньше рассказывала мне о таких клиентках.

Через десять минут мы у нее дома. Едва войдя в комнату, она, как мне показалось, с облегчением прямо на ковре скидывает свои золотые туфельки, куртку, стягивает платье и, совершенно меня не стесняясь, остается в одном кружевном белье. Но, повторяю, я не удивляюсь, потому что поняла уже что к чему.

Похоже, она довольно сильно навеселе, потому что, раздеваясь, здорово шатается.

— Пойду сделаю кофе, — говорит она, ногой отшвыривая одежду в угол. — Отдохни пока. Если хочешь, можешь тоже раздеться.

Но я, разумеется, раздеваться не собираюсь. Вместо этого я усаживаюсь в кресло, принимаюсь смотреть по сторонам. То бишь приступаю к сбору материала. В том, что тема есть, я больше не сомневаюсь.

Главное место в комнате — кровать. Огромная, два на два, не меньше, застланная роскошным покрывалом в тигриных разводах. В углу на подушке — кукла с широко раскрытыми детскими глазами, с ямочками на щеках, в белом подвенечном платье и даже в фате. Не забыть бы эту деталь — кукла…