Будем говорить прямо, тогда, семь лет назад, наши коллеги поработали неважно. В рапорте это даже не приходится читать между строк. Есть и виновник — тот самый участковый предпенсионного возраста. Бесшумно проникнув под утро в квартиру, предводительствуемые им (как знатоком местности) оперативники заблудились в огромном коммунальном коридоре, в темноте вломились не в ту дверь, разбудили соседей. Под шумок кто-то вырубил пробки, и, как предполагается, часть посетителей заведения успела смыться через знакомый нам, но, увы, неведомый участковому черный ход.

На месте, кроме хозяина, остались всего трое. Да и то сказать — на месте! В соседней пустующей комнате, из которой одни жильцы уехали, а других еще не заселили, двое мужчин играли в карты при свечах. Женщина, вернее, молоденькая девушка спала тут же, на брошенном в угол старом матрасе и проснулась только, когда в комнату вошли с фонарями. По заключению экспертизы, все задержанные находились в различных стадиях наркотического опьянения. Но поскольку наркотиков при них обнаружено не было, их утром отпустили. В дальнейшем, на следствии и на суде, давая свидетельские показания, они повторяли в общем одно и то же: у Яропова в квартире бывали, друг с другом, а также с другими посетителями притона знакомы только в лицо, если и приходилось употреблять наркотики, так лишь те, что предлагал Пиявка…

— Я вот тут подсобрал кое-какие данные на этих трех задержанных, — скромно сообщил Балакин, вынимая из ящика стола листок бумаги. — Номер первый некто Кострюмин Валентин Анатольевич, 1946 года рождения, дважды судимый, оба раза за кражи личного имущества. Судя по манере изложения на допросах — натуральный вор-рецидивист. «Гражданин начальник» и все такое прочее. В момент задержания инвалид второй группы, психбольной. В 1983 году скончался в токсикологическом отделении больницы Склифосовского от острого отравления наркотическими веществами.

— Бедняжка, — пробормотал Северин.

— Номер второй, — продолжал Дима, — Данилевский Виктор Павлович, 1951 года рождения, член московского групкома графиков, фотограф. На момент задержания не судимый. Этот не чета первому — интеллигент! Все объяснения писал собственноручно и довольно грамотно, да еще со всякими вывертами: «учитывая вышеизложенное», «считаю долгом сообщить уважаемым органам», «см. выше» и так далее. Поскольку ничего больше для его характеристики нет…

— Есть, — между прочим вставил Северин, но Балакин не остановился, только брови приподнял в знак того, что воспринял информацию, и продолжал:

— …то я эти выраженьица выписал: авось пригодится! Если, конечно, не считать характеристикой членство в этом групкоме, где в те времена, по-моему, чуть не половина московского преступного мира состояла. Но и того, что по сведениям с бывшего места прописки в 1981 году он осужден к шести годам сразу по трем статьям: мошенничество, хранение огнестрельного оружия и оказание сопротивления при задержании…

— Ну это не характеристика! — махнул рукой Стас, а я спросил:

— Не маловато для такого букета? Балакин пожал плечами.

— Я послал своего паренька в нарсуд за этим «делом». Должен скоро привезти.

— И где этот Данилевский сейчас?

— Запрос в колонию я отправил, но ответа пока, естественно, нет.

Как всегда, Балакин был четок, пунктуален, профессионален. Не зря наше начальство давно поговаривает о том, чтобы перетащить его в управление.

— И наконец, как любит говорить наш друг Северин, — тут Дима тонко улыбнулся, — последняя маленькая деталь. Третий задержанный, вернее, задержанная — Салина Александра Игоревна, 1962 года рождения, выпускница средней школы, на момент задержания нигде не работавшая…

— Ну что ж, все ясно! — хлопнул ладонью по столу Стас, а Балакин снова приподнял брови:

— Поделитесь, братцы…

— Говорили мы с этим Кошечкиным… — начал я.

— …пробивным пареньком… — вставил неугомонный Северин.

— Он Салину опознал по фотографии — мы у нее в квартире нашли и старые, семилетней давности. Говорит, довольно часто встречал ее у Пиявки, и всегда она была не одна, а с человеком по прозвищу Луна. Он в основном благодаря этому Луне ее и запомнил. Яркая личность: игрок, да при этом еще из деловых. Кошечкин говорит, там в разговорах все мелькало: бега, бильярд, чеки, валюта, доски, камушки… Он от него старался подальше держаться. А что до девчонки, то она за этим Луной ходила как собачка на веревочке. У Кошечкина вообще впечатление, что она и покуривать начала, и на иглу села только тут, у Пиявки. Он даже однажды слышал случайно, как Пиявка Луне сказал недовольно: дескать, что ты ее сюда таскаешь, молодая больно, пришьют вовлечение, а она нас всех заложит по глупости. Ну а Луна отвечает: не боись, говорит, пока я жив, не заложит. Она, говорит, меня любит больше жизни, а боится больше смерти. Она, говорит, у меня вот где вся — и кулак показал.

— Луна — это Данилевский, — уверенно сказал Северин.

— А почему не второй, как его, Кострюмин? — главным образом по привычке спорить с ним тут же возразил я.

Стас только плечами пожал, показывая, что считает мой вопрос вполне риторическим, а Балакин тяжко вздохнул и что-то пометил у себя на столе.

— Сейчас отправлю людей искать их фотографии…

— Если это Луна, то считайте, что мы нашли убийцу, — стоял на своем Стас.

— Убийцу Салиной, — уточнил на всякий случай я. — А ты уверен, что это нам что-нибудь даст в плане Троепольской?

— Не уверен, — честно ответил Северин. — Поэтому набери-ка номер Гужонкина, пусть поразузнает у своих дружков, как там дела с этой клинописью.

Гужонкин в свойственной ему манере не говорил, а пел:

— Приезжайте, мои дорогие, приезжайте, мои хорошие! — И добавил суровой прозой: — Тут на вас лучшие силы пашут, не разгибая спины.

— И когда допашут? — поинтересовался я.

Но Гужонкина уже кто-то куда-то отвлекал от телефона.

— Приезжайте, — успел крикнуть он, — я тут начал читать — не оторвешься. Агата Кристи! — и бросил трубку.

Когда мы подъехали к управлению, Северин сказал не терпящим возражений тоном:

— Я — в НТО, ты — к Багдасаряну. Встречаемся у нас. Но я и не собирался возражать, хоть мне тоже не терпелось увидеть самому расшифрованную рукопись Троепольской. Часы показывали половину шестого. Вечер пятницы. Заканчивался первый из трех дней, отведенных нам на поиски пропавшей журналистки. И дело, разумеется, было не только, да и не столько в амбициях нашего начальства. Просто с каждым днем шансы найти ее живой стремительно уменьшались.

Багдасарян сидел за столом у себя в небольшом запроходном кабинетике и писал. Писать — участь любого сколько-нибудь значительного руководителя в нашей системе. Чем выше начальник, тем большую гору бумаги перемалывает он ежедневно. Увидев меня, Леван с наслаждением отбросил авторучку.

— Три раза тебе звонил! — воскликнул он. — Счастливый человек, в кабинете не сидишь, гуляешь на свежем воздухе!

Я не стал возражать, рассказывать, как именно я гуляю, тем более, что самого Левана только недавно перевели на эту должность из старших оперов. Просто жалобы на судьбу входят в его манеру разговаривать.

— Слушай, она же проститутка, знаешь? — возмущенно воскликнул он, от вступления переходя к делу.

— Знаю, — успокоил я его. Но Багдасарян успокаиваться не хотел. Он тряс головой и цокал языком. Его тонкая восточная душа не могла смириться с тем, что есть женщины, которые за деньги продают самое дорогое, что у них есть.

Наконец он протянул мне два скрепленных между собой листа бумаги.

— Кличка у нее Шу-шу. Здесь кое-какие ее связи. Кое-какие, — подчеркнул он. — Ты ж понимаешь, дорогой человек, проститутка — не домохозяйка, ее знакомых на одном листке не уместишь. Тут только те, что по нашей части. А это такой народ… — он снова огорченно поцокал языком. — Просто так ни о чем с тобой говорить не станут.

Разве только с поличным возьмешь… И то под протокол — ни-ни!

Он поднялся со своего места, развернул в мою сторону, как боевое орудие, свой похожий на рулевое весло нос и оперся о поверхность стола костяшками пальцев, словно собирался произнести речь. Так и оказалось на самом деле.