Маленький странник закашлялся и, покосившись на Андрея Ивановича, сказал:

— Что делать-с, господин…

Он наклонился ко мне и зашептал:

— Раскольницы-бабы Геннадия Сергеича за попа считают, за беглого. Темнота-с. Что делать-с… Может, не взыщется. А между прочим, нечего делать-с. Не войдете ли?

— Войдемте, Андрей Иванович.

— Чего я там не видал? — ответил он, отворачиваясь. — Идите — целуйтесь с ними. А я об себе так понимаю, что мне и быть-то там не для чего, потому что на мне крест.

— Чай и мы не без крестов, — с тихим укором сказал Иван Иванович.

Андрей Иванович презрительно свистнул и вдруг, сделав очень серьезное лицо, подозвал меня.

— Сонму нечестивую знаете?

И, загадочно посмотрев на меня, он добавил тише:

— Поняли?

— Нет, не понял. До свидания. Хотите, — дожидайтесь.

— Нечего нам дожидаться. Которые люди не понимают…

Я уже не слышал конца фразы, потому что входил вместе с Иваном Ивановичем в избу.

При нашем входе произошло легкое движение. Проповедник заметил меня и остановился.

— А! Милости просим, — сказал он, раздвигая баб. — Пожалуйте. Не чайку ли захотели испить? Здесь самоварчик найдется, даром что раскольничья деревня.

— Я вам помешал?

— Какая помеха. Хозяйка, ну-ко самоварчик! Живее!

— А ты нешто потребляешь чайную травку? — спросила стоявшая впереди полногрудая молодка с бойкими, черными, как уголь, глазами.

— Если господин пожелает угостить, — с удовольствием… и другого чего выпью.

— Пожалуйста, — сказал я.

— Позвольте напиросочку.

Я подал. Он закурил, насмешливо оглядывая удивленных женщин. В избе прошло негодующее шушуканье.

— А ты, видно, сосешь-таки? — язвительно спросила та же молодка.

— Сосу… по писанию. Разрешается.

— А в коем это писании, — научи-ко-сь.

Он докурил и через головы молодиц бросил папироску в лохань с водой.

— Еще кидатца, — с неудовольствием сказала хозяйка, возившаяся около самовара.

— Не кидай, озорной, пожару наделашь, — поддержала другая.

— Пожару? У вас поэтому из колодцев не выкидывало ли, огнем из печи не тушите ли?

— А ты што думаешь? Ноне все бывает. Ноне вон и попы табак жрут.

— Быват, быват. Ишь голос, что колокол. Тебе бы в певчие, в монастырь. Пойдем со мной.

Он потянулся к ней. Она ловко увернулась, изогнувшись красивым станом, между тем как другие бабы, смеясь и отплевываясь, выбегали из избы.

— Н-ну и поп! — с наивным ужасом сказала худая бабенка, с детски-открытыми глазами. — Учи-и-тель!

— Он те научит.

— Научи-ко нас, — опять насмешливо сказала солдатка, выступая вперед и подпирая щеку полной рукой. — Научи такой заповеди, котора легка и милослива.

— Ну-ну! Мы за тебя до плеч воздохнем.

— И научу. А как тебя зовут, красавица?

— Зовут зовутицей, величают серой утицей. Тебе на што?

— А ты вот что, серая утица. Достань нам водочки, — небось, вот они заплатят.

— Достать, что ли? Мы достанем.

Она вопросительно и лукаво посмотрела на меня.

— Пожалуй, немного, — сказал я.

Солдатка шмыгнула из избы. За ней, смеясь, хихикая и толкаясь, выбежало еще две-три женщины. Хозяйка с мрачным видом уставила на стол самовар и, не говоря ни слова, села на лавку и принялась за работу. С полатей, свесивши русые головы, глядели на нас любопытные детские лица.

Солдатка, смеясь и запыхавшись, поставила на стол бутылку с какой-то зеленоватой жидкостью, и, отойдя от стола, насмешливо и вызывающе посмотрела на нас. Иван Иванович конфузливо кашлял, оставшиеся в избе безмужницы смотрели на нас с затаенным ожиданием. После первых рюмок недавний проповедник, подняв полы своей ряски, ходил, притопывая, вокруг серой утицы, которая змеей извивалась, уклоняясь от его любезностей.

— Поди ты! — отмахнулась она и, кинув на меня задорно-вызывающий взгляд, подошла к столу.

— А ты что же сам-то не пьешь? Гляди на них, — они, пожалуй, и все вылакают. Испей-ко-сь.

Улыбаясь и играя плечами, она налила рюмку и поднесла мне.

— Не пейте… — вдруг раздался совсем неожиданно зловещий голос из-за окна, и из темноты появилось скуластое лицо Андрея Ивановича.

— Водки не пейте, я вам говорю! — проговорил он еще мрачнее и опять исчез в темноте.

Рюмка у солдатки дрогнула и расплескалась. Она глядела в окно испуганными глазами.

— С нами крестная сила, — что это такое?

Всем стало неловко. Водка приходила к концу, и вопрос состоял в том, потребуем ли мы еще и развернемся окончательно, или на этом кончим. Иван Иванович посмотрел на меня с робкой тоской, но у меня не было ни малейшего желания продолжать этот пир. Автономов сразу понял это.

— Действительно, не пора ли в путь, — сказал он, подходя к окну.

— Чать, на дворе-те дождик, — произнесла солдатка, глядя как-то в сторону.

— Нет. Облака порядочные… да, видно, сухие… Собирайся, Иван Иванович.

Мы стали собираться. Первым вышел Иван Иванович. Когда, за ним, я тоже спустился в темный крытый двор, — он тихо сказал, взяв меня за руку:

— А тот-то, долговязый. Вон у ворот дожидается.

Я действительно разглядел Андрея Ивановича у калитки. Автономов с котомкой и своим посохом вышел на крыльцо, держа за руку солдатку. Обе фигуры виднелись в освещенных дверях. Солдатка не отнимала руки.

— Только от вас и было? — говорила она разочарованно. — Мы думали — разгуляетесь.

— Погоди, в другой раз пойду, — разбогатею.

Она посмотрела на него и покачала головой.

— Где-поди! Не разбогатеть тебе. Так пропадешь, пусто…

— Ну, не каркай, ворона… Скажи лучше: дьячок Ириней все на погосте живет?

— Шуровской-то? Живет. Ноне на базар уехал. Тебе на што?

— Так. А… дочь у него была, Грунюшка.

— Взамуж она выдана.

— Далеко?

— В село в Воскресенское, за диаконом… Одна ноне старушка-те осталась.

— Ириней, говоришь, не возвращался?

— Не видали что-то.

— А живет богато?

— Ничего, ровненько живет.

— Ну, прошай!.. Эх ты, Глаша-а!

— Ну-ну! Не звони… Видно, хороша Глаша, да не ваша. Ступай ужо — нечего тут понапрасну.

В голосе деревенской красавицы слышалось ласковое сожаление.

За воротами темная фигура Андрея Ивановича, отделившись от калитки, примкнула к нам, между тем как Автономов обогнал нас и пошел молча вперед.

— Вы бы до утра сидели, — угрюмо сказал Андрей Иванович. — А я тут дожидайся!

— Напрасно, — ответил я холодно.

— Это как понимать? В каком смысле?

— Да просто: шли бы, если вам неприятно…

— Нет уж. Спасибо на добром слове, — я товарища покидать не согласен. Лучше сам пострадаю, а товарища не оставлю… Этак же в третьем годе Иван Анисимович. Ничего да ничего, выпивал да выпивал в хорошей канпании…

— Ну и что же?

— Жилетку сняли, вот что!.. Денег три рубля двадцать… портмонет новый…

— Ежели вы это насчет нас с Геннадием намек имеете, — заговорил Иван Иванович, торопясь и взволнованным голосом, — то это довольно подло. Это что же-с?.. Ежели у вас сомнение, — мы можем вперед или отстанем…

— Пожалуйста, не обращайте внимания, — сказал я, желая успокоить беднягу.

— Что такое? — спросил вдруг Автономов, остановившийся на дороге. — Из-за чего разговор?

— Да вот они все… сомневаются. Господи помилуй! Неужто мы какие-нибудь, прости господи, разбойники.

Геннадий вгляделся в темноте в лицо Андрея Ивановича.

— А! долговязый господин!.. Ну что ж! — сказал он сухо. — «Блажен, кто никому не верит и всех своим аршином мерит»… Дорога широкая…

И он опять быстро пошел вперед, а за ним побежал трусцой маленький товарищ. Андрей Иванович несколько секунд стоял на месте, ошеломленный тем, что странник ответил ему в рифму. Он было двинулся вдогонку, но я остановил его за руку.

— Что это вам неймется, право! — сказал я с досадой.

— А вам хороших товарищей жалко? — сказал он язвительно… — Не беспокойтесь, пожалуйста. Сами далеко не уйдут…