Поиск
* * *
Мой шах? Мечты да сбудутся твои!
Да будет радость в том и Навои!
Эй, кравчий, поспеши фиал налить,
Хочу достойно шаха восхвалить!
Душа моя скорбит, угнетена.
Я смою гнет живой водой вина.
ГЛАВА LXI
ДВАДЦАТАЯ БЕСЕДА
Наставление царевичу Бадиуззаману
ГЛАВА LXIII
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Когда я к этой книге приступил,
Почувствовав прилив духовных сил,
Я за живой водой пошел во тьму,
В страданиях, не зримых никому.
Я сталью острой очинил калам
И дал исход стремительным словам.
Страницы украшая, словно рай,
Тростник мой зазвучал, как звонкий най.
Звук, порожденный писчим тростником,
Пел, нарастал, взывая, как маком.
Приняв за пенье флейты этот звук,
Запел и заплясал суфийский круг.
Тот звук отшельничьих пещер достиг,
Всех девяти небесных сфер достиг;
Он поднял смуту среди толп людских,
Смятенье в сонме ангелов святых.
И праведники стали горевать
И вороты одежды разрывать.
И этой звонкой флейты перелив
Внимали пери, крылья опустив.
Под этот звук освободясь от мук,
Больные позабыли свой недуг.
Теперь, когда пленяющая взгляд
Красавица одета в свой наряд
И над землей, величия полна,
Взошла, как двухнедельная луна,
Стал виден весь Восток в ее лучах,
И смута на земле и в небесах
Вновь началась… Сломался пополам
Секретаря небесного калам.[25]
Сокровищницы неба казначей
Слетел, кружась над головой моей.
Меня дождем бесценных жемчугов
Осыпал он из девяти ларцов.[26]
Осыпал золотом и серебром
В великом расточительстве своем.
Как легкий вихрь кружился он, и пал.
И пыль у ног моих поцеловал.
Расставил он передо мной подряд
Сокровища, которыми богат.
Осыпал серебро моих седин
Рубинами неведомых глубин.
И стал я в удивленье размышлять,
Стал в размышленье душу вопрошать:
Ведь это все — написанное мной —
С моею жизнью сходственно самой;
Но это только тысячная часть
Того, над чем души простерта власть.
Пусть мой дастан достоинств не лишен,
Но как далек от совершенства он.
Он мыслями богат. Но где же строй?
В нем нет системы строгой и прямой.
Бывало — вдохновением дышу,
Но лишь двустиший десять напишу,
Зовут заботы; надо все бросать,
И некогда затылок почесать.
Как только тушь на небе голубом
Рассвет сотрет сернистым мышьяком,
И утро тьму ущелий, мглу и дым
Сметет лучистым веником своим,
И ночь знамена мрака унесет,
А день свой стяг багряный развернет,
И до поры, покамест этот стяг,
Склонясь к закату, не уйдет во мрак,
Покамест ночь наставшая опять
Не станет с сажей киноварь мешать,
Покамест над землею небосвод
Опять свои светила не зажжет, —
С рассвета до ночи душою всей
Я пленник жалоб множества людей.
Не остается ни мгновенья мне
Побыть с самим собою в тишине.
И кто в мой дом печальный ни придет,
Сидит и забывает про уход.
Тяжелый, долгий разговор ведут,
Сидят, пока другие не придут.
Толпится в доме множество людей,
Сжигая зданье памяти моей.
Задачи ставят, коих, может быть,
Никто не может в мире разрешить.
Прощенья просишь — дерзостью сочтут,
Все объяснишь — обиду унесут.
Будь с ними щедр, как небо, в их глазах
Любая щедрость только тлен и прах.
Тем, кто утратил в жадности покой,
Нет разницы меж каплей и рекой.
Все, что ты им даешь, они возьмут
И на тебя же с жалобой пойдут.
О, этот разнобой речей пустых!
Лишь алчность — чувство общее у них.
Будь ты могуч, как богатырь Рустам,
Будь ты безмерно щедр, как был Хатам,
Будь, как Карун, несметно ты богат,
Останешься пред ними виноват.
Хоть я от всяких служб освобожден,
Хоть я своей болезнью угнетен,
Но все же не решаюсь их прогнать,
А слушаю, — и должен отвечать.
Я в слабости души себя виню —
И все-таки докучных не гоню.
И это каждый день… в теченье дня
Пересыхает горло у меня.
Страдаю днем от глупости людей,
А ночью — от бессонницы моей.
И отдыха не суждено мне знать;
Урывками я принужден писать.
Прости погрешности стихов моих!
Мне было некогда чеканить их.
Мне сроки рой забот укоротил,
Свой замысел не весь я воплотил.
О, если б я, благодаря судьбе,
В день час иль два принадлежал себе,
То я не знал бы никаких препон,
Всецело в море мыслей погружен,
Я доставал бы перлы редких слов,
Ныряя в бездну, как жемчуголов.
Я добыл бы — силен, свободен, смел —
Сокровищ столько, сколько я хотел.
Я показал бы в наши времена,
Какою быть поэзия должна.
А так, возможно, тщетен был мой труд,
И звуки этих строк навек замрут…
Когда я так в печали размышлял,
Мне друг мой, светлый разумом, сказал:
«Что ты без сил склонился головой,
О воин справедливости святой?
Ты, честности пример среди людей,
Не поддавайся слабости своей!
Ты здесь достиг вершины красоты,
Но можешь высшего достигнуть ты,
Ты — языка творец — дерзай, твори!
Свободно крылья раскрывай, пари!
Твои созданья — редкостный товар,
И вся вселенная — его базар.
Звездой блистает этот твой дастан,
Молва о нем дошла до дальних стран.
Я «Украшением вселенной всей»
Зову творение души твоей.
Небесной милостью осенено,
Блистает шахским именем оно!»
О шах, твоею славой, как аят,
Динары справедливости звенят.
Согнулось небо пред тобой кольцом;
И солнце — как твоя печать — на нем.
Как я могу хвалу тебе слагать?
Пылинке среди звезд не заблистать.
И капля меру знать свою должна,
Не может океаном стать она.
Но то, что высшей волей суждено,
Да будет человеком свершено.
Сгорел в огонь влетевший мотылек,
К огню не устремиться он не мог.
Несчастный сумасшедший — для детей
Посмешище, мишень для их камней.
Подобьем тех камней, того огня,
Поэзия, ты стала для меня.
Хоть в мире слов свободно я дышу,
Но нет мне пользы в том, что я пишу.
И мысль меня преследует одна,
Что эта страсть опасна и вредна;
Поэзией зовется эта страсть,
И горе тем, кто предан ей во власть.
Нижи газель, как жемчуг; но лишь те
Поймут ее, кто чуток к красоте.
За истину в ней выдается ложь,
И скажут все: «Как вымысел хорош!»
Кто был стихописаньем увлечен,
Мне кажется, что жил напрасно он.
Да лучше в погребке небытия
За чашей бедности сидел бы я!
Сумел бы от мирских тревог уйти
И думал бы о будущем пути!
Когда бы зной степной меня палил,
Я кровью сердца жажду б утолил…
Платил бы я на пиршествах ночных
Динарами телесных ран моих.
Меня бы одевала пыль пустынь,
Я не желал бы лучших благостынь.
Зонтом от солнца плеч не затеня,
Упорно к цели гнал бы я коня.
Была б в ягач моих шагов длина,
Моим венцом была бы седина.
Я шел бы, к цели устремлен одной,
Не чувствуя колючек под ногой.
Все бренные заботы разлюбя,
Я перестал бы сознавать себя.
И был бы царский жемчуг слез моих
Приманкой птицам далей неземных.
И рана скорби на груди моей
Была б святыней страждущих людей.
Кровавые мозоли пят моих
Дороже были б лалов дорогих.
Из каждой капли крови этих ран
В долине бед раскрылся бы тюльпан.
Я искрами моих горящих мук
тепной простор осыпал бы вокруг.
И как весною, снова б зацвели
Пески пустынной, выжженной земли.
Когда бы я дорогой ослабел
И отдохнуть немного захотел,
Везде мне место — лечь, забыться сном,
Везде мне небо — голубым шатром,
Предгорий луг ковром служил бы мне,
А изголовьем камень был бы мне.
Едва прохлада сменит жаркий день,
Я лег бы на землю легко, как тень.
К моим ногам, измученным ходьбой,
Фархад склонился б и Меджнун больной.
И были бы ланиты их в крови
От сострадания к моей любви;
Хоть ни пред кем я не взывал о ней,
Не плакал о возлюбленной моей.
И поняли бы вдруг, изумлены,
Два призрака глубокой старины,
Что в области любви властитель — я,
Что на века над ними — власть моя.
…Когда б такой я степени достиг
И стал душой в страданиях велик —
Весь мир, подобный радостной весне,
Прекрасный мир зинданом стал бы мне!
Тогда б сурьмою пыль моих одежд
Была для ангельских пречистых вежд,
И мне любовь моя и божество
Открыла б солнце лика своего,
И жители небес, как стая птиц,
Кружась пред нею, падали бы ниц…
…И устремил свой взор духовный я
Поверх небытия и бытия.
Решил бесстрашно, как Сейид-Хасан,
Преодолеть сей бурный океан.
Меня душа, как птица, ввысь влекла,
К земле тянули низкие дела.
Вело веленье духа в райский сад,
А низменная страсть бросала в ад.
Лик этой страсти ангельски красив,
Но в ней слились в одно шайтан и див
И, каждый миг бесчисленно плодясь,
Над слабым сердцем утверждают власть.
Когда умножится зловещий рой,
Всецело овладев живой душой,
То человек, о правде позабыв,
Становится коварным, злым, как див.
Так говорю я, ибо я и сам —
Увы! — подвластен гневу и страстям.
Во имя бога вечного, душа,
Воспрянь, опору зла в себе круша!
Во власти этих дивов я томлюсь,
Великой кары в будущем страшусь.
Мой обиход — коль правду говорить —
Так плох, что хуже и не может быть.
А жизнь души нерадостной моей
Еще печальнее и тяжелей…
Пусть даже слез я океан пролью,
Грудную клетку превращу в ладью,
Но выплыть мне не даст в ладье такой
Гора грехов — огромный якорь мой.
Я внешне человек, но — видит бог,
Как я от человечности далек…
Меня — изгнанника — от Солнца Сил
Поток тысячелетий отделил…
Вот мудрецы беседуют в ночи —
В своих речах они прямей свечи.
Но змеи зависти в душе их те ж,
От бури злобы в сердце их мятеж.
И я, как все, вместилище страстей
И недостоин похвалы людей.
«Защитником народа» я слыву,
Гласит молва, что правдой я живу.
Слыву «плененным вечной красотой»,
Безгрешным и глазами и душой.
Соблазн гоню от глаз… Но как в тиши
Осилю вожделения души?
Погибну, коль на помощь не придешь,
Коль сам меня ты, боже, не спасешь!
Всю жизнь мою, все прошлые года
Я вспоминаю с мукою стыда.
А весь мой труд — калам, бутыль чернил,
Всю жизнь свою бумагу я чернил…
Калам речистее, чем мой язык,
Письмо чернее, чем мой темный лик.
Коль милостью их не омоешь ты,
Как им избавиться от черноты?
Длинна, я вижу, цепь моих стихов;
Стократ длиннее цепь моих грехов.
О господи, раба не осуди!
Меня над гранью бездны пощади,
Коль хорошо сложил дастан я свой!
А если плохо — то я весь плохой.
Благоволеньем озари мой труд,
Пусть эти строки сердца не умрут,
И пусть глубины мысли в книге сей
Откроются, сияя, для людей!
Велик мой грех. Но что весь груз его
Пред морем милосердья твоего?
Пусть добрых дел моих ничтожен след,
Но милости твоей предела нет!
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: