Поиск
* * *
О Навои, корысти устыдись,
Добром последним с бедным поделись.
Эй, кравчий мой! Я жаден лишь к вину,
Оно смывает алчность, как вину.
Я выпью, чтоб на жизненном пути
Престол в стране смиренья обрести!
ГЛАВА XXXVI
ВОСЬМАЯ БЕСЕДА
О верности
ГЛАВА XXXVII
Рассказ о двух влюбленных
Слыхал я: четырех улусов хан,
Эмир Тимур, великий Гураган,
Повел войска железною рукой,
И, в Хинд войдя, жестокий принял бой.
Удачи неизменная звезда
Ему дала победу, как всегда.
А чтобы не могли враги восстать,
Велел он всех индийцев убивать.
И там он столько жизней погубил,
Что кровь убитых потекла, как Нил.
Отрубленные головы горой
Лежали над кровавою рекой.
Там не было пощады никому,
Настала смерть живущему всему.
Шел некий воин — весь окровавлен,
И двух влюбленных бедных встретил он,
Готовых вместе молча смерть принять;
Им негде скрыться, некуда бежать.
Убийца-воин обнажил свой меч,
Чтобы мужчине голову отсечь.
Но заслонила женщина его
И так молила воина того:
«Ты хочешь голову? — мою руби,
Но пощади его и не губи!»
Убийца-воин повернулся к ней,
А друг ее вскричал: «Меня убей!»
И вновь убийца двинулся к нему,
И вновь предстала женщина ему.
Тот со стальными пальцами барлас
Разгневался: «Убью обоих вас!»
Занес он меч над жертвою своей,
А женщина кричит: «Меня убей!»
Мужчина же: «Меня убей сперва,
Чтоб лишний миг она была жива!»
Так спорили они наперебой,
Под меч его склоняясь головой.
Угрюмый воин медлил. Между тем
В толпе раздался крик: «Пощада всем!»
Спешил глашатай войску возвестить,
Что царь велел убийства прекратить.
За жертвенность, быть может, тех двоих
Рок пощадил оставшихся в живых.
* * *
О Навои, и ты любви своей
Пожертвуй всем, души не пожалей!
Дай чашу, кравчий, если ты мне друг
И в чистой радости, и в море мук.
Я задыхаюсь, мне исхода нет.
Врачуй! Исполни верности обет!
ГЛАВА XXXVIII
ДЕВЯТАЯ БЕСЕДА
О пламени любви
Когда прекрасный жизненный восход
Нас напоит вином своих щедрот,
Веленьем вечной мудрости дыша,
Как сад Ирема, расцветет душа.
Скажи: не сад, что насадил Ирем,
А гурий обиталище — эдем.
Там птицы в яркой зелени ветвей
Рассказывают сотни повестей.
В чудесном том саду цветок любой
Сияет, блещет полною луной.
Там цвет необлетающий горит,
Как лепестки блистающих ланит.
Растет самшит вечнозеленый там,
Как стан прекрасный — юношески прям.
Там — завитки сунбула и лилей
Подобны кольцам мускусных кудрей.
А вертограда несказанный лик —
Не солнца ль ослепительный родник?
Прекрасен лик! И зной и влага в нем.
Схож подбородок с водным пузырем.
Нарциссы глаз берут сердца в полон,
Зовут уста — смеющийся бутон.
Листва в движенье, как лицо, живет,
На ней роса — благоуханный пот.
Подобной красоте сравненья нет,
Предела чувству изумленья нет.
Но сквозь нее провижу я черты
Непостижимой, высшей красоты.
Весною ранней в сень родных ветвей
Из-за морей вернулся соловей:
И розу новую он увидал,
И, захлебнувшись страстью, зарыдал.
Все ярче блещет розовый цветок,
Как разгорающийся огонек.
Огонь горит в сердечной глубине,
А соловей сгорает в том огне.
Все глубже чары розы; все сильней
Печаль певца, гремящего над ней…
Когда рассвет над миром засиял,
Так соловей защелкал, засвистал,
Такой он поднял звон, и гром, и крик,
Что зашумел, проснулся весь цветник.
Когда сгоришь, поймешь ты, может быть,
Что значит быть любимым и любить.
Любовь смятенья смерч несет уму,
И чужд влюбленный сущему всему.
А кудри несказанной красоты
Арканами крутыми завиты.
Живой огонь любви с пожаром схож;
Всю землю охватил его грабеж.
Огонь бушующий неукротим;
Все небо — дым и искры перед ним.
И пери с неба падают без сил,
Как мотыльки, спаливши перья крыл.
И разума чело омрачено,
Дыхание рыданьем стеснено.
Из-за любви, чья власть сильней судьбы,
Черны одежды светлой Каабы.
Вином любовным Будда опьянен,
Прекрасный лик румянцем озарен.
Лист за листом — любовь Коран сожгла,
В костер его подставку унесла;
Она святую Веру в плен ведет,
Мечеть во власть неверным отдает.
На пса напяливает тайласан,
Где шит по шелку золотом тюльпан.
Она велит: «Святой Инжил читай,[17]
Кумир гранитный Буддой почитай!»
Она в мечети продает вино,
В михраб молящимся несет вино.
Она огни, как розы в цветнике,
Ночами зажигает в погребке.
Сады не знают — как они цветут,
Кувшин не знает — что в него нальют.
Шипами роз душа уязвлена,
Опьянена дыханием вина.
Из-за любви пути ума темны,
Противоречий спутанных полны.
Невежество над знаньем восстает
И как безумца в даль степей зовет.
Огонь любви безумной… разум твой
Сгорает в нем соломинкой сухой.
А сердце! — как в печи плавильной, в нем
Любовь горит бушующим огнем.
Но сердце, где огонь любви возник,
Бесценно, как рубиновый рудник.
А если нет любви — зачем она,
Вселенная? Зачем и жизнь нужна?
Любовь — душа души, она чиста,
А без нее мертва и красота.
Любовь — волшебный камень. Шах времен
В невзрачную кочевницу влюблен.
Любовь — алмаз; а сердца твоего
Вместилище — шкатулка для него.
Ты сердце зодиаком назови,
Когда, как солнце, ярок свет любви…
Не солнце, а пылающий огонь,
Живой, всепожирающий огонь!
Телесный строй — надежный, словно дом,
Испепеляется ее огнем.
Страсть красота рождает. Так в ночи
Горит костер от огонька свечи.
Сколь ни желанна красотой своей
Любимая, огонь любви сильней.
Так в горле соловья тоска звонка,
Что превосходит силу чар цветка.
Костер дымит, но ты его разрой —
И к небу вихрь взовьется огневой…
Когда огонь великий налетит,
Не только жизнь — он целый мир спалит.
Смягчается жестокий ум тогда,
Как в горне расплавляется руда.
Аскетов сонм смятеньем обуян,
Как вспыхнувший от молнии саман.
Та сила так сильна, что слон пред ней,
Как под ногой слоновьей — муравей.
Кто скажет: «Я влюблен!» — не верь ему.
Не каждый верен чувству своему.
Кто ищет только внешней красоты,
Томим тоской душевной пустоты,
В нем огонек и брезжит, может быть, —
Но на свече булат не размягчить.
В нем горя нет. Но так он лгать привык,
Что — как от горя — рвет свой воротник.
Его дела и видимость — обман;
Лицом он — ангел, а душой — шайтан.
Он — светоч верности; но посмотри —
Какую мерзость он таит внутри.
Он у любимой требует всего,
Дабы алчба насытилась его.
Великой жертвы требуя, он рад
Дождю им не заслуженных наград.
Святую плоть — благоуханней роз —
Он восхваляет — искренне, до слез.
Его письмо — украшен и цветист,
Но полон подлой ложью каждый лист.
Как фонаря волшебного стекло,
Он чист; а за стеклом — обман и зло.
Когда б подобный лжевлюбленный мог
Мне встретиться — его б я вживе сжег!
Нет, истинно влюбленный — лишь такой,
Кто чист очами, речью и душой,
Сгорающий в огне сверх бытия
И, все познав, отрекшийся от «я».
Он боль скрывает, но поблекший лик
Лишь слезы омывают, как арык.
Он исхудал, как нитка, он больной;
Суставы, как узлы, на нитке той.
Он на плечах костлявых сто скорбей
Влачит — вьюков верблюжьих тяжелей.
Как в слове «дард» согнулась буква «даль»,[18]
Согбенный болью, он плетется вдаль;
И язв не счесть на теле у него,
Как звезд не счесть у неба самого.
Его порывистый горящий вздох
Рождает в небесах переполох.
Оборванные — в тысяче заплат —
Его рубаха и его халат.
Он однолюб и славы чужд земной,
Душой стремится он к любви одной.
Он, сердцем чужд навек иных забот,
Речений праздных не произнесет.
И, в изумленье, созерцает он
Одну, чьим взглядом дух его пронзен.
Взгляни: то не слеза — рубин горит
На желтизне его худых ланит.
Куда б ни глянул — вдаль иль в высоту,—
Везде одну он видит красоту.
Любуясь блеском образа того,
Себя он забывает самого.
Лишь искренне влюбленному дано
Блаженного познания вино.
Лишь тот самозабвенно опьянен,
Кто красотою вечною пленен.
Не будь отшельником, в миру живи,
Но не гаси в себе огня любви!
Пусть в том огне душа горит всегда,
Пусть тот огонь не гаснет никогда!
Быть может, здравомыслящих собор
Ему суровый выскажет укор,
Блаженства райские начнет сулить,
Чтоб жар безумья в сердце остудить,
И вот он их послушает… А там
Пойдет черед молитвам и постам.
Начнет он раны сердца врачевать,
Обломки стрел из плоти вырывать.
И птицу тела, словно западней,
Накроет он суфийскою хыркой.
Но в том затворе истомится он,
И на свободу устремится он.
И садом, что цветеньем обуян,
На загородный выйдет он майдан.
Нарядных всадников увидит строй
За конным состязаньем иль игрой.
Увидит скачущую на коне
Красавицу, подобную весне.
Огнем вина пылает цвет ланит,
Султаном роза на чалме горит.
Сравни с пожаром эту красоту,
Или — с гранатной веткою в цвету.
Как страж индийский — родника у ней,
Глаза бездонной пропасти черней.
А брови — словно лунных два серпа;
Увидев их, теряет ум толпа.
То два убийцы — скажешь ты — сошлись.
На злое дело вместе собрались.
А над бровями родинки пятно —
Над буквой «нун» укропное зерно.
Спадают кудри черною волной,
Подобные кольчуге боевой.
А уши — тюркский воин на коне
Красуется в блистающей броне.
Глаза, где обольщенье и обман,
Сжигают благочестия хирман.
И не от дыма ль огненных зениц
Черней сурьмы густая сень ресниц.
От этого огня, от этой тьмы
Вселенная одета в цвет сурьмы.
На розовых щеках сверкает пот,
Как амбровые капли вечных вод.
Сквозит пушок над верхнею губой,
Как травка над рекой воды живой.
Цветастым шелком стан высокий скрыт,
Как вьющимися розами самшит.
И как струя небесного огня,
Как молния — полет ее коня.
Она сама, как солнце на коне,
Блистающее в синей вышине.
Парчовый заткнут за пояс кафтан,
Цветут шальвары, как цветок савсан.
Сверкает радугой узор платка,
А покрывало легче лепестка.
Цветок багряный на чалме горит,
Цветок тюльпана к тополю привит.
Вот чар волшебных сила, о душа!
Вот он — цветник Халила, о душа!
Творенье неба лучшее — она
Непобедимой нежностью сильна.
Суровый содрогнется человек,
Когда она вблизи стремит свой бег.
Когда проскачет конь ее, пыля,
Пред нею рухнут небо и земля.
Где, словно див, ее промчится конь,
Объемлет души ангелов огонь.
Скажи: она — убийца на коне,
Но сеет смерть не по своей вине.
Муж разума Зуннун и сам Шибли [19]
От красоты ее с ума сошли.
И плачет вера над безумьем их;
Печаль в пещерах, в ханаках святых.
И тот, чей дух — незыблемый утес,
Ее увидев, льет потоки слез.
Молитва, ясный разум — свет всего
Значение теряют для него.
Огонь любви невежду не страшит,
Но тот блажен, кто видит и горит.
Вся грязь уничтожается в огне,
А злато очищается в огне.
И тот счастливым будет в двух мирах,
Кому перед огнем неведом страх.
вернуться
17
Она велит: «Святой Инжил» читай. — «Святой Инжил» — Евангелие.
вернуться
18
Как в слове «дард» согнулась буква «даль». — «Даль» — название графического изображения буквы «д» в арабском алфавите, слово «дард» — боль.
вернуться
19
Муж разума Зуннун и сам Шибли. — Зуннун — известный суфийский подвижник, живший в IX веке в Верхнем Египте. Шибли (Шибл-ад-даваль Наср Халенский) — вассал Византийской империи (XI в.).
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: