Моё время подходит к концу. Я стар. И теперь, стоя перед концом одного пути и началом нового, я уже могу разобраться в том, что истинно в моих желаниях и сомнениях, а что — ложно. Тридцать лет, с тех самых пор, как попали в мои руки эти удивительные и страшные свитки папируса, я мучился мыслью: стоит ли открывать тайну их существования или уничтожить, не донося до людей и не открывая то, что было сокрыто от нас две тысячи лет? Я взвешивал — чего больше принесут они: разногласий, несчастий и смятения, или утвердят уже известное ещё одним, страшным, откровенным и верным свидетельством? Когда описываются события, известные лишь двоим, и один из них не мог написать эти строки, не надо быть мудрецом, чтобы понять, кто был автором этого манускрипта. Но именно личность этого «второго» и удерживала меня столь долго от желания рассказать об этой поразительной находке. Но теперь, используя свой печальный жизненный опыт и результаты многолетних мучительных раздумий, уже могу сказать: «Да, я должен открыть то, что было отдано в мои руки тридцать лет назад». Если б Провидению было угодно оставить во тьме небытия эти желтые, истерзанные временем свитки, они не дошли бы и до моих рук. И тем не менее, я понимаю и осознаю всю ответственность, ложащуюся на меня в тот миг, когда я начертал первую строку этой истории. Я предвижу, что последует за моим решением, как предвижу и те личные невзгоды, которые будут уготованы мне по окончании этой работы. Провидению было угодно удостоить этой ноши именно меня. Я слишком стар и, видимо, не успею ответить на все обвинения, которые обрушатся на меня, поэтому хочу заранее сказать главное. Если меня обвинят в мошенничестве, корысти, сумасшествии, легковерии — я приму это и не обижусь. Я не потерплю лишь одного обвинения — обвинения в злых помыслах. Они имели бы место лишь в одном случае — если б я решился утаить открывшееся мне…

Это произошло почти тридцать лет назад. Политические поиски путей распространения учения Маркса и Ленина толкали в те годы правительство России подчас на самые экстравагантные и необычные меры, способные хоть немного заинтересовать народы и страны результатами широкомасштабного построения социализма. Демонстрация этого учения находила своё применение в самых разных областях, начиная от гуманитарной помощи странам со слаборазвитой экономикой, подкупов правительств, строго дозируемой информации и кончая военной помощью. В той «попытке», в которой принимал участие и я, слились воедино как военное вмешательство, так и самое мирное строительство школ, больниц и даже попытка возвести гидроэлектростанцию. Человек, знакомый с историей России, поймет, о какой стране идёт речь. Одним из специалистов, откомандированных в эту страну, был я. До этого назначения я служил в одном из многочисленных военных гарнизонов, окружавших великий город на Неве, и, признаться, не считал себя ни выдающимся архитектором, ни сколь-нибудь перспективным военным. Я был обычным военным инженером, честно и не слишком обременительно зарабатывающим себе на хлеб строительством новых казарм, полигонов и прочих армейских сооружений, требующих инженерных расчетов. Единственной причиной моего назначения послужила «чистая» анкета, соответствующая всем «стандартам», предъявляемым к «среднему советскому человеку»: «не состоял, не привлекался, не замечен, не был, не участвовал…» Не жил… Я не успел привлечь внимания «контролирующих органов», как не вызывал раздражения и у партийного руководства. Это теперь, спустя много лет, мне тяжело сознавать, какой серой и заболоченной была моя юность, но тогда именно это обстоятельство и послужило причиной моего назначения. Не стану отвлекать внимание описанием всех соответствующих моему назначению процедур, скажу просто: осенью того памятного года я оказался в числе «ограниченного контингента», направляемого в эту далекую страну.

Мы дислоцировались вдалеке от густонаселенных мест и имели возможность наблюдать никем не приукрашенный быт жителей этой экзотической и древней страны. Жили они более чем бедно. Видимо, это и подтолкнуло правительство страны принимать любую помощь из любых рук, которую только захотят им дать. Когда находишься за гранью нищеты, национальность, пол и политическая окраска дающего роли уже не играют. Выбирать можно только тогда, когда в доме есть запас хлеба хотя бы на неделю. У них не было запасов даже на день. Я описываю это, чтобы объяснить причины, которые привлекли к нашему городку худого босоногого мальчишку, одетого в грязные, ветхие лохмотья, надеющегося обменять у русских солдат на хлеб найденные им в потаённых пещерах свитки. С помощью переводчика я узнал, что, бродя в поисках пропавшей овцы, парнишка наткнулся на высеченный в скале древний тайник, разграбленный кем-то много лет назад, но всё ещё хранящий в себе остатки глиняных кувшинов и разбросанных по полу свитков папируса. Отказавшись от приобретения свитков, мы накормили паренька и отправили домой. На следующий день он пришёл вновь. Посовещавшись с переводчиком, мы решили, что приобретение этих рукописей не только бесполезно для нас, но даже более того — может привести к осложнениям в общении с жителями местных поселений, для которых эти свитки могут представлять какую-нибудь религиозную или историческую ценность. Откупившись обедом и парой безделушек от упрямого «коммивояжёра», мы объяснили ему, что покупка папирусов нас не интересует и мы занимаемся здесь делом, далеким от изучения исторических ценностей, посоветовали отдать находку старейшине и отправили домой. Когда он пришёл на третий день, мы пошли на хитрость. Сфотографировав в присутствии паренька пятиметровые свитки, наградили его очередным обедом, парой монет и, клятвенно заверив, что теперь все наши запросы в изучении каракуль на пергаменте удовлетворены, отправили восвояси… Через неделю его каждодневных посещений мы сдались. Заплатив требуемую сумму, мы получили от него свитки и запихнули надоевшие нам рукописи в самый дальний угол, подальше от глаз. Мы вспомнили о них, только когда пришёл приказ о прекращении работ и возвращении в Россию. В том месте, где мы оставили свитки, мы обнаружили только небольшой кусочек одного из манускриптов, но, признаться, не особенно расстроились по поводу пропажи. Этот небольшой обрывок я и взял себе на память о поездке в ту далекую страну. Проявляя дома привезенные из командировки фотоплёнки, я наткнулся на кассету, в которой мы запечатлели развернутые на земле ленты папируса. Из чистого любопытства я проявил плёнку, а оставшийся у меня кусок пергамента отдал знакомому эксперту, попросив хотя бы примерно датировать время его изготовления. Результаты превзошли все мои ожидания. Взволнованный эксперт позвонил мне в три часа ночи и сообщил, что он более чем убежден в том, что этому обрывку не менее двух тысяч лет, и если у меня имеются куски более значительные, то я на всю жизнь смогу считать себя обеспеченным человеком. Разочаровав его сообщением об «отсутствии других кусков», я лёг спать, но наутро всё же отправился искать переводчика для расшифровки запечатленных на снимках столбцов. Это оказалось не так легко. Манускрипты были написаны квадратными еврейскими письменами и, несмотря на стойкие чернила, всё же подверглись влиянию времени. Но после долгих поисков мне всё же удалось разыскать человека, который из личной заинтересованности в переводе подобных реликвий взялся за этот огромный и кропотливый труд… Этот человек давно умер, унесенный потоком не ведающего жалости времени, но я до сих пор помню выражение суеверного ужаса на его лице, когда он вручал мне переводы манускриптов. В долгих беседах с ним, в спорах и размышлениях и рождалось моё понимание истинной ценности этой находки, не менее древней, чем египетский папирус «Наш», и куда более значительной, чем Кумранские свитки. Этот человек, ставший моим ближайшим другом и учителем, дал мне очень многое. Он не только привил мне свою любовь, трепетность и любознательность к изучению истории, он раскрыл мне ту великую, но обычно не замечаемую нами мудрость и духовность мира, которая и правит всеми нашими лучшими помыслами и поступками. Память о нём была одной из причин, по которой я всё же решился опубликовать историю находки этих рукописей и авторизованный перевод запечатленных на них событий. К сожалению, у меня не осталось доказательств их подлинности: фотоплёнки и кусочек папируса, которые я отдал переводчику, исчезли после его смерти. Я так и не смог отыскать их следов. Хранящийся у меня перевод носит отрывочный характер — принесённые мне мальчишкой рукописи составляли когда-то одно, единое повествование, но какая-то их часть затерялась среди песков и времени, может быть, безвозвратно утерянная для нас. Тем не менее, остатки рукописи позволяют проследить основную нить повествования и дать эмоциональную и логическую завершенность дошедшей до нас истории. Более того — те места, которые отсутствуют, в общих чертах известны каждому образованному человеку, а те части, которые сохранились только в этих свитках, история раскрывает перед нами впервые… Такова история их находки. Отлично понимая, что, лишенный доказательств их подлинности, я буду обвинен в мошенничестве и лжи, я решился на несколько необычный ход. Я авторизовал имеющиеся у меня рукописи, переложив их на язык более современный, и придал им вид живого художественного повествования. Теперь они уже не будут восприниматься как исторический факт, но та же участь грозила им в связи с отсутствием доказательств их подлинности, зато несоизмерим выигрыш в облегчении восприятия. Суть истории не изменится от того, что я заменил древнееврейское вежливое «ты сказал» современным и однозначным утверждением «да». Это всего лишь идиоматический эквивалент, не меняющий смысла, но облегчающий понимание. Может быть, это несколько уменьшит глубину и переливчатую многозначительность интонаций, но зато позволит приблизить к нашему недвоякому и — увы! — закостенелому восприятию событий тех далеких дней. Ибо я давно понял, что люди принимают только то, что им привычно и понятно, и отвергают то, что доброжелательно и мудро, но труднодоступно. Это я говорю от себя. А теперь настал черед раскрыть то, что дошло до нашего времени из глубины веков, сохранив и воссоздав удивительные события тех далеких, но по-прежнему ярких дней…