Малое время спустя шум в княжеском шатре стал стихать, и монгольский посол, так и не дождавшийся перевода того, что последним изрек священник, вновь заговорил. Слова летописца, донесшего речь посла, в современном русском языке прозвучат примерно так:
— Слышали мы, что идете вы против нас, послушав половцев. Но мы вашей земли не занимали, ни городов ваших, ни сел. На вас не приходили, но пришли, посланные Богом, на холопов своих и на конюхов, на поганых половцев. Возьмите с нами мир, а нам с вами войны нет. Если бегут к вам половцы, то вы бейте их и добро их берите себе. Слышали мы, что и вам они много зла сотворили. Поэтому и мы бьем их… — закончил посол, указав на Котяна и его окружение.
Лицо Котяна исказилось. Брызгая слюной, хан стал по-половецки извергать оскорбления в адрес посла и вырвал из ножен саблю. Толмачи молчали, но посол видимо понял все и без перевода. Началось волнение и среди русских князей. Послышались угрозы. Князь Мстислав Удалой сжал рукоять меча и потянул его вон из ножен. Но ни один мускул не дрогнул на скуластом и загорелом лице посла, только сузились и стали хищными, как у рыси, зрачки его раскосых глаз. Князь Мстислав Киевский, подняв вверх длани рук, пытался успокоить других князей, но тщетно. Поняв, что переговоры не удались и его миссия окончена, посол развернулся спиной к княжескому совету и вышел вон из шатра со своим сопровождением.
Котян с налитым кровью лицом призвал русских князей перебить монгольское посольство как разведчиков и соглядатаев, засланных в русский стан. Его зять Мстислав Удалой и князь Даниил поддержали хана. Мстислав Киевский не смог ни остановить, ни сдержать их. Тут же было послано за лучниками и кметями.
Не успело монгольское посольство спуститься с береговой кручи к отряду сопровождения, как за спинами монголов запели тетивы половецких и русских луков. Сотни стрел, пущенных с высокого откоса, градом рассекли струившийся и игравший, как искривленное стекло, теплый воздух у прибрежных холмов. Со свистом и треском, нарушившим гармонию природы и мирную тишину, стрелы обрушились на людей и лошадей, поражая их со спины. Стоны и предсмертный храп разнеслись над берегом. Новый поток стрел достал и татар, стоявших у воды. Десятка полтора татарских воинов, успевших выхватить луки из колчанов и пытавшихся отбиться, послало редкие стрелы в ответ. Другие успели добежать до прибрежных кустов и также стали стрелять уже прицельно. Этих стрелков, попрятавшихся в кустарнике, половецкие и русские лучники поразили не сразу. Но организовать оборону и отход татары не успели, слишком неожиданным и предательским для них оказалось нападение. Слишком значительным был перевес сил со стороны половцев и русских. Многие татарские кони разбежались вдоль берега. Крытые цветастыми ортмами[17], отнятыми у половцев, эти кони долго не давались в руки чужакам.
Бой был скоротечным. Половецкие лучники, в запальчивости приблизившиеся к татарам, пронзенные меткими стрелами, падали вниз с откоса. Но и почти все татарские воины легли под стрелами на берегу или уже в воде. Лишь нескольким из них удалось с лошадьми достичь отмели и брода, тянувшегося по реке от Варяжского острова, а оттуда, с трудом миновав русскую сторожу, отстреливаясь, достичь левого берега Днепра и уйти в Поле.
Мстительные половцы, ранее разгромленные татарами и пострадавшие от них, добивали у реки раненных и вместе с русичами снимали оружие и доспехи с убитых. Половецкий воевода — могучий и рослый князь Ярун, сидевший верхом на вороном жеребце у кручи над спуском к Днепру, с удовольствием причмокивал губами. Затем, подозвав движением руки нукеров, велел им принести голову посла. Нукеры тотчас исполнили приказ. С отвращением подняв отсеченную, окровавленную голову за волосы, Ярун всмотрелся в искаженные смертью черты некогда благородного лица и с нескрываемым ужасом отбросил ее. По его приказу голову насадили на острие бунчука и отвезли к шатру Котяна, воткнув бунчук у шатра.
А у воды заканчивался последний акт разыгравшегося побоища. Были добиты все раненые и раздеты все побитые татары. Еще отлавливали разбежавшихся татарских коней. На прибрежных камнях бился в смертельных конвульсиях буланый монгольский конь, пронзенный в шею и в пах несколькими стрелами. Черная кровь, загустевая, все еще текла из смертельных ран! Конь бил задней правой, поднимал голову и, испуская розовую пену, дико и хрипло ржал. Подошедший половец мстительно, несколькими ударами длинного ножа добил его, перерезав ему горло, и, скликая своих сородичей, стал потрошить коня и снимать с него шкуру.
Несколько дней простояло русское войско против Варяжского острова. На княжеском совете решено было идти южнее. Все пешее войско на ладьях и в насадах и часть конницы должны были спуститься вниз по реке и ее правобережью к порогам. Конным княжеским дружинам и половцам предстояло пройти через степи к низовьям Днепра, чтобы собрать рассеянные по степи половецкие отряды и кочевья и встретить судовую рать, шедшую на веслах и парусах по Русскому морю[18] в Днепр из Галицко-Волынской земли. Войска, свернув стан, двинулись в поход.
Прошло полторы седмицы, когда конные княжеские дружины подошли к Олешью — крупному селению в низовьях реки. Солнце стояло в зените, играя как в зеркале на широком, сверкающем разливе Днепра. Но не было уже прежней безмятежности и спокойствия. Вои, все чаще прикрывая глаза дланью от яркого солнца, с тревогой всматривались в заднепровскую даль. Оттуда от раза к разу и все чаще теплый ветер доносил запахи гари и далекие пугающие и непонятные звуки. Иногда там, далеко, на восточном горизонте появлялся дым, и зоркий глаз русского дружинника улавливал, как передвигались отряды верхоконных. Ночами горизонт на востоке полыхал заревом пожаров. К Днепровскому лиману ушла сторожа из козельского и путивльского полков встречать судовую рать, шедшую морем из Галицко-Волынской земли. Через день русские дружины увидели более ста ладей и насадов, шедших на всех парусах и веслах с воинами и лошадьми вверх по течению реки им навстречу. С ними пришла и большая дружина князя Мстислава Удалого.
Здесь же, у Олешья, к великому князю Мстиславу Киевскому вновь пришли татарские послы, но уже без сопровождения. Великий князь принял послов тайно, со своим окружением. Половецкий толмач перевел с их слов, что татарские темники не желают воевать с Русью, но если русские князья послушали половцев, то Бог рассудит русичей и татар. Чтобы излишне не накалять обстановку, великий князь отпустил послов с миром.
Тайное вскоре стало явным. Узнав об этих переговорах, Мстислав Удалой приехал на совет к Котяну, где и высказал свое негодование. Но Котян был в хорошем настроении, радушно принял и успокоил князя. К Олешью подходили новые половецкие отряды и кочевья, избежавшие татарского погрома.
И все же радость Котяна оказалась преждевременной. Половцев действительно было немало, но в основном это были старики, женщины и дети, бросившие добро и скот за Днепром. Ратных же было мало — не более трех тысяч, да и те были потрепаны в боях и в отступлении или чудом вырвались из окружения и полона. Объезжая половецкие кочевья, подходившие к Олешью, с удивлением и разочарованием взирали Котян и Мстислав на обедневшие половецкие возы с поклажей, драные юрты и шатры, редкие стада и гурты скота и табуны коней. Подлинное богатство половцев — огромные отары овец, большие шатры и юрты, множество возов были брошены за Днепром во время бегства. Молча и с горечью смотрел Котян на голодных и плачущих половецких детей, покрытых пылью, потускневших женщин, ослабевших стариков. Во взглядах уцелевших половецких воинов сквозили неуверенность и тревога.
Вечером в шатре галицкого князя собрался малый совет: Мстислав Удалой, молодой князь Даниил со своим братом Васильком и Котян со своими ближними князьями. Сидели на кошме, поджав ноги, пили вино, ели баранину, жаренную на костре. Угнетенный дневными впечатлениями, Котян молчал и много пил. Русские князья и половцы негромко переговаривались. Вскоре хмель развязал хану язык и, понемногу горячась, он стал все громче говорить о том, как отомстит татарам. Молодой Даниил вторил хану. Мстислав Удалой больше отмалчивался. Обтерев руки от бараньего жира шитым половецким убрусом[19], он пригубил еще вина и внимательно посмотрел на хана. Ни один мускул не дрогнул на породистом и жестком лице Мстислава, лишь недобро прищурились холодные глаза, когда он, пытаясь успокоить тестя, наконец изрек: