— Поспешим, а то вы вся вымокнете, Мария Дмитриевна, — сказал он.

Они быстро шагали по причалу к пришвартованной белоснежной яхте. Марии помогли подняться на борт по трапу.

— Сюда, Мария Дмитриевна, — направлял её Константин, заботливо и предупредительно придерживая под локоть. — Ух, какая непогода разыгралась! Ну ничего, тут у нас сухо, тепло и светло.

Они очутились в ярко освещённой, отделанной лакированным деревом каюте, обставленной, как гостиная. Светлая мягкая мебель, паркет, ковёр на полу, а на небольшом возвышении — накрытый белоснежной скатертью стол, сервированный к ужину на две персоны.

— Это — банкет? На двух человек? — двинула бровью Мария, посмотрев на Константина удивлённо. — Или я что-то неправильно поняла?

— Простите, я немного преувеличил, дабы добавить значительности, — без тени смущения признался тот. — А вот и хозяйка яхты, Владислава Сергеевна!

3. На яхте

В каюте появилась высокая и худощавая особа в белых свободных брюках, белой хлопковой куртке с серебристыми молниями и бледно-бирюзовых парусиновых туфлях с декоративными шнурками. Одежда сидела с небрежной элегантностью на её стройной, мальчишеской фигуре. Её светлые волосы, завитые крупными локонами, были взбиты в стильном беспорядке — этакая золотая копна упругих кудрей, встрёпанных как будто порывом шаловливого ветра. Глаза, пронзительно-бирюзовые и пристальные, были опушены длинными густыми ресницами; под их взглядом Мария вдруг ощутила себя раздетой. Красотой хозяйка яхты не могла похвастаться: её лицо отличалось грубоватыми чертами — крупным носом с горбинкой, широким тонкогубым ртом, сжатым твёрдо, энергично и вместе с тем сладострастно, тяжеловатой нижней челюстью с ямкой на подбородке. Впрочем, если бы такой внешностью обладал мужчина, он мог бы считаться вполне обаятельным — по крайней мере, уж точно не уродом, но для женского лица такие черты были тяжеловесны. В них проступала хищноватая, даже несколько агрессивная, напористая энергия, железная хватка — такой человек точно своего не упустит и недругам спуску не даст. В первый миг Марии показалось, будто перед ней — кудрявый голубоглазый парень изящного телосложения, но Константин однозначно сказал: «Владислава Сергеевна, хозяйка».

— Рада видеть вас, Мария, — сказала Владислава.

Её голос оказался довольно низким, приятно обволакивающим бархатистыми складками сердце. Дополняя «раздевающий» взгляд, он вгонял Марию в смущение — до сухого жара на щеках и в груди.

— Владислава Сергеевна, Мария Дмитриевна жаловалась на усталость, — не преминул сообщить Константин.

— Вот как! — двинула владелица судна прямой и пшенично-светлой, но довольно густой, как туго налитый колосок, бровью. — Что ж, это поправимо. На яхте есть прекрасная каюта-спальня, где можно расположиться для отдыха, не утруждая себя возвращением в отель. Но сначала мне всё-таки хотелось бы перемолвиться с нашей прекрасной гостьей хотя бы парой слов. Не мог бы ты оставить нас, Костя?

— Да, разумеется, — проронил тот и выскользнул в боковую дверь.

— Костя — мой верный помощник, — пояснила Владислава, приближаясь к Марии вплотную. — Надеюсь, он был достаточно любезен с вами?

Бирюзовое нахальство её глаз переливалось, как солнечная морская глубь. Это был какой-то нереальный, тропический цвет — цвет чистейшей воды на песчаной отмели какого-нибудь кокосового острова. Некрасивая — и всё же было в ней что-то такое, отчего лёгкая пьянящая слабость струилась по телу, а мысли сковывала странная неповоротливость. Намерение, с которым Мария ехала сюда, а именно, высказать этой «хозяйке мира» всё, что она о ней думает, — так вот, намерение это с каждым мигом ослабевало, увядало на корню и наконец поникло совсем. Став маленьким и жалким, оно просто затерялось где-то среди солнечных бликов на мягкой лазурной ряби.

— Он был достаточно зануден и навязчив, — без усмешки сказала Мария, зачарованная бирюзовой смелостью неотступных, пристальных тропических глаз. — Я русским по белому сказала, что хочу отдохнуть после большого и сложного концерта, но он заладил своё: «Владислава Сергеевна хочет вас видеть».

Она договаривала последние слова, ощущая на своих губах тёплое дыхание. Владислава даже не приподняла уголков рта в намёке на улыбку, но её глаза ласково искрились и откровенно смеялись.

— Надо же, каков негодяй оказался!.. А я-то его за приличного человека считала!

— Его сложно винить, — в тон ей ответила Мария, сердцем и душой оплывая, как тающая свечка, в голубом огне взгляда хозяйки яхты. — Какой с него спрос? Он всего лишь исполнял прихоть своей начальницы, которой вздумалось на ночь глядя...

Нет, всё-таки желание отомстить, хотя бы словом уколоть обладательницу наглых смеющихся глаз не совсем угасло. Хоть таким образом отплатить за пережитый страх и омрачающее душу раздражение!

— Что же вздумалось этой обнаглевшей особе? — двинула бровью Владислава, мерцая искорками смеха в зрачках.

— Она возомнила, что раз у неё есть деньги, то ей принадлежит всё — в том числе время и силы других людей, — замирая кроликом под взглядом удава, шевельнула Мария губами в жаркой близости от властно-сладострастного рта Владиславы.

— А это не так? — Та не выпускала Марию из плена своей пристальной бирюзовой нежности.

— Нет! — Мария наконец отстранилась, стряхивая с себя наваждение. — Я не принадлежу вам, моё время не принадлежит вам. Я могу распоряжаться им и собой по своему усмотрению!

— Так почему же вы всё-таки приехали? — засмеялись золотисто-русые щёточки ресниц Владиславы.

Бессильная ярость петлёй захлестнула, сжала удавкой горло, и Мария чуть ли не до крови прокусила себе губу.

— Чтобы высказать вам в лицо вот это всё! — выдохнула она.

— Ну, и?.. Легче вам от этого стало? — Прекрасные, белые, как фарфор, зубы Владиславы наконец блеснули в широкой улыбке.

— Вы просто... просто... — Слова не подбирались, в груди Марии жгло от возмущения, щёки заливал сухой жар. Каждое слово вырывалось, как пощёчина, как выстрел: — Просто пресыщенная... обнаглевшая от вседозволенности... богатая эгоистка!

Прикрыв на миг глаза, Владислава проговорила мечтательным полушёпотом:

— Даже проклятья звучат из ваших уст, как божественная музыка! — И, открыв их, закончила с ласково-насмешливым прищуром: — Нет мне прощения. Считаю своим долгом накормить вас и уложить наконец спать. Вы ведь, конечно, не ужинали после концерта?

Поужинать Мария не успела и была голодна до тошноты, до жгучего вакуума под ложечкой, но ни за что не призналась бы в этом сама. В день выступления она всегда держала себя впроголодь — чтобы организм был чист и звонок, и светлая, тонкая энергия музыки струилась сквозь него свободно и легко. С переполненным, набитым едой нутром — какое могло быть пение? Сегодня она вообще ограничилась самым лёгким и скудным завтраком, а в обед выпила только травяной чай. Она была в ударе — вытворяла голосом такой высший пилотаж, обрушивала на зрителя такой мощный и чистый, искрящийся поток музыки, что в кои-то веки сама собой осталась довольна. Обычно строгая и требовательная к себе, сейчас она с удовлетворением сознавала: да, она — мастер. Виртуоз. Она заслужила это звание и имела на него полное право. Она не играла, она горела на сцене, проживала, пропускала через себя каждую роль, кровью и плотью, душой и сердцем СТАНОВИЛАСЬ своими героинями. Потом приходилось ещё долго отходить от такого перевоплощения, переводить дух, возвращаясь в реальность и отделяя свою судьбу от судеб этих женщин. После выступления она всегда чувствовала опустошённость и какую-то светлую и высокую, но безысходную тоску. Она всё отдавала публике, и внутри неё ничего не оставалось — ничего, кроме лёгкой слабости и головокружения, звенящей дрожи нервов и отголосков полёта... Гром овации обрушивался на неё, вызывая почти любовный экстаз. Отдав себя без остатка, она получала ответную любовь зала и купалась в ней, как в жарких, ласковых лучах. Даже самая страстная и безумная сексуальная феерия не могла с этим сравниться.